о перед дверью, ведущей в комнату. Я хотел быстро приникнуть к стене, но было уже поздно. Меня заметили из комнаты. Там сидел парнишка, уставившись на меня испуганными глазами. С минуту мы так и смотрели друг на друга, словно окаменев. Ждали, кто пошевелится первым. Наконец я решительно распахнул дверь и шагнул внутрь. Парнишка сидел на диване в плохо освещенной, бедно обставленной комнате. Тонкие черты, острый нос и узкие синие губы только подчеркивали бледность его лица. Но страх в его глазах меня успокоил. Я сделал еще несколько шагов в его сторону. Хотя он был укутан в одеяло, я, прикинув на глаз, смог сразу определить, что он примерно мой ровесник.
— Да ты не бойся меня, — шепотом сказал я ему. — Прошу только: не кричи и не говори громко. Лучше, если никто обо мне ничего знать не будет. Кроме тебя. Помоги мне!
Парнишка не встал с дивана.
— Ладно, — шепотом отвечал он. — Скажи, а как ты здесь очутился?
«Вот, вот, — подумал я. — Сейчас я угощу тебя одной из своих фантастических историй».
Там, на крыше, у меня было вдоволь времени напридумывать множество таких баек.
Тогда они казались мне одна лучше другой. Но сейчас я подумал:
«Ну зачем я буду врать этому парню? У него такой чистый и честный взгляд, что лучше уж я скажу ему правду». И я сказал все, как было.
— Значит, это вы? Вы стреляли там, на крыше? — с изумлением прошептал он, выслушав мой рассказ. — Как вы могли так поступить?
У меня как-то даже язык не повернулся объяснить ему. Я промолчал. А парнишка продолжал допытываться: сколько нас, как мы попали на крышу и как я смог слезть с нее? Особенно его интересовало последнее. А когда я ему рассказал, он с грустью заметил:
— Эх, завидую я тебе!
Почему, я не понял. Я, к примеру, ничего завидного в лазанье по стене не находил. И пожалуй, не пожелал бы еще раз повторить свой цирковой номер. Стоило мне вспомнить тот момент у чердачного окна, как меня сразу бросало в холодный пот. Но объяснить ему все это у меня просто не было времени.
— Как-нибудь в другой раз, если доведется увидеться, расскажу тебе со всеми подробностями. А сейчас я тороплюсь. У меня там, на крыше, лежит контуженый парень. Врача для него нужно искать. Выпусти меня, пожалуйста, в коридор, да так, чтобы никто не увидел. И пообещай, что сам не будешь за мной подглядывать. Понимаю, что я много от тебя требую. Но ты сам подумай о том парне. Представь себе его страдания. Прошу тебя, больше меня ни о чем не расспрашивай. Поверь мне и помоги!
Взгляд мой или голос, но что-то его убедило. Хорошо, что именно с ним мне довелось встретиться. С парнишкой — не со взрослым. Взрослые — они все такие зануды. А этот парнишка, он понял меня сразу. Хотя и был потрясен тем, что мы натворили. Но все же понял: нас нужно выручать.
— Ты не бойся, дома у меня все равно никого, — сказал он. — Отец к соседям вышел. Он — слесарь. А у соседей водопровод испортился. Сейчас у него есть время. Хотя вообще-то он зол, что теперь вот приходится дома сидеть, без дела. А мамы у меня нет. Ты иди спокойно. Дверь в коридор сам откроешь. И за тобой подглядывать я не буду. Я ведь с трудом хожу. Даже не смогу проводить тебя…
Парнишка встал с дивана, сбросив с себя одеяло, и потянулся за костылями, стоявшими сзади.
Настал мой черед удивляться. У него не было одной ноги.
— Теперь видишь, почему я тебе позавидовал, когда ты рассказывал, как спускался с крыши по стене? Зря ты боялся, что я за тобой побегу подглядывать.
Мне было очень жалко его.
— Вон оно что…
— Между прочим, меня зовут Йошкой. Йожеф Петри, — помог он мне преодолеть замешательство. — Но я ловлю тебя на слове. Буду ждать, когда ты придешь и объяснишь мне, почему вы все это натворили.
— Понимаю, — понуро сказал я. — Понимаю и прошу простить нас. Тебя прошу и остальных. Ведь мы всем добра хотели. Нам, поверь, тоже не сладко пришлось. Но мне надо идти, Йошка. И еще раз, тысячу раз спасибо…
Неожиданно для себя я обнял его и крепко прижал к себе. Потом я быстро выскользнул из комнаты в переднюю, а оттуда выглянул на галерею. Улучив момент, когда на галерее никого не было, я приоткрыл дверь и тотчас же закрыл ее за собой. Ключи от квартиры Кубичеков были у меня в руке. Минуту спустя я уже был в квартире.
Она выглядела сиротливо и как-то неприветливо. Я бросился к засову, которым была заперта крышка люка, и выдернул его из петли. Едва бетонная крышка опустилась вниз, на меня сверху уставились пять пар глаз. Пять запорошенных пылью, измученных, жаждущих свободы мальчишеских лиц.
— Давай быстрее, ребята! — сказал я, хотя мог бы и не торопить их.
Один за другим спрыгивали они в комнату, но я ждал с нетерпением шестого, Дюлу.
В самом конце Денеш и Лаци Тимко осторожно спустили вниз и его. Теперь он лежал на диване с закрытыми глазами. Глядя на него, я забыл сразу обо всем: о том, как, рискуя головой, полз я по стене к Йошке Петри. Мне казалось, что я снова на крыше, и, схватив его руку, я зашептал:
— Придешь домой…
О, если бы он отозвался на мой голос, позвал меня, как там, наверху: «Андриш, Андриш!»
Но Дюла молчал, и я уже почти жалел, что ушел, оставил его.
— Нельзя терять ни минуты! — торопил Денеш. — Понесли его скорее…
— Брось ты выдумывать! — отмахнулся Йошка. — А впрочем, если хочешь, я готов. Пошли. Только дай я сперва чего-нибудь погрызу.
— В эту обитель меня больше не заманишь и калачом! — скорчил гримасу цыганенок Павиач. — Но на память я что-нибудь отсюда прихвачу.
Лаци тоже прошелся по квартире, окидывая взглядом комнаты. Прежде мне казалось, что мы долго-долго здесь жили вместе. Но теперь для меня все было здесь неприветливым и враждебным.
— Надо же! Нигде ни письма, ни записки! — закончил осмотр квартиры Лаци. — Жаба захватил все свои вещички и удалился, не попрощавшись.
— Ничего, он об этом еще пожалеет! Рассчитаемся, даст бог! — усердно набивая рот едой, погрозил отсутствующему «шефу» Йошка.
Я же посмотрел на Дюлу, бледного и едва подававшего признаки жизни, и подумал:
«Чем он рассчитается с нами вот за это? У Жабы всего одна жизнь, а это слишком ничтожная плата за жизнь нашего Дюлы».
Мы с Лаци завернули раненого в шерстяное одеяло, после чего Денеш и я осторожно подняли его с дивана. Окинув последним взглядом квартиру Кубичеков, мы двинулись вниз по лестнице, навстречу черному, охваченному бурей городу. Мы больше не боялись кого-нибудь встретить. Дворничиха знала Денеша как племянника Жабы. Когда она выглянула из двери своей квартиры, Денеш небрежно кивнул ей:
— Мои приятели. Пришли ко мне в гости, да вот застряли. А его вот зацепило, — кивнул он на Дюлу. — Хотели врача вызвать — телефон не работает. Попробуем сами дотащить до больницы.
Дворничиха, перепуганная, бледная, худая, сочувственно посмотрела на нас, сбегала за ключом, отперла парадное.
— Вы там поосторожнее, ребята, — сказала она. — На Большом Кольце все еще стреляют.
И вот мы уже возле переулка Корвина. Осторожно ступая среди груд кирпича, мы наконец добрались до больницы Рокуша.
— Зачем мы все-то туда попремся? — забормотал Йошка. — Только внимание на себя обращать? Начнутся расспросы. Вы скажите: больше я вам не нужен? Тем более, что я живу тут рядышком. Заскочу-ка я лучше домой. Может, еще встретимся. Заварушка эта долго протянется. А значит, и я пока из игры не выхожу.
Зато Лаци и маленький Аттила ни за что не хотели оставить нас. В больнице — в холле и по коридорам — повсюду койки, койки. У врачей и сестер усталые лица.
Мы стали в сторону и ждали, когда кто-нибудь подойдет к нам. Нас не очень волновало, что мы скажем, когда начнутся расспросы. Скорее бы пришел врач. Минуты нам снова казались часами, пока, наконец, появились носилки и Дюлу положили на них. Он был недвижим.
— Ничего, врачи знают, что делать. Спасут его, — надеялся и верил я.
Но вот наконец и врач. Носилки подняли, понесли в операционную. А мы стояли в углу коридора, в оконной нише, и смотрели на улицу, на густеющую темноту.
Наступала ночь. Смертельно усталые, мы едва держались на ногах, но нам и в голову не пришло поискать место, где бы присесть.
— Сейчас, наверное, его оперируют? — то и дело принимался шептать Аттила.
— Может, про нас уже и забыли? — обеспокоенно и громко спрашивал Лаци.
Время от времени из операционной кто-нибудь выходил, но у нас не хватало смелости подойти и спросить. В жарко натопленном коридоре тошнотворно пахло больницей. После стольких дней на воздухе нам было непривычно душно и жарко. Как в пекле. У Аттилы разболелась голова. А я после двух дней голода вдруг почувствовал какую-то невесомость, и все вокруг вдруг заволокло откуда-то взявшимся туманом. Прислонившись к стене, мы медленно погрузились в сон. Аттила чуть даже не грохнулся на пол.
Наконец за окном забрезжил рассвет. Грязно-серый полумрак сменил черноту ночи.
Чтобы не упасть, я ухватился за подоконник. Меня качало, как на палубе корабля, в бурю.
«Вот и наступил четверг, — подумал я. Потом на миг вспомнил Жабу. — Интересно, вернется он в дом — отодвинуть засов с крышки люка?»
На улице мерзкое, туманное, закопченное утро. Меня все еще качает, словно на палубе корабля, в бурю. Я взял малыша Аттилу за руку, потому что он шел еще менее уверенно, чем я, дрожал всем телом и беспрестанно всхлипывал.
«Нельзя оставлять его одного», — подумал я.
— Ты успокойся, приди в себя. А то тебя родные не узнают. Давай я провожу тебя до дому, — сказал я ему, а про себя подумал: «Вот за этого я все время боялся, опекал его. А смелого, сильного Дюлу — никогда. Дюла сам для меня примером был. Ему не нужна была моя опека».
Денеш попрощался с нами на углу Вешелени, Лаци Тимко — на площади Клаузаля. Он все еще боролся с рыданиями, и губы у него дрожали. Малыш Кулач жил на площади Ворарош. У ворот он долго пожимал мне руку.
— Приду к тебе сегодня же. Самое позднее — завтра!