Некоторые снимки свидетельствовали о большем профессионализме: они отличались более тонким отражением световых бликов и более естественными позами натурщиц. Видимо, их сделали энтузиасты, имевшие больше опыта и значительно больше таланта.
– Мне нравятся эти круглые рамки, – заметил Телман, перебирая открытки. – Я имею в виду саму форму. Хотя, с другой стороны, в таких открытках много пустого пространства, и в общем, я сказал бы, что квадратные – более полноценны в каком-то смысле. Хотя все они какие-то странные, таких барышень не встретишь на улицах, скорее уж… ну не знаю…
– Квадратные снимки? – заинтересованно спросил Питт.
– Да, вот они. Их тут полдюжины или около того. – Сэмюэль передал ему четыре открытки.
Томас оценивающе взглянул на эти портреты. Первый был хорошо снят, но выглядел обычно, зато еще один производил поистине оригинальное впечатление. На снимке была девушка с темными локонами, беспорядочно взметнувшимися вокруг ее смеющегося лица. На заднем плане поблескивала река и маячили какие-то туманные фигуры – лишь нечеткие силуэты. Натурщица выглядела счастливой и готовой к любым развлечениям: с такого рода девушкой большинство мужчин с удовольствием провели бы денек-другой. Фотографу удалось поймать идеальный момент.
Следующий портрет тоже был оригинален, но совершенно по-другому. Модель на нем отличалась почти неземной красотой. Она не смотрела в камеру, и ее волосы образовывали солнечный ореол в световом луче. Платье ее слегка соскользнуло с плеч, обнажив часть бледного, шелковисто поблескивающего тела. Великолепная смесь невинности и эротики. Красотка легко опиралась в колонну – то ли каменную, то ли гипсовую, – увитую виноградной лозой.
Питт вспомнил, что уже видел нечто подобное, но не смог осознать, что именно.
Последняя открытка запечатлела строгую красавицу, расположившуюся в шезлонге. Суперинтендант видел портрет актрисы Лили Лэнгтри[37] в подобной позе. Только эта девушка смотрела прямо в камеру, а на губах ее играла легкая улыбка, словно она осознавала скрытую иронию снимка. Чем дольше полицейский смотрел на нее, тем более притягательной она становилась, ее умное лицо словно проявлялось, постепенно представляясь в более полной красоте.
И тогда Томас вспомнил, где видел колонны с предыдущей фотографии, поскольку и шезлонг находился там же. Они принадлежали Делберту Кэткарту: Питт видел их в его студии.
– Да, они необычайно хороши, – задумчиво произнес он.
– Так вам понравились? – с живым интересом спросил продавец, почуяв возможного покупателя. – Я уступлю их вам по выгодной цене.
– Вы приобрели их на законном основании? – слегка нахмурившись, спросил Томас.
Торговец изобразил возмущение.
– Конечно, на законном! Я веду все свои дела честно и законно.
– Ладно. Тогда скажите мне, у кого вы купили эти. Их принесла вам мисс Мондрелл?
– С роду не слыхал о такой даме. Я прикупил их у самого фотографа.
– Неужели? Тогда, возможно, вам принес их мистер Делберт Кэткарт?
– Гм, ну… – Продавец нервно взглянул на Питта.
Тот улыбнулся:
– Я как раз расследую убийство мистера Кэткарта.
Торговец заметно побледнел и сглотнул. Он сменил позу, переместив вес с одной ноги на другую.
– Ох!.. Ну да?
– Уверен, что вы горите желанием оказать нам любую посильную помощь, мистер Ансворт, – продолжая улыбаться, произнес Томас. – На мой взгляд, раз у вас есть эти фотографии мистера Кэткарта, то, возможно, есть и другие, вероятно, гораздо более ценные. И прежде чем вы сделаете ошибку, пытаясь отрицать очевидное, я должен предупредить вас, что легко могу остаться здесь и поболтать с вами о нашем деле, пока инспектор Телман съездит за ордером на обыск вашей лавочки. Либо можно вызвать местного констебля для вашей охраны, а мы с инспектором Телманом вдвоем отправимся в…
– Нет… не надо!
Мысли о констебле в полицейском мундире хватило, чтобы образумить Ансворта. Явное присутствие полиции могло плохо сказаться на клиентуре, особенно учитывая, что порой джентльмены, покупавшие открытки, имели весьма деликатные вкусы.
– Я сам покажу вам все остальные, – торопливо ответил продавец. – Конечно, я готов. Одно дело – немного приукрасить жизнь, но чтобы дойти до убийства… Это уже совершенно другая плата… совсем другая плата. Следуйте за мной, джентльмены. Сюда!
Он повел полицейских наверх по продавленным ступеням винтовой лестницы.
Фотографии, хранившиеся в верхней комнате, оказались значительно более откровенными по сравнению с ассортиментом, представленным в витринах лавки. Многие изображенные на них особы начисто лишились платьев и декорировались лишь несколькими лоскутками ткани, перьевыми веерами или букетиками цветов. Красавицы могли быть от совсем юного до, скажем так, бальзаковского возраста, но всех их отличали упругие высокие груди и роскошные бедра. А позы некоторых особ выделялись особой эротичностью.
– Вообще говоря, все они вполне невинны, – заявил Ансворт, осторожно наблюдая за реакцией Питта.
– Да уж, вполне, – согласился тот, сознавая, что стоящий рядом Телман едва ли не излучает пламенное осуждение.
По мнению инспектора, особы, продающие себя для такого рода открыток, принадлежали к той же обобщенной людской массе, которая продавалась сутенерам, только этих молодых прелестниц прилично кормили, и внешне они не имели никаких признаков бедности или отчаяния.
– Вы же понимаете? – Напряжение Ансворта заметно ослабло.
Суперинтендант принялся разглядывать снимки более тщательно. Полдюжины или около того могли быть сняты Кэткартом: их отличало превосходное качество, тонкая игра светотени и деликатный намек на то, что за обычной плотью скрывается нечто большее. Одна натурщица держала в руках букет лилий, наполовину прикрывавший ее грудь – эдакое навевающее живые воспоминания смешение непорочности и распущенности. Другая брюнетка с густой шевелюрой раскинулась на турецком ковре, а за нею высились изящные формы поблескивающего медью кальяна, словно она собиралась вобрать в себя дымные ароматы каких-то пряных трав. Чем дольше Питт разглядывал эту композицию, тем больше убеждался, что это работа Кэткарта. В ней присутствовал символизм и тонкие намеки наряду с искусным техническим использованием самой фотокамеры.
Но при всем своем отличном качестве ни одна из фотографий не могла стоить больше того, что Лили Мондрелл заплатила за серебряный чайник, не говоря уже об акварели.
– Да, я понимаю, – громко произнес Томас наконец, – но как насчет открыток другого ассортимента, того, что подороже? Вы принесете их нам или мне придется самому поискать?
Ансворт нерешительно замялся, явно судорожно размышляя, есть ли еще у него надежда выйти сухим из воды.
– Инспектор, – Питт глянул на Сэмюэля, – давайте-ка посмотрим, что вам удастся обнаружить в…
– Ладно, ладно! – воскликнул торговец; лицо его помрачнело, а в голосе зазвенела ярость. – Я сам покажу их вам! Круто вы взялись за меня! Какой вред может быть от нескольких фотографий? Никто ведь не страдает! Никакого вреда, чистое удовольствие. Они же так далеки от реальности, это чистые фантазии!
– Открытки, мистер Ансворт, – сурово произнес суперинтендант.
Ему не хотелось спорить с продавцом, рассуждая о реальной ценности душевных переживаний.
Без всякой любезности достав требуемые фотографии, Ансворт бросил их на стол перед Питтом, после чего отошел в сторону и скрестил руки на груди.
Эти снимки выглядели уже по-другому. От невинности не осталось и следа. Томас услышал, как Телман, видимо, стиснув зубы, с шипением втянул воздух, и ему даже не потребовалось смотреть на инспектора, чтобы убедиться в отразившемся на его лице отвращении, порожденном душевной болью. Некоторые из открыток по-прежнему впечатляли искусством, пусть даже извращенного рода. На первых четырех женщины изображали вожделение – их позы живо свидетельствовали о приближении к экстазу, причем вульгарному, чисто плотскому. Там не было и намека на непорочность – лишь откровенная животная страсть.
Томас бегло просмотрел их, хотя предпочел бы вовсе этого не видеть. Каждая из этих женщин, мечтая о любви, а вовсе не о похоти, не так давно вышла из детского возраста. Возможно, они даже привыкли к более обеспеченной жизни, хотя могли быть и одинокими, испуганными или растерянными… Но все же они вылетели в большой взрослый мир эгоизма и физического использования одного человека другим, просто ради утоления некоей жажды. За исключением, конечно, тех, кому пришлось подвергнуться надругательству от людей, которым полагалось защищать их. В печальных, умудренных житейским опытом глазах юных моделей, казалось, отражалась история их падения. В них читалось уже отвращение к самим себе, которое было пострашнее любой физической травмы.
Кое-какие снимки выглядели еще отвратительнее – изображение пыток, принимаемых ради наслаждения, подразумевало, что в них заключается своего рода тайная радость, достигаемая только нарушением всех этических барьеров. Некоторые фотографии отличались грубыми непристойностями, некоторые – оскорбительной нечестивостью. Наряды на этих оскорбляющих снимках явно выбирались с целью насмешки над святыми орденами: там были изображены монахини с разорванными платьями, извивающиеся на земле или на перилах лестницы, словно изнасилование стояло на одном уровне с мученичеством, а религиозный экстаз достигался подчинением жестокости.
Питта начало подташнивать. Он смотрел на открытки, не желая ничего видеть. Можно ли вычеркнуть из памяти такие образы? С этого момента при виде почтенной монахини из памяти, помимо его воли, будут всплывать эти карикатуры, и Томас не сможет посмотреть ей в глаза, сознавая, что она может догадаться о его грешных помыслах. Что-то уже грязно опошлилось для него.
Попадались и другие, не менее жуткие картинки, с участием мужчин и детей. Сатанинские обряды предлагали символы смерти, жертвоприношения. На двух или трех открытках маячили призрачные тени козлиной головы, кубки крови и вина, отблески света на лезвии ножа…