Миссис Филдинг представила Эдмунда Эллисона, каким он запомнился ей. Для нее он был свекром, родственником по мужу, но для ее дочерей был дедушкой, довольно близким кровным родственником. И это осложняло дело. Им будет гораздо труднее вынести правду.
И какие мысли об Эдварде могла еще пробудить эта ужасная правда? Она лишила покоя саму Кэролайн, вынудила ее по-другому взглянуть на определенные воспоминания, а ведь она очень близко знала своего мужа и располагала достаточными знаниями, устранявшими малейшие сомнения и позволявшими четко отличать правду от лжи.
Но только ли честность имела весомое значение?
Ей захотелось поделиться этой проблемой с умным человеком, спросить совета, не возлагая на него всю ношу, которую она не пожелала бы нести никому. Разумеется, Кэролайн не могла просить совета у Джошуа, особенно сейчас, когда идут премьерные спектакли. Да и в любое другое время вряд ли будет правильно обсуждать это с ним. Раньше он понятия не имел о подобных сложностях. Ему ведь еще не приходилось сталкиваться с такого рода семейной проблемой, со всеми ее жуткими осложнениями и вечно расходящимися кругами боли…
Точно так же миссис Филдинг не могла посоветоваться с Шарлоттой и, безусловно, с Питтом. И вообще, проблему такого рода ей совершенно не хотелось обсуждать с мужчиной, не говоря уже о представителе молодого поколения, с которым ее к тому же связывают семейные отношения.
Мимо пронеслась роскошная двуколка, запряженная четверкой лошадей, с изысканным гербом на дверце, ливрейным кучером на козлах и лакеем на запятках. Их вид радовал взгляд.
Вот и ответ – помочь ей могла леди Камминг-Гульд. Конечно, Веспасии могло не оказаться в Лондоне и она могла посчитать ее проблемы неуместными, а кроме того, их легкое знакомство, возможно, не допускало такой фамильярной навязчивости. Но с другой стороны, могла же она помочь Кэролайн так же, как частенько помогала Шарлотте!
Миссис Филдинг остановила очередную свободную двуколку и назвала кебмену адрес Веспасии. Сейчас как раз еще вполне удобное время для дневных визитов.
Леди Веспасия встретила Кэролайн как с интересом, так и с удовольствием, предпочтя не притворяться, что рассматривает ее приезд просто как обычный визит вежливости.
– Уверена, милочка, что у вас нет желания обсуждать светские сплетни или погоду. Вас явно что-то беспокоит, – сказала пожилая дама, когда они устроились вдвоем в светлой, не загроможденной мебелью гостиной с выходящими в сад окнами.
Кэролайн редко бывала в таких располагающих к отдыху комнатах, просторных и комфортных, выдержанных в холодных успокаивающих тонах, и почувствовала себя очень удобно в мягком кресле.
– Надеюсь, с Шарлоттой ничего не случилось? – спросила хозяйка дома.
– Нет, с нею все прекрасно, – успокоила ее гостья. – Полагаю, она наслаждается жизнью в Париже.
Веспасия улыбнулась. Лучи солнечного света поблескивали в ее серебристых волосах и согревали ее лицо, подчеркивая, вопреки возрасту, его неизменно особую красоту. Легкие лучики устремленных вверх морщинок, легкие отпечатки лет, оставленные неустрашимым оптимизмом и внутренней уверенностью, которые ничему и никому не удавалось поколебать.
– Тогда вам лучше сразу поведать мне, что случилось, – предложила она. – Я уже предупредила горничную, что меня ни для кого нет дома, но у меня нет склонности упражняться в словесных играх. Я достигла того возраста, когда жизнь стала казаться слишком короткой для подобной роскоши, и у меня нет желания тратить ее без толку… если, разумеется, речь не пойдет о развлечениях. А по вашему лицу я вижу, что не пойдет.
– Да, к сожалению, вы правы. Но я крайне нуждаюсь в вашем совете, – призналась Кэролайн. – Не могу решить, как лучше мне исправить одно деликатное дело.
Леди Камминг-Гульд спокойно взглянула на нее.
– А вы уже предприняли какие-то шаги?
По возможности коротко миссис Филдинг рассказала ей о знакомстве в театре с Сэмюэлем Эллисоном и о его дальнейших визитах в их дом, вызывавших все большее беспокойство миссис Эллисон.
Веспасия слушала не перебивая, и вскоре Кэролайн уже поведала ей, как вернула письмо и потребовала у старой дамы объяснений. И вот тут она вдруг осознала, как трудно повторить те непристойности, которые в отчаянии открыла ей свекровь.
– Полагаю, вам все-таки лучше откровенно рассказать мне обо всем, – спокойно заметила ее пожилая собеседница. – Догадываюсь, что это чертовски неприятно, иначе она едва ли зашла бы так далеко ради сохранения тайны.
Миссис Филдинг опустила взгляд на свои стиснутые на коленях руки.
– Мне и в голову не могло прийти, что люди могут вести себя таким образом. Я никогда не испытывала симпатии к моей свекрови. Раньше я никогда не признавалась в этом, однако такова правда. Она озлоблена и жестока. Всю мою жизнь в браке с первым мужем я видела, как она изо всех сил старается обидеть или уязвить людей. А сейчас я неожиданно осознала, что мне жаль ее… и я злюсь на себя, потому что никак не могу придумать, как помочь ей. Она умирает от ярости и унижения, а я не могу избавить ее от них. Она не подпускает меня, и я не в силах разрушить этот барьер… – Кэролайн подняла глаза. – Но я смогу многое преодолеть! Не я же вынесла все те ужасные надругательства и унижения!
Веспасия так долго молчала, что ее гостья уже подумала, что не дождется ответа. Вероятно, леди Камминг-Гульд была уже слишком стара, чтобы разбираться в подобных несчастьях, и вовсе не следовало злоупотреблять ее гостеприимством.
– Дорогая моя, – наконец прервала молчание Веспасия, – подразумеваемые вами раны иногда могут исцелиться, если заняться ими своевременно. Добрый человек, более деликатный и любящий, мог бы дать ей новую жизнь, и она могла бы узнать, какой бывает настоящая любовь. Тогда постепенно жуткое прошлое оказалось бы на дне памяти, откуда уже не могло бы повредить ей. Но, по-моему, возможность такого исцеления для вашей свекрови слишком давно потеряна. Она так привыкла ненавидеть себя, что не видит никакого иного выхода своим эмоциям.
Кэролайн похолодела, сжав руки. Совсем не это ей хотелось услышать!
– Бессмысленно обвинять себя в том, что вы не в силах облегчить ее страдания, – продолжила пожилая леди. – Это не ваша вина, и более того, осуждая себя, вы никому не поможете. Я говорю не о суровой реальности, а о своеобразном потворстве собственным слабостям. Лучшее, что вы можете сделать, – это относиться к ней с естественным уважением, не позволяя открывшемуся вам знанию уничтожить еще оставшееся в ней достоинство.
– Не слишком много! – раздраженно воскликнула Кэролайн. – Это похоже на самосохранение.
– Милочка, – мягко произнесла Веспасия, – я давно поняла, что когда случается нечто ужасное и с ним приходится близко столкнуться, то самое мудрое – рассматривать такое дело в чисто практическом свете. Справедливость или несправедливость уже не имеют реального значения; важно только то, что есть и чего нет. Вы лишь впустую потратите душевные силы, упорно и отчаянно пытаясь ополчиться на несправедливость, последствия которой не в силах исправить. Сосредоточьте свое внимание на том страдании, которое можете облегчить, оцените очень тщательно, к каким реальным результатам могут привести ваши действия и их ли вы желаете достичь. Если вы убедитесь, что нашли самое разумное решение, то осуществите его. И пусть жизнь спокойно идет дальше своим чередом.
Миссис Филдинг понимала правоту собеседницы, но все-таки не удержалась от последней попытки возражения.
– Неужели больше ничего нельзя сделать? Я чувствую себя такой… мне кажется все-таки, что должен быть какой-то…
Старая леди слегка качнула головой.
– Вы не сможете исцелить ее, но можете дать ей время и условия для самоисцеления… в какой-то малой степени… если она сама того пожелает. После стольких лет внутренней саморазрушительной ярости это будет подобно чуду… однако чудеса время от времени случаются. – Веспасия позволила себе слабую улыбку. – За долгую жизнь я видела их несколько раз. Нельзя отказываться от надежды. Если она поверит, что у вас есть такая надежда, то, возможно, и сама обретет ее.
– Звучит не слишком обнадеживающе, – неохотно признала Кэролайн.
Веспасия слегка шевельнулась, и ее серебристые волосы блеснули отраженным светом.
– Ущерб, нанесенный такого рода надругательством, чертовски глубок и мучителен. С ним не сравнится никакая физическая боль. Рана нанесена вере, в том числе вере в себя, и такая вера может оказаться непоколебимой. Если вы не можете полюбить себя и поверить, что достойны быть любимой, то и сами не способны полюбить никого. – Пожилая женщина чуть приподняла плечи, и солнечный луч заиграл на шелке ее платья. – Когда Христос завещал нам возлюбить ближнего как самих себя, то имел в виду, что любовь к себе не менее важна. Забывая об этом, мы платим чудовищную цену.
Кэролайн задумчиво помолчала. Ей вспомнились дела Питта, фотографии Сесиль Антрим и чувства юного Льюиса Маршана. Несколько вымученно, она также кратко рассказала Веспасии и об этом.
Выслушав ее до конца, леди Камминг-Гульд улыбнулась.
– Должно быть, это далось вам с большим трудом, – одобрительно заметила она. – И умоляю вас, не корите себя за то, чего вы не в силах изменить. Наши возможности не безграничны, и порой мы виним себя в том, что далеко выходит за границы нашего влияния. Каждый из нас в силах выбрать, как действовать в тех или иных обстоятельствах. И мы не вправе лишать возможности выбора никого другого; не следует нам и желать этого, даже если мы высокомерно полагаем, что лучше знаем, как им следует себя вести или какие решения им следует принимать. Мы можем просить, умолять, спорить, можем молиться за них… и все это надо делать… но в итоге только сам человек может изменить что-то в самом себе. Прошу вас, смиритесь с этим. Только это в ваших силах, поверьте мне. И именно так вам следует поступить. Этого вполне достаточно.
– А как быть с фотографиями? – спросила Кэролайн. – Мы с легкостью рассуждаем о не подвергаемом цензуре искусстве. Но, говоря об этом, люди не предполагают, какой вред может нанести полное отсутствие ограничений. Если бы они видели выражение лица юного Льюса Маршана, то, возможно, задумались бы, не слишком ли дорого обойдется их свобода. Если творцы бездетны… то их не волнуют… – Она запнулась, осознав собственную неправоту. – Нет, они думают о детях… по крайней мере, Сесиль Антрим. – Женщина озабоченно нахмурилась. – Неужели я слишком… старомодна и отстала от жизни, подавив собственные чувства? Сесиль, наверное, сказала бы, что я занудна и к старости выживаю из ума.