— На заводе мы все равно больше не увидимся, — говорит он. — Меня туда не возьмут. Дядя Шандор и раньше-то меня недолюбливал. Да я, между прочим, теперь и зарабатываю побольше прежнего и сам себе шеф. Пошли, там поговорим. Расскажу тебе о своих похождениях такое — рот разинешь.
— Нет, Денеш, некогда мне. Домой пора.
— Всегда говорил тебе: тюфяк, — фыркнул он. — Ничем-то ты не интересуешься!
У меня заныло под ложечкой.
— Почему же ничем? — взглянув на него, возразил я. — Интересуюсь, к примеру: вернется к нам в страстной четверг Жаба или всем нам так и загорать на крыше дома, на улице Пратер? Волнующее дельце. Я от нетерпения все ногти обкусал.
Я хочу видеть Денешевы глаза. Может, они хоть на миг потеплеют. И он сбросит с себя проклятое бахвальство, скажет хоть слово правды. Но Денеш уставился на меня, будто не понимая: о чем это я? Потом махнул рукой, посмотрел на свои золотые, сказал:
— Ладно, мне пора. Ждут. Тут все равно больше делать нечего. Последний сеанс начался.
Толпа вокруг нас действительно поредела. Площадь перед кинотеатром затихла. Мы тоже пошли. До угла шли вместе. Потом, попрощавшись за руку, разошлись. Денеш напомнил:
— Каждую субботу и воскресенье вечером я — в школе танцев. Загляни как-нибудь.
— Ладно, — сказал я. — Может, загляну. Как-нибудь.
Денеш скрылся в уличной толчее, а я поплелся домой, всю дорогу думая: «Неужели Денеш в самом деле все на свете забыл? Неужели он уже не помнит того страстного четверга?» Невероятно, что он даже не вспоминал: ведь с того времени прошло всего несколько месяцев! Этого я никак не могу понять. Мне все это иногда даже снится.
Так и в этот вечер. Только закрыл глаза и вижу, будто я лежу на крыше того дома, на улице Пратер. Рядом со мной Йошка Лампа, Дюла Кочиш, цыганенок Павиач и Денеш. У каждого в руке винтовка, и все мы целимся в одну точку: в красный огонек, мерцающий внизу, в густом тумане, где, как мы думали, у костра греются солдаты, наши враги. Наши винтовки нацелены на костер, где шевелится, раскачивается чья-то тень. Вдруг раздается выстрел, и сердце мое принимается биться сильнее, как всякий раз, когда в плечо меня толкает приклад. И почти одновременно с выстрелом в глухой ночи раздается душераздирающий крик Жабы, а потом из тумана возникает и он сам — с перекошенным лицом, в залитой кровью гимнастерке.
«Проклятые щенки! — орет он. — Что вы наделали?»
Йошка Лампа дрожит и прячется за мою спину. А Дюла Кочиш смотрит на Жабу и говорит своим тихим, бесстрастным голосом:
«Так и надо! Не бойся, Йошка, ничего не случилось».
От злости лицо Жабы искажается еще сильнее. Он бросается на Дюлу. Тот не двигается с места. Жаба хватает Дюлу за плечо, пытается сбить с ног, но рука его захватывает пустоту, хотя Дюла по-прежнему стоит перед ним. И тут у Жабы подкашиваются ноги, и он, будто тряпичный, валится вниз, а Дюла смотрит на меня и улыбается. Я удивлен: ведь Дюла никогда не улыбался, всегда был какой-то печальный. Я впервые вижу его улыбку и удивлен, какой он, оказывается, славный и красивый малый. Мы просто никогда этого не замечали. Между прочим, мы никогда не верили ему, что ему всего лишь шестнадцать. А сейчас он выглядел еще моложе, даже моложе меня. Милый, славный парень, я в эту минуту почувствовал, что мы — я и он, — наверное, подружились бы, если бы…
Во сне я не могу понять: что значит это «если бы» и почему мы не могли и в самом деле с ним подружиться. Я шагнул к Дюле, но он стал куда-то отплывать от меня. А у меня вдруг заныло сердце и так сдавило грудь, что я не мог дышать. Я судорожно стал хватать ртом воздух, ушиб себе руку о край кровати и проснулся.
Я провел рукой по лицу, оно все было мокрым от слез. Я удивился: Дюла, сколько я его знал, никогда не улыбался — это верно, но ведь и я тоже никогда не плакал! Проснувшись, я уже знал, почему я не смог подружиться с Дюлой. Но я был рад — пусть хоть во сне — еще раз снова увидеть его. И я подумал: «Хорошо, что я не забыл недавнее прошлое так скоро, как этот Денеш».
Да я и не хочу забывать, что произошло со мной в ту осень!
И я решил сесть и записать все, как было. Все до самых мелочей. Это как бы мой долг перед Дюлой Кочишем. Недаром же он стоял и смотрел на меня во сне так, что у меня сердце защемило…
1
В школе нас учили: сочинение состоит из трех частей — введение, основное содержание и заключение. Введение я никогда не любил. Но думаю, что до того, как рассказать о самих событиях, надо хотя бы коротенько сказать о себе.
Наверное, у каждого человека есть свои планы на жизнь, желания, мечты. Так и моя старшая сестрица, Хенни, например, в прошлом году, в октябре, мечтала выйти замуж за Ферко, черноусого студента из Политехнического, с которым она проводила все дни. Он-то и забивал ей голову всякой ерундой. Может, потому Хенни тогда и начала относиться ко мне все хуже и хуже. Впрочем, я никогда не был для нее предметом гордости, а тут она вообще стала посматривать на меня свысока. Другую свою сестру, Агнешку, я любил больше, хотя и она не выказывала особого почтения к моей персоне. Но у нее хоть были родственные чувства ко мне, а я со своей стороны тоже хотел, чтобы когда-нибудь она заняла наконец первое место на соревнованиях по настольному теннису. Проворная, ловкая девчонка наша Агнеш, пусть и не такая стройная и хорошенькая, как Хенни, которую усатый Ферко сравнивал с Дианой — греческой богиней охоты. Словом, Агнеш была мне по душе — в ней больше от жизни и меньше от статуи. С ней и поговорить можно, хоть и не часто мы разговаривали. Мама, наша тихая, робкая и немногословная мама, тоже мечтала о своем: поменять квартиру, чтобы иметь хотя бы одну комнату с окнами на улицу. Вместо этой двухкомнатной, смотрящей во двор-колодец. Мы иногда даже днем сидим со светом. А у мамы очень плохое зрение, поэтому понятно, что она больше нас всех мечтала о светлой комнате с окнами на улицу.
У меня своя страсть: шахматы. В то время и случилось, что как-то за очередной партией после смены дядя Шандор сдвинул на лоб очки и пристально посмотрел на меня. Дядя Шандор — человек молчаливый, на похвалу скупой. Но тут я сразу понял: этот его взгляд неспроста.
Дядя Шандор не только хороший столяр, он еще и заводской чемпион по шахматам. Мы каждый день играли с ним в шахматы, и в душе я надеялся, что скоро одолею его. Желание победить было так велико, что я даже готов был считать тот день поворотным в моей жизни. Сейчас все это кажется таким смешным, а тогда я думал: с того самого часа сразу все для меня переменится. Ведь это будет мой первый успех!
Трудно быть единственным мужчиной в семье. Отец умер в войну. Хенни уже двадцать, Аги — восемнадцать, мне — семнадцать. Но вместо того чтобы боготворить меня, единственного в доме мужчину, сестрицы то и дело давали мне понять, что я просто дурак. Потому что я два года просидел в одном классе! Иногда мама заступалась за меня и объясняла, что в детстве я перенес менингит, оттого я такой медлительный и замкнутый. Но это со временем пройдет, а вернее — уже прошло. Только впустую все это мама объясняла моим очень уж умным и самоуверенным сестрицам. Агнеш в следующем году получала аттестат, Хенни — уже студентка, будущий филолог. Нет, наука, видно, не мой удел. И мало-помалу и мама смирилась с мыслью, что я недотепа и лучше уж мне ничего не поручать: обязательно все испорчу. Бедная мама: мои сестрицы не только меня, а и ее не очень слушали. Слабый у нее характер.
Вот так и обстояли дела с нашими мечтами и желаниями в ту дивную, солнечную осень. Погода стояла замечательная, еще вовсю припекало солнце, и я был счастлив, когда в памятный день двадцать третьего октября меня послали в «местную командировку». На заводской склад, за одной деталью. Дело в том, что в нашем небольшом цеху, изготавливали пробные отливки. Я сделал все дела, на обратном пути купил себе булочку, брынзы и на какой-то площади присел в кафе закусить. Вот когда Денеш, тоже ученик дяди Шандора, позавидовал бы, увидев меня здесь. Он частенько ворчит, что меня старик балует, а его, наоборот, недолюбливает. Но это все вранье. Дядя Шандор ко всем одинаков, он ото всех требует честной работы. Просто когда надо кого-то послать, посылают меня, как самого молодого. Иногда это даже хорошо, что ты самый молодой.
Сижу я на площади, ем брынзу с булкой, греюсь на солнышке, и так мне хорошо. Ладно, говорю я себе, не я буду Андриш Йовольт, если я сегодня не обыграю дядю Шандора. Я вчера чуть было не победил. А сегодня я обязательно уложу его на обе лопатки. И тогда откроется передо мной путь к серьезным шахматным матчам и большим победам! Обыграть старика — дело нелегкое. Потому победа над ним много значит.
Сейчас мне, конечно, смешны мои великие планы о крупных шахматных матчах. Но тогда я только об этом и мечтал.
Сижу я и вдруг с удивлением замечаю: площадь народом наполняется. Возбужденные парни и девчонки бегут по Большому Кольцевому проспекту, и то там, то сям собираются кучки людей, читают какие-то листовки. Я, наверное, тоже прочитал бы одну, да уж больно велика собралась передо мной толпа. Тут я вспомнил, что еще утром наш Бенкё каждому на ухо шептал: демонстрация состоится днем. Да только не такая, как обычно. Денеш сразу головой закивал: придем, мол. Ну, Денеш, он на все согласен, только бы не работать. Потому он и в свои восемнадцать все никак не получит разряда даже для работы подручным. А по мне, скучное занятие. Мне бы лучше в шахматы с ним сыграть. Так что я не очень обращал внимание на происходящее. Сижу на солнышке, брынзу ем.
Ну, о том, что шахматный матч у нас в тот день не состоялся, и говорить нечего. Вернулся я на завод, там тоже шушукаются. Но старик ни одного из нас не отпустил. До тех пор, пока мы детали до конца не доделали. Мы тогда новые роликовые транспортеры собирали. На Бенкё, когда тот принялся нас торопить, он так глянул, что Бенкё сразу не по себе стало. Но зато как только мы последний вал отшлифовали, Бенкё первым помчался в душевую, а за ним следом, будто бычки на веревочке, Денеш и верзила Балигач. Меня они тоже с собой взяли, но я нарочно застрял в раздевалке. Я хотел уйти последним, вместе с дядей Шандором. Он же, пока мы все мылись, переодевались, ни слова не сказал. Так что я больше и не надеялся, что он подмигнет мне, как обычно, и скажет: «Ну как, Андриш, сразимся?»