– Я больше не облажаюсь, – сказала она, глядя в зеркало. – Если мне дадут еще один шанс, я буду паинькой.
Она ждала, что кто-то, может даже полицейский с наручниками, тут же ворвется в комнату, но минуты все так же текли мимо, не нарушая затхлой тишины. Она подвинула черный пластиковый стул в дальний угол и уселась на него.
Надо было головой думать.
Она закрыла глаза, снова и снова повторяя про себя эту фразу. А следом за ней, точно тень, бегущая по пятам в сумерках, тянулся вопрос: «Ты будешь хорошей подругой для Кейти?»
– Как меня угораздило так облажаться?
В этот раз Талли даже не взглянула на зеркало. Никого там нет. Никому она не нужна, кто вообще станет за ней наблюдать?
Ручка двери дернулась, затем повернулась.
Талли напряглась. Впилась пальцами в ляжки.
Будь паинькой, Талли. Соглашайся со всем, что скажут. Лучше уж приемная семья, чем тюрьма для малолетних.
Дверь открылась, и вошла миссис Маларки. В своем застиранном платье в цветочек и потрепанных белых кедах она выглядела усталой, наспех одетой, будто ее разбудили среди ночи и она натянула на себя первое, что попалось под руку.
Впрочем, так, скорее всего, и было.
Миссис Маларки потянулась в карман платья за сигаретами. Достав пачку, она закурила, глядя на Талли сквозь завитки дыма. Грусть и разочарование расходились от нее волнами, такими же осязаемыми, как дым.
Стыд сокрушил Талли. Много ли было на свете людей, которые в нее верили? И именно миссис М. она умудрилась подвести.
– Как Кейт?
Миссис Маларки выдохнула облачко дыма.
– Бад увез ее домой. Откуда она, надо думать, в ближайшее время не выйдет.
– Понятно. – Талли неловко поерзала на стуле. Каждый ее изъян был как на ладони, она это чувствовала, – каждая ложь, каждая тайна, каждая пролитая слеза. Миссис М. все видела.
И то, что она видела, ей не очень-то нравилось.
Впрочем, трудно ее винить.
– Я понимаю, что подвела вас.
– Да, подвела. – Миссис Маларки взяла стул и села напротив Талли. – Тебя хотят отправить в воспитательную колонию.
На лице миссис М. так отчетливо читалось разочарование, что Талли опустила взгляд, уставилась на свои руки.
– В приемную семью меня теперь не возьмут.
– Мне сказали, что твоя мама отказалась от опеки.
– Вот так сюрприз.
Талли слышала, как у нее сорвался голос. И понимала, что выдала себя и свою боль, но ее ведь все равно не скроешь. Уж точно не от миссис М.
– Кейт считает, что тебе подыщут новую семью.
– Ну, Кейт живет в другом мире.
Миссис Маларки откинулась на спинку стула. Затянулась сигаретой, выдохнула дым и тихо сказала:
– Она хочет, чтобы ты жила с нами.
Талли как ножом по сердцу полоснуло. Невыносимо было слышать эти слова – много времени пройдет, прежде чем она сумеет их забыть.
– Ну да, как же.
Помолчав немного, миссис Маларки сказала:
– У нас в семье все делают работу по дому и соблюдают правила. Мы с мистером Маларки никаких фокусов не потерпим.
Талли резко вскинула голову:
– Что вы сказали?
Эту внезапную надежду невозможно было выразить словами.
– И уж точно не потерпим курения.
Талли уставилась на нее, едва замечая, как щиплет от слез глаза, чувствуя только, что все переворачивается внутри. Будто летишь в пропасть.
– Вы хотите сказать, что мне можно жить с вами?
Миссис М. подалась вперед и провела пальцами по ее подбородку.
– Я знаю, как жестоко обошлась с тобой жизнь, Талли, и не могу допустить, чтобы это повторилось.
И вот она уже не летит в пропасть, а взмывает в небо. И плачет, плачет обо всем: о бабушке, о приемной семье, о Дымке. Талли в жизни не испытывала чувства более сильного, чем это облегчение. Дрожащими руками она достала из сумки мятую, полупустую пачку сигарет и протянула ее миссис М.
– Добро пожаловать в нашу семью, Талли, – сказала та после паузы и, притянув Талли к себе, обняла ее, позволила выплакаться.
В этот момент, который Талли запомнила на всю жизнь, для нее началось нечто новое и сама она превратилась в кого-то нового. Поселившись в одном доме с шумливыми, сумасшедшими, любящими Маларки, она обнаружила в себе совершенно нового человека. Она больше не хранила секретов, не лгала, не притворялась тем, кем не являлась, а Маларки ни разу даже не намекнули, что она им чужая или что она недостаточно хороша. Куда бы потом ни забрасывала ее жизнь, с кем бы ни сталкивала, она всегда помнила этот момент и эти слова: «Добро пожаловать в нашу семью, Талли». Этот год – когда она училась в выпускном классе, жила с Маларки и почти не расставалась с Кейт – так навсегда и остался лучшим годом в ее жизни.
Глава восьмая
– Девочки! Заканчивайте прохлаждаться. Пора уже выезжать, иначе все пробки соберем.
Стоя в своей тесной спальне со скошенным потолком и скрипучим полом, Кейт разглядывала открытый чемодан, в котором лежали все ее главные сокровища. Сверху – перевязанная лентой пачка старых писем от Талли и совместная фотография, сделанная в день выпуска, а рядом снимок бабушки и дедушки в рамке.
Она так давно ждала этого дня (ночами они с Талли без конца строили планы, которые неизменно начинались со слов «вот будем в колледже…»), но теперь, когда он наконец настал, вдруг расхотела уезжать.
За год учебы в выпускном классе они стали неотделимы друг от друга. Талли-и-Кейт. В школе их имена всегда звучали вместе, как одно. Когда Талли сделалась редактором школьной газеты, Кейт была рядом, помогала готовить статьи. Она жила достижениями подруги, плыла на волне ее популярности, но все это происходило в понятном, знакомом мире, где она чувствовала себя в безопасности.
– А вдруг я что-то забыла?
Талли подошла к ней, захлопнула чемодан и щелкнула замком:
– Ты готова.
– Нет, это ты готова. Ты вообще всегда готова, – сказала Кейт, пытаясь не выдать своего страха. Она вдруг с невероятной отчетливостью поняла, как сильно будет скучать по родителям и даже по младшему брату.
Талли пристально на нее поглядела.
– Мы команда или как? Мы же девчонки с улицы Светлячков.
– Были. Но…
– Никаких «но». Мы едем в один колледж, вступаем в одну студенческую общину, потом идем работать на один телеканал. И точка. Ничего сложного. Мы справимся.
Кейт знала, чего ждет от нее Талли, да и все остальные тоже: что она будет сильной и храброй. Она бы хотела себя такой и чувствовать. Но не чувствовала. Поэтому сделала то, что ей в последнее время частенько приходилось делать в разговорах с Талли, – натянула на лицо улыбку и сыграла нужную роль.
– Ты права. Поехали.
Кейт моргнуть не успела, как они оказались в Сиэтле, хотя обычно дорога занимала минут тридцать пять. Она сидела в машине молча, пока мама и Талли увлеченно болтали о предстоящем наборе в женские студенческие общины. Казалось, мама ждала начала их студенческой жизни с куда большим нетерпением, чем сама Кейт.
Добравшись до высоченного, громоздкого здания Хаггетт-Холла[54], они долго протискивались по шумным, переполненным людьми коридорам, прежде чем добрались до крохотной, замызганной комнатки на десятом этаже. Здесь им предстояло жить первую неделю, пока идет набор. А потом можно будет переехать в дом своей общины.
– Ну вот мы и на месте, – сказала миссис Маларки.
Кейт подошла к родителям и притянула обоих к себе – знаменитое семейное объятие Маларки.
Талли остановилась поодаль, будто чужая.
– Талли, это еще что? – крикнула мама. – Ну-ка, давай к нам!
Талли бросилась к ним, и Маларки сжали ее в объятиях.
Следующий час они распаковывали вещи, болтали и фотографировались. Затем папа сказал:
– Ладно, Марджи, пора ехать. А то весь день в пробках простоим.
За этим последовал еще один раунд жарких семейных объятий.
Кейт крепко прижалась к маме, отчаянно стараясь не расплакаться.
– Все будет хорошо, – сказала мама. – Главное, не переставайте верить, что мечты сбудутся. Вы с Талли еще станете лучшими журналистками штата. Мы с папой ужасно вами гордимся.
Кейт кивнула и посмотрела в глаза маме сквозь горячую пелену слез.
– Я тебя люблю, мам.
Всего через мгновение, слишком скоро, они ушли.
– Мы будем звонить каждое воскресенье, – крикнула им вслед Талли. – Как вернетесь из церкви.
А потом они скрылись из виду.
Талли плюхнулась на кровать:
– Интересно, как будет проходить набор. Хотя нас с тобой в любой общине с руками оторвут, сто пудов.
– Это тебя с руками оторвут, – тихо поправила ее Кейт и впервые за долгое время снова почувствовала себя той девочкой, которую в средней школе дразнили «Маларки-Чмоларки», – девочкой, которая носила очки с толстенными линзами и слишком короткие штаны. И неважно, что брекеты ей давно сняли, что теперь она носит контактные линзы и умеет с помощью косметики подчеркнуть свои достоинства. Студентки из общин все равно ее раскусят.
Талли выпрямилась на кровати.
– Ты ведь понимаешь, что без тебя я ни в какую общину вступать не стану?
– И это будет нечестно. По отношению к тебе.
Кейт подошла к кровати и села рядом с Талли.
– Помнишь улицу Светлячков? – спросила Талли, понижая голос почти до шепота. За прошедшие годы эта фраза стала универсальной отмычкой к их общим воспоминаниям. Произнося ее, они обещали друг другу, что дружба, начавшаяся, когда им обеим было по четырнадцать, – в те далекие времена, когда они плакали над песнями и тащились от Дэвида Кэссиди[55], – связала их навеки.
– Помню.
– Но не понимаешь, – сказала Талли.
– Чего не понимаю?
– Когда меня бросила мать, кто был со мной рядом? Когда умерла бабушка, кто держал меня за руку, кто принял в семью? – Она повернулась к Кейт: – Ты. Вот и ответ. Мы команда, Кейт. Подруги навеки, что бы ни случилось. Понятно? – Она пихнула Кейт, и та улыбнулась.