Снаружи их ждал припаркованный у самого тротуара розовый лимузин.
Мара завизжала.
Кейт повернулась к Талли:
– Ты серьезно?
– Круто, да? Представить себе не можешь, как трудно было такой отыскать. Давайте все внутрь.
Она распахнула дверь, и обе семьи, Маларки и Райаны, хлынули в черный бархатный салон. На потолке мерцали крохотные красные и синие огоньки.
Мара прижалась к Талли, взяла ее за руку.
– Это самый лучший сюрприз на свете, – сказала она. – А как тебе мой танец?
– Самый лучший танец на свете, – ответила Талли.
Пока паром вез их в Сиэтл, они сидели в лимузине, и Мара ни на минуту не прекращала болтать с Талли.
Спустившись на берег, лимузин заворчал мотором и долго катал их по городу, точно туристов, пока не остановился в ярко освещенной въездной арке отеля, где их встретил приветливый швейцар. Открыв дверь, он наклонился и заглянул внутрь:
– И кто же из вас, милые леди, Мара Роуз?
Мара тут же захихикала и подняла руку.
– Я!
Швейцар вытащил из-за спины и протянул ей розовую розу.
У Мары чуть глаза на лоб не вылезли.
– Ух ты.
– Скажи спасибо, – одернула ее Кейт куда резче, чем собиралась.
Мара бросила на нее сердитый взгляд.
– Спасибо.
Талли повела их в отель. Поднявшись на верхний этаж, она распахнула дверь в необъятных размеров пентхаус, заставленный всеми мыслимыми и немыслимыми аттракционами: батутами, игровыми автоматами, электрическими машинками, на которых можно ездить и сталкиваться. Все девочки с концерта вместе с родителями уже ждали внутри. В самом центре стоял огромный стол, застеленный белоснежной скатертью, а на нем – многоярусный розовый торт с крохотными сахарными балеринами на верхушке.
– Тетя Талли, – воскликнула Мара, набрасываясь на нее с объятиями, – это просто с ума сойти. Я тебя обожаю.
– И я тебя обожаю, моя принцесса. А теперь иди играй с подружками.
Остальные на мгновение замерли, пораженные открывшимся им зрелищем. Первым очнулся Джонни. Держа на руках Уильяма, он подошел к Талли:
– Это так ты ее не балуешь?
– Хотела подарить ей пони, но решила, что это уж слишком.
Мама рассмеялась. Папа покачал головой.
– Марджи, Джонни, – сказал он после паузы, – пойдемте посмотрим, что там в баре.
Когда они остались наедине, Кейт сказала:
– А ты умеешь эффектно появиться. Мара еще лет сто не забудет.
– Перестаралась?
– Ну есть немного.
Талли растянула губы в улыбке, но Кейт тут же раскусила ее притворство.
– Что стряслось?
Прежде чем Талли успела ответить, к ним, сияя от счастья, подскочила Мара:
– Тетя Талли, все хотят с тобой сфоткаться.
Кейт оставалось лишь наблюдать, как ее дочь носится со своей знаменитой крестной. Она почувствовала укол ревности, хоть и не желала этого признавать. Это должен был быть их вечер – ее и Мары.
На обратном пути Мара спала, положив голову на колени к Талли, и та тихонько гладила ее темные шелковистые волосы.
Кейт дремала напротив, уронив голову на плечо Джонни, который тоже прикрыл глаза. По обе стороны от них, привалившись к родителям, сопели близнецы. Идеальное семейство – впору на открытках печатать.
Лимузин медленно свернул к пляжу. Талли поцеловала розовую щеку Мары:
– Почти приехали, принцесса.
Мара заморгала, выпутываясь из сна.
– Я тебя люблю, тетя Талли.
Сердце Талли ухватилось за эти слова, сжалось вокруг них, точно кулак, и ее окатило почти болезненной волной нежности. Она всегда думала, что успех – это золото, ради которого стоит перемыть тонну песка, а любовь никуда не денется, будет терпеливо ждать на берегу, пока она выискивает золотые песчинки. И как ей это только в голову пришло – с ее-то прошлым? Могла бы и раньше догадаться, что любовь – штука редкая. Если успех – это золотая песчинка на дне реки, то любовь – это бриллиант, погребенный под сотнями метров горной породы и без огранки почти неузнаваемый. Неудивительно, что слова Мары так ее тронули. Не слишком-то часто ей приходилось их слышать.
– И я тебя люблю, Мара Роуз.
Шелестя колесами по гравию, лимузин заполз на подъездную дорожку и остановился. У них сто лет ушло на то, чтобы выгрузиться из машины и зайти в дом. И тут же все разбрелись по своим комнатам.
Талли осталась стоять посреди гостиной, не понимая толком, что ей теперь делать. Наверху заскрипел пол. Она попыталась было встроиться в ежевечерние ритуалы семьи Кейт, но только путалась у всех под ногами и в конце концов бросила это занятие.
Через некоторое время сама Кейт, позевывая, спустилась вниз с охапкой покрывал под мышкой.
– Так, ладно, Талли. Что у тебя стряслось?
– В смысле?
Кейт взяла ее за руку и повела за собой по заваленному игрушками дому. Ненадолго задержавшись на кухне, она налила им по бокалу белого вина, а затем они вышли во двор – к креслам, стоявшим прямо на траве. Тихое хлюпанье волн перенесло Талли на двадцать лет назад, в те далекие ночи, когда они тайком убегали из дома и сидели на берегу реки, болтая о мальчиках и дымя одной сигаретой на двоих.
Талли поудобнее устроилась в потрепанном кресле и закуталась в вязаное покрывало. После стольких лет, после стольких стирок оно все еще пахло духами миссис М. и ее ментоловыми сигаретами.
Кейт подтянула к себе укрытые пледом колени и опустила на них подбородок, затем повернулась к Талли:
– Выкладывай.
– Что выкладывать?
– Как давно мы дружим?
– С незапамятных времен, когда все тащились по Дэвиду Кэссиди.
– И ты все еще думаешь, что я не замечаю, когда что-то не так?
Талли откинулась в кресле, отхлебнула из бокала. Она хотела поговорить с Кейт – отчасти ради этого и прилетела сюда с другого конца страны, – но теперь, сидя рядом с лучшей подругой, не знала, как начать. Хуже того, она чувствовала себя полной дурой – ей ли жаловаться на жизнь? Чего ей не хватает? У нее же все есть.
– Я всегда считала, что это безумие – отказываться от карьеры ради семьи. Четыре года подряд, когда мы с тобой созванивались, я слышала в трубке вопли Мары. И все думала: будь у меня такая жизнь, я бы, наверное, застрелилась. Но еще я слышала твой голос – усталый, сердитый и невероятно счастливый. И никогда не понимала – как так?
– Однажды попробуешь и поймешь.
– Нет, не попробую. Мне скоро сорок, Кейт. – Она наконец подняла взгляд. – Выходит, безумие – это отказаться от семьи ради карьеры.
– Но какой карьеры!
– Ну да. Но иногда я чувствую, что… этого мало. Я понимаю, это звучит так, будто я с жиру бешусь, но я устала работать по восемнадцать часов и возвращаться в пустую квартиру.
– Еще есть время все поменять. Стоит только захотеть по-настоящему.
– Спасибо, Оби-Ван.
Некоторое время Кейт молча смотрела, как волны накатывают на берег.
– В газетах тут недавно писали, какая-то женщина родила в шестьдесят.
Талли рассмеялась:
– Ну ты и язва.
– Есть такое. А теперь пойдем, моя бедная бессовестно богатая девочка, провожу тебя в твою комнату.
– Я еще пожалею, что жаловалась, да?
– О да.
Вдвоем они ощупью пробрались по темному дому. Возле двери в гостевую спальню Кейт повернулась к Талли:
– Не надо больше баловать Мару, хорошо? Она и так уже думает, что ты пуп земли.
– Ну брось, Кейти. Я в прошлом году заработала больше двух миллионов долларов. Куда прикажешь девать все эти деньги?
– На благотворительность отдай. Больше никаких розовых лимузинов, ладно?
– Тебе никогда не говорили, что ты зануда?
Лишь много позже, лежа на комковатых, просиженных подушках раскладного дивана и глядя в окно на Большую Медведицу, Талли вдруг поняла, что даже не подумала поинтересоваться делами Кейт.
Кейт в недоумении уставилась на календарь у холодильника. Она никак не могла поверить, что время пролетело так быстро, хотя доказательство висело у нее перед носом. Стоял ноябрь 2002-го, и за последние четырнадцать месяцев мир успел измениться. В сентябре прошлого года самолеты, угнанные террористами, врезались в башни Всемирного торгового центра и здание Пентагона. Тысячи людей погибли. Еще один угнанный самолет разбился; никто из пассажиров и экипажа не выжил. В вечерних новостях постоянно мелькали репортажи о взрывах и террористах-смертниках. Начались поиски оружия массового поражения. Слова «Аль-Каида», «Талибан» и «Пакистан» звучали в каждом разговоре, в каждом выпуске новостей.
Страх оставил свой отпечаток на всем и на всех, но жизнь тем не менее продолжалась. Час за часом, день за днем, пока власти и армия искали взрывчатку и террористов, пока Министерство юстиции разоблачало поддельную отчетность «Энрона», простые люди продолжали жить свои простые жизни. Кейт все так же занималась домашними делами, растила детей и любила мужа. Разве что теперь держалась за них чуть крепче и отпускала их из дома чуть менее охотно, но все понимали почему: в конце концов, мир вокруг больше не был безопасным, как прежде.
А теперь вдруг осталась неделя до Дня благодарения, да и Рождество не за горами.
Надвигались праздники, которые у любой матери семейства провоцировали самое настоящее раздвоение личности. Разрываясь между предвкушением чего-то прекрасного и немыслимым количеством работы, которое это предвкушение подразумевало, Кейт почти не давала себе времени расслабиться, насладиться моментом. Надо же печь – для школьных праздников, для благотворительной ярмарки танцевального кружка, для «Дома взаимопомощи», – да и покупки сами себя не сделают. Бейнбридж, конечно, чудесный остров, но когда дело доходит до поиска подарков, волей-неволей вспоминаешь, что это всего лишь жалкий клочок земли, со всех сторон окруженный водой. А значит, все большие магазины и торговые центры очень далеко. Порой она чувствовала себя альпинистом, который лезет без кислородного баллона в гору, и гора эта – «Нордстром». Когда у тебя трое детей, на то, чтобы купить подарки, уходит куча времени, а времени всегда не хватает.