Могла ли Мария отказаться от объяснений? Или заявить, что этим письмом хотела предотвратить роман бывшей невестки, способный погубить ее брак? Поверит ли ей Кэролайн? Нет. Такое объяснение смехотворно и никого не обманет.
Жуткий ночной кошмар наконец стал реальностью. С этого момента миссис Эллисон могла помочь только правда. Она могла отсрочить объяснение, отложить его на будущее, придумав массу мелких отговорок, но правда в итоге все равно выплывет наружу. Очевидно, что лучше рассказать все сразу, без долгих смертельных мук. Терять больше нечего, вопрос только в том, в каком виде лучше преподнести эту жуткую правду.
Кэролайн неумолимо взирала на нее.
Старая дама тяжело вздохнула:
– Да, я послала это письмо от твоего имени, чтобы заманить его сюда. Я знала, что он придет, ради тебя…
В любой другой раз миссис Филдинг могла бы смущенно вспыхнуть, чем принесла бы злорадное удовлетворение старой женщине. Теперь же она едва обратила внимание на эту преамбулу.
– И я жду объяснения причины такого поступка, – холодно бросила Кэролайн.
– Конечно, – опять глубоко вздохнув, пожилая дама почувствовала щемящую боль в груди. – Я организовала это, чтобы Джошуа застал тебя наедине с ним и запретил ему появляться здесь.
Кэролайн, сминая юбки, опустилась на стул, словно ноги внезапно перестали держать ее.
– Почему? С чего вы могли так невзлюбить его, не говоря уже о том, чтобы решиться на… на такую…
Она растерялась, будучи не в силах подобрать нужных слов, и просто умолкла, пребывая в полнейшем недоумении.
Выбора не осталось. Кэролайн должна была все узнать. Если уклониться от объяснений сейчас, потом может быть только хуже. Да, пора. Безнадежно и немилосердно должна открыться тайная боль полувековой давности.
– Потому что он знает. Должен знать! – хрипло выдавила старая дама. – Я думала, что не смогу жить с этим. Теперь, видно, придется…
– Знает? – Миссис Филдинг слегка склонила голову. – Что знает? Что такого он мог знать, что заслуживало бы таких…
Да, ночной кошмар обретал реальные черты, его уже не спрячешь в глубине памяти. Он неотвратимо поднимал жуткие картины, вытаскиваемые из потаенных уголков сознания, и раскрывался во всем своем первобытном ужасе. Даже если б старая леди могла забыть его, хотя бы на день, другие уже никогда не забудут. Она как-то утратила контроль над ним.
Кэролайн подалась вперед на стуле, еще больше смяв юбки.
– Мама! Что, по-вашему, мог знать Сэмюэль? – Она облизнула губы. – Что вы не были замужем за его отцом?
Пожилой даме захотелось рассмеяться. Это могло бы стать позором… конечно, могло бы и означало бы также, что ее дети – незаконнорожденные. Но такой позор казался сущим пустяком в сравнении с тем, что ей придется, видимо, рассказать бывшей невестке.
– Нет, я вышла за него замуж, – ответила Мария. – Он совершенно законно развелся с Элис, и я знала о ее существовании. Мой отец сам привел меня к алтарю.
– Тогда что же? – настойчиво спросила Кэролайн. – Очевидно, это как-то связано с Элис или с тем, что мог узнать от нее Сэмюэль…
– Да, связано. Связано и с тем, почему она уехала. Разве тебя никогда не удивляло, почему она решилась на такой ужасный, такой опасный шаг, и законно, и общественно неприемлемый?
– Ну, разумеется, удивляло, – мгновенно отозвалась миссис Филдинг. – Но едва ли я имела право спрашивать. Я предполагала, что она сбежала с кем-то, а потом тот мужчина бросил ее, и после этого она, конечно, не могла вернуться к нашему дедушке. И ей пришлось бежать до того, как она поняла, что ждет ребенка. Никто бы не усомнился в том, кто отец Сэмюэля.
– Да, возможно, кто-то и мог бы предположить такое, – очень тихо признала Мария. – Но на самом деле все обстояло иначе.
Должно быть, в ее голосе появился новый оттенок, поразивший Кэролайн, более проникновенный и острый оттенок трагедии. Миссис Филдинг едва ли испытала сочувствие, но в ее глазах появилось мягкое внимание, которое уже не определялось одним лишь осуждением.
– Так почему же она уехала? – почти шепотом спросила Кэролайн.
Настал решающий момент. Марии показалось, что она уже летит в черный, зловонный омут с ледяной водой, от которой перехватывало дыхание.
– Потому что он принуждал ее к своим чудовищным играм… насиловал жестоко и мучительно, зверски унижая, низводя до уровня животного, до уровня рабской твари… – Произнося это, она словно слышала чей-то чужой голос.
Кэролайн задохнулась, точно ее ударили. Побелели даже ее губы, а глаза отразили пустынный мрак. Она попыталась что-то сказать, но голос изменил ей, и тогда она резко встряхнула головой, словно пыталась избавиться от какого-то наваждения.
– Я так и думала, что ты не поверишь мне, – тихо заметила старая дама. – Никто не поверил бы. Об этом невозможно рассказать… никому… никогда.
– Но… но вы же не знали Элис! – возразила миссис Филдинг. – И Сэмюэль не говорил вам…
Она опять умолкла и пристально взглянула в глаза бывшей свекрови. За все годы их общения Кэролайн никогда еще не видела в них такого откровенного отчаяния. Она потрясенно втянула в себя воздух и медленно выпустила его.
– Вы подразумеваете… – Она зажала рукой рот, словно боялась, что с них сорвутся ужасные слова. – Подразумеваете, что он поступал так… и с вами…
– Не надо говорить этого! – взмолилась Мария.
Старая женщина сознавала, как нелепа и бесполезна ее мольба. Она жаждала, чтобы ей поверили, и тут же умоляла Кэролайн не произносить ужасную правду.
– Противо… естественно? – с трудом выдавила миссис Филдинг.
Миссис Эллисон зажмурилась:
– Я полагала, что мужчины делают это только друг с другом… по крайней мере, некоторые. Содомия… известное извращение. Оно мучительнее, чем ты можешь вообразить… тем более насильственное. И именно чужие страдания… доставляли ему удовольствие. – Волна ярости и унижения вновь захлестнула старую даму, и от жути всплывших воспоминаний все ее тело покрылось липким потом. – Он раздевал меня донага, заставлял вставать на четвереньки, как животное, и…
– Довольно! – пронзительно вскрикнула Кэролайн. – Не надо! Не надо! – Она выставила вперед ладони, словно хотела отгородиться от этого ужасного знания.
– Ты не можешь даже представить себе твоего свекра таким, не так ли? – прошептала Мария. – Или меня? Вместе с ним на полу, точно собака, я рыдала от боли и унижения, молила о смерти, а он возбуждался все больше, ревел, как животное, не в силах совладать с собой, пока не достигал своего чудовищного оргазма.
– Перестаньте! – Миссис Филдинг провела пальцами по губам. – Не надо!
– Ты не в силах этого слышать? – Старую леди так трясло от страшных воспоминаний, что она едва могла говорить без заиканий. – А я… жила с этим… всю свою… семейную жизнь. Он умер от удара, насладившись своим извращенным способом, обнаженный, растянулся на полу. Я истово молилась, чтобы он с… сдох… и он сдох! А я выползла из-под него и приняла ванну… частенько он терзал меня до крови… а потом вернулась взглянуть на него. Все такой же благословенно мертвый, он лежал ничком, распростершись на полу. Я вымыла его и натянула на него ночную рубашку, а потом вызвала слуг.
Выражение ужаса в глазах Кэролайн постепенно начало сменяться зарождающейся жалостью.
– Вы всегда говорили… говорили, что любили его… – начала она. – Говорили… каким он был удивительным человеком… что вы были так счастливы…
Жар горького стыда залил щеки старой женщины.
– А что бы ты сказала? – спросила она. – Правду?
– Нет… – голос миссис Филдинг дрожал от слез, – конечно, нет… не знаю… не представляю, что я могла бы сделать. Не понимаю… невозможно представить… я не могу вообразить. Это же не… – Она не сказала, что это не может быть правдой, но недоверие присутствовало в ее голосе и выражении лица, в ее напряженно сжавшихся плечах.
– Ты не можешь даже поверить! – горестно произнесла миссис Эллисон.
Она поступила героически, откровенно выложив давнюю историю собственного унижения и трусости, скрываемую до нынешнего дня. Никто не поверит, что Элис хватило храбрости и чувства собственного достоинства сбежать, а Мария осталась и терпела это чудовищное обращение.
– Я… – Кэролайн растерянно запнулась и беспомощно развела руками.
– Почему я не сбежала… так же, как Элис? – Эти слова вырвались у пожилой дамы с такой болью, словно она зацепилась за колючую проволоку. – Потому что труслива.
Чудовищное омерзение, ненависть, отвращение к самой себе были порождены не только тем, что ее зверски унижали и полностью лишили гордости и человеческого достоинства, но больше всего тем, что она осталась и терпела эти адовы муки. Мария не оправдывалась. Оправданий для себя у нее не было. Как бы плохо теперь невестка ни подумала о ней, это не сможет сравниться с тем презрением, которое она сама испытывала к себе.
Миссис Филдинг взглянула на старческое лицо миссис Эллисон, напряженное, истерзанное страданиями многолетней горечи. В ее глазах явственно отражались ненависть к себе и глубочайшее отчаяние.
Кэролайн отвергла эту идею. Это была слишком шокирующая история. И однако она имела жуткий смысл, так что отчасти миссис Филдинг уже поверила в нее. Но если такова правда, то ее привычный мир рушился, рушились идеалы и доверие к людям. Если за самодовольной внешностью, улыбками и воскресными молитвами Эдмунда Эллисона скрывался сексуальный садист, самоутверждавшийся в том, что тайно и жесточайше унижал свою жену за закрытыми дверями супружеской спальни, то как же тогда вообще можно полагаться на чью-то внешность? Если даже его привычно знакомое лицо служило лишь маской такому чудовищному нутру, что ее воображение отказывалось представлять, тогда в чем же можно быть уверенной… в этом мире?
И однако, глядя на сидящую перед нею старую женщину, Кэролайн не могла отмахнуться от горькой правды. С Марией произошло нечто поистине ужасное. Жизнь обрекла ее на годы гнева и жестокости, которыми она, в свою очередь, досаждала своим родным. Ненависть, с которой она, казалось, относилась к этому миру, ко всем и каждому, на самом деле была обращена на нее саму. Она видела в других только худшее, поскольку только худшее осталось и в ее собственной душе. Долгие годы эта женщина презирала себя за неспособность бороться со злом, защитить свое человеческое достоинство от деградации и мучений. Ей не хватало смелости, и она понимала это. Она покорно терпела, не отважившись сбежать в полный опасности неизведанный мир, как поступила Элис, одна, без денег, вооруженная лишь храбростью и отчаянием. Неудивительно, что Сэмюэль так глубоко восхищался своей матерью.