– Это правда.
Впервые за день Мара улыбнулась, и у Кейт потеплело внутри от этой, пусть и крошечной, перемены. За едой они болтали о пустяках, в основном о моде – Мара была помешана на этой теме, а Кейт бесконечно от нее далека. Когда счет был оплачен и они уже собирались уходить, Кейт сказала:
– И вот еще что. – Она порылась в сумке и извлекла небольшой сверток. – Это тебе.
Разорвав блестящую бумагу, Мара обнаружила под ней книгу в мягкой обложке.
– «Хоббит», – прочитала она и непонимающе взглянула на Кейт.
– В тот год, когда меня бросили подруги, я все же не осталась совсем одна. Моими друзьями стали книги, а это – начало одной из моих любимых историй. Я «Властелина колец» читала раз десять. Наверное, тебе пока еще рано читать «Хоббита», но однажды, может быть через пару лет, снова случится что-то, что причинит тебе боль. И если ты почувствуешь, что не готова рассказывать об этом мне или папе, если тебе покажется, что ты осталась со своей болью совсем одна, – тогда ты вспомнишь про эту книгу. И позволишь ей увлечь тебя в далекие края. Звучит глупо, но когда мне было тринадцать, мне это очень помогло.
На лице Мары отразилось недоумение – не каждый день получаешь подарки, до которых ты еще не доросла, – но она все равно сказала спасибо.
Еще несколько мгновений Кейт молча смотрела на дочь, чувствуя, как щемит в груди. Как же быстро летит время, детство уже почти прошло.
– Я тебя люблю, мам, – сказала Мара.
В мировых масштабах это был, пожалуй, самый обыкновенный миг самого обыкновенного дня, но для Кейт он значил невероятно много. Вот ради чего она бросила работу и осталась дома с детьми. Да, смысл ее жизни исчисляется в наносекундах, но эти секунды она бы никогда и ни на что не променяла.
– И я тебя люблю. Поэтому вместо школы и домашних дел мы пойдем смотреть «Гарри Поттера и Тайную комнату».
Улыбаясь во весь рот, Мара соскользнула с дивана.
– Ты лучшая мама на свете.
Кейт рассмеялась.
– Надеюсь, ты не забудешь об этом, когда станешь подростком.
Глава двадцать пятая
Талли отсчитывала годы по новостям, о которых рассказывала на телевидении. В 2002 году она съездила отдохнуть в Европу, на Сен-Бартелеми и в Таиланд. Побывала на церемонии вручения «Оскара», выиграла «Эмми», появилась на обложке журнала «Пипл», сделала ремонт в квартире – и ничего из этого толком не запомнила. В памяти оставались только новости. Она делала репортажи об операции «Анаконда» против сил «Талибана» в Афганистане, об обострении военных конфликтов в регионе, о суде над Милошевичем, которого обвиняли в преступлениях против человечества, о вводе войск в Ирак.
К весне 2003 года она совершенно вымоталась, устала от бесконечного насилия. Но возращение домой ничуть не помогло прийти в себя. Куда бы она ни отправилась, вокруг тут же собиралась толпа, а она нигде не ощущала собственное одиночество так остро, как в толпе людей, которые лебезили перед ней и виляли хвостами, понятия не имея, что она за человек на самом деле.
Никто из телезрителей и вообразить не мог, что она потихоньку разваливается на части. Грант уже четыре месяца не звонил, а последняя их встреча закончилась плохо.
– Мы просто разного хотим, милая, – сказал он, даже не попытавшись для приличия состроить скорбную мину.
– И чего же, по-твоему, хочу я? – огрызнулась она, с ужасом чувствуя, что в глазах внезапно защипало.
– Того же, чего ты всегда хотела. Большего.
В сущности, в его словах не было ничего удивительного. Бог свидетель, она их слышала множество раз. И даже признавала, что в этом есть доля правды. Она действительно в последнее время хотела большего. Хотела настоящей жизни вместо этой идеальной фальшивки, этого розового, блестящего облака сахарной ваты, которым сама себя окружила.
Но она понятия не имела, как можно в ее возрасте начать жизнь заново. Она слишком любила свою работу, чтобы отказаться от нее; к тому же, побыв богатой и знаменитой, не так-то просто вновь вообразить себя обычным человеком.
Шагая по запруженным людьми улицам Манхэттена под удивительно теплым весенним солнцем, Талли примечала местных жителей, которые торопливо лавировали в толпе ярко одетых туристов. Сегодня, впервые после долгой и снежной зимы, выдался солнечный день, а Нью-Йорк мало что меняло так сильно, как первые лучи солнца. Люди выползали из своих крошечных квартир, надевали обувь поудобнее и шли гулять. Справа зеленел, точно оазис в пустыне, Центральный парк. Замешкавшись на минуту, она вдруг увидела в нем свое прошлое – двор Вашингтонского университета: кругом носится молодежь, летают фрисби и мячики для сокса. Вот уже двадцать лет прошло с тех пор, как она навсегда оставила кампус. В эти двадцать лет уместилась целая жизнь, но ровно на одно мгновение ей показалось, что до прошлого рукой подать, что оно всегда держалось рядом, точно тень.
Она с улыбкой тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Надо будет вечером позвонить Кейти, рассказать, что ее лучшая подруга впадает в маразм.
Талли как раз собралась пойти дальше, когда вдруг увидела его.
Он стоял на пешеходной дорожке чуть поодаль, у подножия холма, а рядом катались на роликах две девочки-подростка.
– Чед.
Впервые за долгие годы она произнесла это имя вслух, и на вкус оно было сладким, как миндальный ликер. От одного его вида Талли снова почувствовала себя молодой – будто сошел панцирь разделявших их лет.
Она сделала несколько шагов и остановилась в начале дорожки. Над головой огромным зонтом раскинулись ветви высокого дерева, и, замерев в тени, она тут же вздрогнула от холода.
Что сказать ему теперь, когда позади целая жизнь? А что скажет он? С того памятного дня, когда Чед сделал ей предложение, они ни разу не виделись. Он хорошо знал ее тогда – слишком хорошо, чтобы дожидаться отказа. Но они любили друг друга. Талли с тех пор успела повзрослеть, накопила достаточно мудрости, чтобы понимать – так оно и было. А еще она понимала, что любовь не исчезает без следа. Она может поблекнуть, высохнуть, точно кости, оставленные на солнце, но неспособна просто испариться.
С необычайной остротой она вдруг осознала, что хочет любить. Как любят друг друга Джонни и Кейт. Хочет перестать чувствовать это жуткое одиночество.
Она лишь единожды споткнулась, шагая к нему. Из тени – на солнце.
Вот и он, стоит напротив, – тот самый мужчина, которого она так и не смогла стереть из своих снов и своей памяти. Она позвала его – слишком тихо, едва слышно.
Он поднял глаза и увидел ее, улыбка медленно сползла с его лица.
– Талли?
Она видела, как двигаются его губы, понимала, что он произносит ее имя, но ровно в это мгновение где-то залаяла собака, мимо с грохотом пронеслась стая скейтбордистов.
И вот он пошел ей навстречу – совсем как в фильмах, совсем как в ее снах. Притянул к себе и крепко обнял.
Но слишком быстро отстранился, отступил на шаг.
– Я знал, что когда-нибудь мы снова встретимся.
– Ты всегда лучше меня умел верить.
– Почти все это умеют лучше тебя, – улыбнулся он. – Как твои дела?
– Работаю на CBS. В новос…
– Поверь мне, об этом я в курсе, – мягко оборвал ее Чед. – И горжусь тобой, Талли. Всегда знал, что ты добьешься успеха. – Он долго разглядывал ее, не говоря ни слова. – Как Кейти?
– Вышла за Джонни. Я сейчас редко с ними вижусь.
– Ясно. – Чед кивнул, будто получил ответ на какой-то незаданный вопрос.
Она чувствовала себя беззащитной под его взглядом.
– Что ясно?
– Что тебе одиноко. Целого мира все-таки оказалось мало.
Талли нахмурилась. Они стояли так близко друг к другу, что одно неверное движение могло перерасти в поцелуй, но она и думать не смела о том, чтобы преодолеть короткую дистанцию, разделявшую их. Чед выглядел моложе, чем она его помнила, и красивее.
– Как тебе это удается? – спросила она шепотом.
– Что?
– Пап, смотри!
Талли почудилось, что этот голос раздался откуда-то издалека. Она медленно повернулась и увидела, что прямо к ним едут на роликах две молодые женщины, явно уже не подростки, это издали они казались юными. Одна из них была невероятно похожа на Чеда – те же резкие черты, те же черные волосы, те же улыбчивые морщинки в уголках глаз.
Но внимание Талли привлекла вторая женщина. На вид лет тридцати – тридцати пяти, смешливая, с заразительной улыбкой. Яркая одежда – новенькие джинсы, теплый розовый свитер с косами, голубая шапка и перчатки – выдавала в ней неместную.
– Моя дочь, студентка Нью-Йоркского университета, – сказал Чед. – И Кларисса. Женщина, с которой я живу.
– Ты все еще в Нэшвилле? – Выталкивать эти слова наружу было труднее, чем толкать в гору бревно. Меньше всего ей хотелось поддерживать с ним заурядную бессмысленную беседу. – Продолжаешь зажигать молодые сердца любовью к новостям?
Он взял ее за плечи, развернул к себе.
– Тебе я был не нужен, Талли, – сказал он хриплым от едва сдерживаемого чувства голосом. – Я бы любил тебя вечно, но…
– Не надо. Пожалуйста.
Он на мгновение коснулся ее щеки – ласково, почти отчаянно.
– Надо было ехать с тобой в Теннесси, – сказала она.
Чед покачал головой:
– Ты метила слишком высоко. За это – и за многое другое – я тебя и любил.
– Любил, – повторила она, зная, что нелепо расстраиваться.
– Некоторым вещам просто не суждено сбыться.
Она кивнула:
– Да, особенно если боишься им это позволить.
Он прижал ее к себе, и в его коротком объятии было больше страсти, чем в сотне ночей, проведенных с Грантом. Она замерла в ожидании поцелуя. Но Чед отстранился, взял ее за руку и повел по тропинке обратно к дороге.
В тени деревьев она вновь вздрогнула от холода и прижалась к нему.
– Дай мне хороший совет, Уайли. А то жизнь у меня, похоже, пошла под откос.
Остановившись на узком тротуаре, Чед повернулся к ней:
– Ты добилась такого успеха, о каком и мечтать не смела, а тебе все мало.