Как видно, крепкое вино начинало брать свое. Я ведь не привык к вину, да и поесть мне не довелось с самого утра. Так что на голодный желудок для меня и одного глоточка оказалось много. Теперь мне вдруг показалось все таким привычным, словно я уже давно здесь, хорошо знаю этих ребят, квартиру, книжную полку, с которой Лаци Тимко взял какую-то книгу и, улегшись на кушетку, стал читать. А верзила Йошка Лампа прямо в одежде завалился на кровать и уже храпит. Денеш сел играть с Павиачем в карты. Горит только одна неяркая лампа — для настроения.
— Ты ложись, — предлагает мне Денеш. — Можешь спать спокойно. Ночка будет не шумная.
И комната — вместе с пуфиками, с картинами по стенам и резным баром — пускается в медленное кружение. Сдвинув два кресла, я улегся в них и даже вытянулся, насколько позволяло место. Мне уже не хотелось думать ни о ком и ни о чем и было удивительно легко, приятно и весело. И едва голова моя коснулась стенки кресла, как я уже спал.
Проснувшись поутру, я не сразу сообразил, где я. Ребята еще спали, только цыганенок на миг приподнял голову. Я снова задремал и увидел во сне маму. Спорил с ней. Доказывал:
«Так надо, мама, я прямо-таки заболел, пока ты меня взаперти дома держала».
Но тут вдруг громко затрезвонил телефон. Денеш в последний раз громко всхрапнул и проснулся. Спрыгнув с кушетки, он подбежал к аппарату. Звонил «шеф», редко заглядывавший сюда, но не забывавший дать указания по телефону. Выслушав их, Денеш принялся будить ребят, тут же отдавая приказы. Вот уж никогда не думал, что он такой хороший организатор. И в голову никому не пришло бы не выполнить его распоряжений.
В этот день он послал в город Йошку и цыганенка — расклеивать воззвания. А мы вдвоем с Тимко вылезли на крышу.
Мы лежали на краю крыши и смотрели вниз, на развороченную брусчатую мостовую, на утонувший в осеннем тумане город.
А в голове моей роились мысли, будто пчелы. И, как всегда, волнуясь, я грыз ногти. Надо бы все же разобраться, повторял я сам себе, почему я здесь?
— Но я все равно не могу стрелять в людей! — вслух сказал я сам себе и тут же испугался собственного голоса: ведь я был не один.
Лаци покачал головой.
— Больно уж ты интеллигентный, — заметил он, словно я обратил свои слова к нему. — Ничего, скоро сам поймешь, какой ты смешной. Или ты смерти боишься?
Я удивленно посмотрел на него. Он лежал рядом — тоненький, с девичьим нежным личиком, настолько хрупкий, что ему не дашь и четырнадцати. Он ответил взглядом на мой взгляд, откинул со лба прядь прямых белокурых волос и, улыбнувшись, спросил:
— Думаешь, такая уж она страшная? — И пренебрежительно махнул рукой: — Ни черта подобного!
Однако губы его, как мне почудилось, слегка подрагивали.
— Я над этим еще никогда не задумывался, — честно признался я. — Мне как-то в голову не приходило.
— А я думал. И не раз, — прошептал он и отвернулся от меня.
И голос его долго потом еще звучал у меня в ушах.
Но долго раздумывать мне над его словами не пришлось: откуда-то ударили автоматы, наверное, с соседней крыши. Сперва слева, потом справа и, наконец, с крыши напротив. И такая тут началась катавасия, что у меня чуть барабанные перепонки не полопались. Не успел я как следует осмотреться, как к нам подполз Денеш и скомандовал:
— Давай!
Солдаты, стоявшие возле танков, кто вскочил в люки, кто упал на землю. Из окружающих улиц выбежали другие, с носилками в руках. Затем сокрушительный взрыв сотряс весь наш дом. Казалось, он вот-вот развалится. Мы ползком заспешили по крыше к дымоходной трубе, а Денеш, очутившись рядом со мной, крикнул:
— Давай! Наша очередь!
Я нажал на спусковой крючок, и вместе с ударом выстрела громче застучало сердце.
Нет, веселого в этом было мало. Все вокруг грохотало, дребезжали стекла в окнах, сыпалась штукатурка, скрипел, вздрагивая, дом. Я уже ничего не слышал и не видел, сердце билось, словно обезумев, и все внутренности будто выворачивало.
«Конец всему, — подумал я, — сейчас весь мир полетит в тартарары».
Не знаю, сколько времени весь этот ужас продолжался и сколько мы просидели, прижавшись, будто мыши, к дымоходу. Потом вдруг наступила тишина. А Денеш отдал приказ: ползком в укрытие и через люк — в квартиру.
Нет, я не перепугался. Я просто очень устал, у меня гудела голова, и я едва был в состоянии двигаться. Денеш велел нам отправиться в ванную: смывать с себя пыль, копоть, пятна известки, потому что перемазаны мы были с головы до пят. Едва держась на ногах, я поливал себя водой и дивился хрупкому Лаци, сохранявшему ледяное спокойствие, словно ничего не случилось и мы просто вернулись с воскресной прогулки. Не потерял он ни на миг самообладания и тогда, когда по коридору затопали сапоги.
Словом, не успели мы перевести дух, как нам опять пришлось лезть на крышу. И вот мы снова сидим, прижавшись к дымоходу. В голове у меня пусто, и я — неизвестно зачем — всматриваюсь в слепые глазницы выбитых окон в домах напротив.
Наконец снизу постучали, и, откинув крышку в люке, показался Денеш. Он был взволнован.
— Давайте вниз. Только без шума. Солдаты сейчас наверняка по крышам начнут шарить. У нас считанные минуты.
Мы все взмокли, торопясь уничтожить следы. Едва успели. Миг — и по крыше уже загрохали сапоги.
— Венгерские солдатики! — зашептал Денеш. — Прочесывают дом сверху донизу. Хорошо еще, дворник болеет, лежит в больнице. А жена его не знает про этот лаз на чердаке. Его совсем недавно сделали Кубичеки. По специальному разрешению.
Над нашими головами еще некоторое время слышались шаги, потом они отгремели в коридоре и смолкли. Выглянув в окно в передней, я видел уходивших солдат. Рослые ребята с прямым, смелым взглядом. На лицах у них было разочарование: они так никого и не нашли.
«Что-то их ждет? — размышлял я. — А все же наша взяла».
Я облегченно вздохнул.
«Теперь надо бы радоваться, — думал я. — Почему же мне тогда не радостно?»
Это все было перед обедом, и Лаци только и знал, что повторял: «Есть хочется! Хорошо бы сейчас пожрать!»
И мы действительно не ели, а жрали. Жадно, торопливо. Тем временем вернулся Йошка Лампа — тоже изрядно проголодавшийся, и, хвастаясь, начал рассказывать о своих похождениях.
Улицы кишели людьми, будто в ярмарочные дни. Пойди разбери: кто твой друг, кто — враг, а кто в тебя пулю пустит.
— Боятся люди, — заметил Лаци. — Присмотрись, какие все напуганные. Боятся, и никто ни черта не понимает. Ходят, глазеют, выжидают, чем все это кончится. И помалкивают. Забавно, а?
В конце концов мы очутились вблизи моего дома. И меня вдруг охватил стыд, а сердце больно-больно заныло. Там, дома, ждет и волнуется за нас мама. А я вот болтаюсь по улицам и воображаю, будто я всех умнее. Чувство такое, словно я накануне напился пьяный и только сейчас начинаю трезветь. Больше я уже не казался себе героем Пешта. Какой-то внутренний голос шептал мне: шел бы ты, Андриш, лучше домой. Так будет лучше. Но что скажут тогда Лаци и другие ребята? Сдрейфил, к мамочке удрал, трусливый сверчок! Нет, уж коли взялся за гуж, не говори, что не дюж! Кровь из носа, а начатое нужно доводить до конца. Я достал из-за пазухи листовку и быстро-быстро нацарапал на обороте: «Дорогая мама, я — в порядке, за меня не беспокойся. Скоро вернусь».
Я сунул в руки Лаци свое послание.
— Забеги ко мне домой, брось в почтовый ящик, позвони в квартиру и смывайся. Пока дверь не успели открыть!
Уже вечерело, когда мы вернулись на улицу Пратер. В нашем «пансионе» царило теперь не слишком-то веселое настроение.
Развлекались тем, что фантазировали, кто как представляет себе свое будущее. Помню, толстомордый Йошка заявил: теперь он и на километр не подойдет к своему торговому училищу. До сих пор его силой заставляли там учиться. Но теперь с этим покончено.
Павиач, прищелкнув пальцами, сверкая глазами, воскликнул:
— Вот посмотрите, каким знаменитым музыкантом я скоро стану!
А Денеш после долгого раздумья признался, что выбирает себе политическую карьеру. И только я ничего не сказал: мне было просто стыдно. Молчал и Лаци, глядя своими синими задумчивыми глазами куда-то вдаль. Он казался старше нас всех. Кто-то сказал, что когда Лаци смотрит вот так, слегка наклонив голову набок, он напоминает настороженную серну. Тут мы сразу принялись давать друг другу звериные прозвища. Павиач стал Лисой, Денеш — Лохматым Волком, Йошка Лампа — Зубром, а я, конечно, Ежиком. Из-за своих торчащих, как щетина, волос, продолговатого лица и носа пятачком. Наконец мечтать нам тоже надоело, и мы засели за карты. Резались до поздней ночи. Прямо за столом и заснули.
5
А на следующее утро приехал Жаба, наш «шеф». Он привез еще новеньких: конопатого и чуточку косоглазого Аттилу Кулача и крепкого, совсем взрослого на вид Дюлу Кочиша, серьезного кареглазого парня. «Шеф» подозвал к себе и меня и вместе с новичками привел к присяге, о которой Лаци упомянул накануне.
Я наперед знал, о чем он будет говорить, и потому на меня слова присяги и его речь особого впечатления не произвели. «Шеф» смотрел на нас ледяным взглядом, а рот его казался еще шире обычного, когда он принялся, хрустя словами, выплевывать их из себя. Потом он швырнул кожаную куртку и пузатый портфель в кресло. И, плюхнувшись на кушетку, попросил накормить его.
За едой он сообщил, что у него хорошие новости для нас: всю власть правительство Имре Надя передаст в руки полковника Малетера.
— Вы даже не представляете, — хрипло рычал он, — с каким комфортом вы здесь воюете. Вы тут отсиживаетесь, как барчуки, в тепле и безопасности. Смотрите мне, не обленитесь вконец! Хотя бы честно отрабатывайте хлеб и кров, когда дело доходит до драки. Знайте: победа близка, ребята. Но нам еще осталось сделать немало для нее. А потому — проявите стойкость!
Пока он говорил, я вдруг поймал себя на мысли, что мне почему-то противно его лицо. Может, из-за двух золотых коронок в его огромном жабьем рту? Я перевел взгляд на Лаци и увидел, что он тоже старается не смотреть в лицо «шефу». Зато у Аттилы Кулача от волнения даже его веснушки позеленели. Как видно, он боялся «шефа». Глаза у мальчишки стали еще сильнее косить, а