– Каждую ночь, вот это да! – вскричал Халид, помощник Коннора. Врач и пришедшие на прием больные сидели на стульях, вынесенных из деревенской кофейни, Деклин Коннор – в кресле.
– Великие боги, – удивленно отозвался феллах могучего сложения. – Да кто это может – каждую ночь?
– Я мог, – скромно возразил хадж Тайеб.
– То-то четырех жен уморил! – подал реплику Абу Хосни, и вся кофейня загрохотала мужским хохотом.
– Вам непременно надо жениться на докторше! – гнул свою линию хадж Тайеб.
Все закивали и, причмокивая, начали смаковать детали свадебной ночи.
Деклин Коннор посмотрел на Джесмайн, сидевшую в светлом халате на другой стороне деревенской площади, принимая из рук темнокожих матерей младенцев, которых они подносили ей, словно драгоценные дары, и осматривая их. Он подумал, что ему и впрямь нередко приходит желание заняться любовью с Джесмайн, но он знает, что это пустая мечта.
Давно миновал полдень, на ярко-синем небе сияло золотое солнце. Феллахи собирались на площади, чтобы праздновать вечером день рождения Пророка: рассказывать сказки и истории, танцевать беледи и мужские танцы с палками, смотреть представления кукольного театра и наслаждаться обильным угощением, съедая за один вечер больше, чем обычно за месяц. Празднества должны были начаться после вечерней молитвы. На площади собирались мужчины, дети и старые женщины; молодые могли смотреть только с крыш окружающих площадь домов.
Члены группы медицинской помощи Тревертонского фонда оканчивали дневной прием.
Площадь была центром этой деревни в верховьях Нила. От нее расходились узкие кривые деревенские улочки, на ней располагались все жизненные узлы египетской деревни: колодец, вокруг которого собирались женщины деревни, кофейня – прибежище мужчин, небольшая белая мечеть, лавка мясника, который резал баранов в соответствии с предписаниями Корана, пекарня, куда утром жители деревни приносили комки теста со своими метками, а вечером получали выпеченные лепешки. Вдоль стен домов, окружающих площадь, крестьяне продавали апельсины и огурцы, помидоры и латук, а бродячие торговцы – фигурки из сандалового дерева, книжечки-комиксы, вышитые бисером шапочки и всевозможные пряности – шафран, кориандр, базилик, перец, которые отпускались покупателям в маленьких бумажных кулечках. По площади, источая острые запахи, бродили козы, ослики и собаки. Бегали и кричали дети. Крестьяне с любопытством наблюдали работу врачей-европейцев Деклина Коннора и Джесмайн Ван Керк.
– У вас трахома, хадж Тайеб, – сказал Деклин старому паломнику, важно восседающему в расшатанном кресле у глиняной стены с каллиграфически выведенным именем Аллаха и рекламным плакатом пепси-колы. – Это надо лечить, я дам капли.
– Не отмалчивайтесь, доктор, – весело заметил Абу Хосни, владелец кофейни. – Хадж Тайеб прав, вам надо жениться.
– У меня на жену времени не хватит, – возразил Коннор, открывая сумку с лекарствами. – Я работаю, и доктор Ван Керк тоже.
– Простите за вопрос, уважаемый доктор, – спросил своим скрипучим старческим голосом хадж Тайеб, – а сколько у вас детей?
Коннор набрал в пипетку раствор тетрациклина, накапал его в оба глаза хаджа Тайеба, дал ему бутылочку и объяснил, что нужно закапывать три недели, и наконец ответил:
– Один сын. Учится в колледже.
– Только один?! Ай, саид! У мужчины должно быть много сыновей.
Деклин уже подозвал другого больного, молодого парня, который, задрав галабею, обнажил загноившуюся рану. Промывая ее, Деклин услышал вопрос Абу Хосни, который высунулся из дверей своей кофейни, поправляя грязный фартук, повязанный поверх галабеи:
– Объясните мне, саид, что это за контроль рождаемости? Не понимаю я этого…
– Мир перенаселен, поэтому мы должны ограничивать численность наших семей. – Деклин встретил недоумевающий взгляд Абу Хосни и начал разъяснять: – Ну вот, у вас пятеро детей, верно?
– Пятеро, хвала Аллаху.
– И внуков пятеро?
– Да, Бог благословил нас.
– Значит, семья из двенадцати человек. Вы и ваша жена – двое – произвели десятерых. Если так будет у каждой супружеской пары, в мире станет слишком тесно.
Абу Хосни с тем же недоуменным выражением махнул рукой в сторону пустыни:
– На земле места много, саид!
– Ваша страна сейчас не может прокормить свое население, а если оно возрастет… Что будет с вашими внуками?
– Ма'алеш, саид. – Не беда. Господь Бог все устроит.
Хадж Тайеб, посасывающий кальян, вдруг заворчал:
– Медицинская сестра ходит и обучает чему-то наших девочек. Женщин учить негоже.
– Будете учить мужчину – обучите одного человека. Дайте образование женщине – в результате обучите всю семью, – возразил Деклин.
Шесть недель Деклин и Джесмайн с помощниками-арабами Насром и Халидом ездили из деревни в деревню, делали противотуберкулезные и другие прививки детям и лечили взрослых, располагаясь на деревенской площади: с одной стороны Деклин принимал мужчин, с другой Джесмайн – женщин. Были всевозможные трудности: например, матерей приходилось убеждать, что прививки так же необходимы девочкам, как и мальчикам; мужья не разрешали жене пойти к доктору. В этой деревне они работу почти закончили, и помощники уже укладывали вещи в две «тойоты».
– Рана серьезная, – сказал Деклин юноше, – ты должен пойти в больницу. А не то можешь умереть.
– Смерть настигает всех, – отозвался хадж Тайеб. – Сказано: «Смерть настигнет тебя и в неприступном замке. И не даст тебе прожить и минуты сверх предначертанного. Судьба человеческая определена Аллахом. Все в Божьей воле».
– Это верно, хадж Тайеб, – отозвался Деклин. – Но один человек спрашивал Пророка насчет судьбы: привязать ли ему верблюда, когда он пойдет молиться в мечеть, или оставить непривязанным, положившись на Бога. Великий Пророк ответил: «Привяжи и положись на Бога».
Все засмеялись, а Деклин серьезно повторил юноше:
– Иди же в больницу, Мохсейн. Сегодня же.
Молодой феллах возразил, что деревенский лекарь-шейх прилепил ему к ране бумажку с заклинанием и сказал, что она заживет.
– Я десять пиастров заплатил!
– Она не заживет, тебя обманули. В двадцатом веке так не лечат. Иди в больницу непременно!
Деклин засыпал рану антибиотиком и бинтовал ее, глядя на Джесмайн на другой стороне площади. Женщины окружили ее и учили со смехом и шутками завязывать косынку на голове, как тюрбан. Но эта сцена показалась ему символической, а Джесмайн в кругу крестьянок – жрицей или провозвестницей будущего. Познакомившись с жизнью сельского Египта, Деклин решил, что его будущее принадлежит женщинам, растящим детей и ведущим хозяйство, в то время как мужчины часами просиживают в кофейнях, рассказывая анекдоты и повторяя три любимых изречения египтян: «Урожай плохой? Ничего, не беда – ма'алаш. У человека всегда есть завтра – бокра. Все в Божьей воле – иншалла».
Джесмайн в светлом халате шепталась с женщинами в ярких традиционных нарядах, поверяющими ей свои тайны, – тайны жизни и смерти, зачатия и рождения, плодоносности и бесплодия, извечные тайны женщин всех времен. Делясь этими тайнами или испрашивая совета, эти крестьянки – женщины прежних времен – с робостью и любопытством соприкасались с женщиной двадцатого века.
Деклин не сводил глаз с Джесмайн, которая в кругу звонко или визгливо смеющихся советчиц медленно и тщательно повязывала косынку: прикрыв волосы треугольным кусочком светло-оранжевого шелка, аккуратно расправила его и обвила голову концами косынки, завязав их на затылке, – изящная круглая головка стала похожа сверху на половинку абрикоса. Когда Джесмайн подняла руки, под халатом обозначились твердые груди и стройные бедра, и Деклин почувствовал, как его пронзило желание. Ему вспомнились вечера, которые они проводили вместе в его кабинете, работая над переводом.
Джесмайн была тогда так молода и невинна, а он еще не изжил иллюзий и верил, что призван спасать мир.
Он вспомнил, как он увидел ее впервые – она пришла к нему просить работу в дождливый мартовский день. Он почувствовал в ней что-то экзотическое еще до того, как она сказала ему, что она из Египта. Она казалась робкой, но в ней сразу можно было почувствовать и уверенность в себе. Потом Коннор понял, что робость и скромность– результаты воспитания арабской женщины, а твердость Джесмайн обрела в нелегких жизненных испытаниях. И в последующие месяцы совместной работы над переводом, когда часы серьезной работы перемежались веселыми минутами, он нередко ощущал, что душа Джесмайн как бы расколота. Или – что в ней живут две души: одна – полная любви к Египту, другая – отрекающаяся от прошлого, связанного с этой страной. Любовь ее к Египту вылилась в их книге в написанную ею главу об уважении традиций арабской культуры, но связи Джесмайн с родиной были совершенно оборваны, о семье своей она никогда не рассказывала. Она как будто сама не знала, какому миру она принадлежит. В то время студенты увлекались книгой под названием – «Чужой в чужой стране», и Деклин думал: это – о ней.
Когда они закончили работу и рукопись была отослана в Лондон, он понял, что ничего не знает о женщине, в которую неожиданно для себя влюбился. В последующие годы они поддерживали переписку, но Джесмайн писала только об учебе, потом – о работе, и до встречи в Аль-Тафле она оставалась для него загадкой.
За последние несколько недель все изменилось. Группа двигалась от деревни к деревне между Луксором и Асваном, и в каждой деревне крестьянки-феллахи, по обычаю, спрашивали Джесмайн, откуда она, задавали вопросы о муже и сыновьях.
Сначала неохотно, а потом привычно Джесмайн доставала фотографию сына, рассказывала о первом муже, который ее бил, и о втором, который бросил Джесмайн после ее неудачных родов. Она рассказывала о большом доме в Каире, где она выросла, о школах, в которых училась, о знатных людях, с которыми общался ее отец.
Вначале рассказы были сдержанными и даже сухими, но недели через две Деклин заметил, что воспоминания Джесмайн оживают, как будто в запертом доме открываются окна в одной комнате, потом в другой, третьей – и весь дом заливает солнечный свет. Теперь она свободно упоминала имена – бабушки Амиры, тети Нефиссы, двоюродной сестры Дореи. Смех ее стал звонче, взгляд веселее, манеры свободнее. Она даже немного кокетничала с Халидом, умела рассмешить суровых пожилых крестьянок, приласкать детей.