– Тебе так повезло, – пробормотала она, проваливаясь в сон. – Джонни…
«…и дети любят тебя» – вот что она собиралась добавить, но слова перемешались в голове, и договорить она не сумела, лишь расплакалась и почти сразу заснула.
Наутро Талли проснулась с чудовищной головной болью. На макияж и укладку ушло куда больше времени, чем обычно, – и Джонни, оравший из коридора, чтобы она поторапливалась, ничуть не помогал делу, – но в конце концов она была готова.
Джонни притянул к себе Кейт, поцеловал.
– Это не займет больше пары дней, – сказал он так тихо, что Талли тут же поняла – эти слова предназначались не для ее ушей. – Скоро вернемся, увидишь, ты даже соскучиться не успеешь.
– Эти два дня будут тянуться вечность, – ответила Кейт. – И я уже скучаю.
– Ну все, мам, хватит, – раздраженно вклинилась Мара. – Нам пора. Да, тетя Талли?
– Давай-ка поцелуй маму на прощанье, – сказал Джонни.
Мара покорно подошла к Кейт и клюнула ее в щеку. Кейт прижала к себе дочь и держала ее в объятиях, пока та не начала возмущенно отбрыкиваться.
Талли почувствовала укол ревности – до чего счастливая семья, как же они близки.
Джонни повел Мару к машине и начал складывать чемоданы в багажник.
Талли повернулась к Кейт:
– Ты ведь будешь дома? Если я захочу позвонить?
– Я всегда дома, Талли. Не просто так меня называют домохозяйкой.
– Очень смешно.
Талли проверила собранные в дорогу вещи. Сверху лежали записи, сделанные во время последнего телефонного разговора с адвокатом, – перечень сохранившихся адресов Дымки.
– Ну ладно, поехала я.
Подхватив сумку, она пошла к машине.
Когда они доползли до конца подъездной дорожки, Талли обернулась и посмотрела в окно.
Кейт все еще стояла у двери, и близнецы, прижавшись к ее ногам, махали им вслед.
Через два часа добрались до трейлерного парка в Фолл-Сити – первого пункта в списке Талли и последнего из известных адресов Дымки. Оказалось, что та неделю назад съехала, и никто толком не знал куда. Человек, с которым они говорили, предположил, что она могла поселиться в кемпинге в Иссакуа.
Следующие шесть часов Талли, Джонни, Мара и оператор, который просил называть его Толстым Бобом – и, надо сказать, имел к тому все основания, – мотались из одного места в другое по все новым и новым наводкам. Останавливаясь в очередном кемпинге или коммуне, они снимали разговоры Талли с местными жителями. Кое-кто был знаком с Дымкой, но сказать, куда она запропастилась, никто не мог. Из Иссакуа они отправились в Кле-Элум, а оттуда – в Элленсберг. Мара ловила каждое слово Талли.
Они как раз заканчивали свой поздний ужин в Норт-Бенде, когда позвонил Фред: Дымка обналичила последний чек в банке на острове Вашон.
– За час бы добрались, – пробормотал Джонни.
– Думаешь, найдем ее? – спросила Талли, насыпая сахар в кофе. Впервые за день они остались наедине: Толстый Боб вернулся в фургон, Мара вышла в туалет.
Джонни посмотрел ей в глаза:
– Я думаю, что нельзя заставить кого-то тебя любить.
– Даже собственных родителей?
– Особенно собственных родителей.
Талли почувствовала, что между ними затеплился огонек былой близости. У них было кое-что общее – одинокое детство.
– Каково это, Джонни? Когда тебя любят?
– Не это ты хочешь знать. Ты хочешь знать, каково любить самой. – Он насмешливо улыбнулся, и лицо его моментально помолодело. – Ну, я имею в виду, кого-нибудь, кроме себя.
Талли откинулась назад.
– Так, пора мне заводить новых друзей.
– Я сдаваться не планирую, если что. Ты это хорошо понимаешь? Ты предложила мне работу, я за нее взялся. Камера будет ходить за тобой по пятам, она все увидит. Если передумала, скажи об этом сейчас.
– Ты меня защитишь.
– Я же тебе об этом и говорю – не жди от меня защиты. Я буду делать свою работу. Как ты тогда в Германии.
Талли прекрасно его понимала. Там, где начинается работа, дружба заканчивается – таковы правила журналистики.
– Просто старайся снимать меня с левой стороны. Это мой удачный ракурс.
Джонни с улыбкой заплатил по счету.
– Иди позови Мару. Если поторопимся, успеем на последний паром.
На паром они опоздали, пришлось снять на ночь три комнаты в обшарпанном отеле возле пристани.
Наутро у Талли снова раскалывалась голова, и сколько она ни глотала аспирин, лучше не становилось. Но ничего не поделаешь, пришлось одеваться, краситься и пихать в себя завтрак в какой-то рекомендованной Толстым Бобом забегаловке. В девять утра паром уже нес их к цели – ягодной ферме-коммуне на острове Вашон.
За каждым шагом Талли неотступно следила камера. Расспрашивая сотрудников банка, в котором Дымка обналичила свой последний чек, показывая им старый, помятый снимок матери – единственную фотографию, которая у нее была, – она ни на секунду не переставала улыбаться.
Лишь ближе к десяти утра, когда машина затормозила возле указателя на «Солнечную ферму», Талли начала терять самообладание.
Коммуна выглядела почти так же, как и все другие коммуны, попадавшиеся прежде, – километры засеянных полей, чумазые люди во вретище и пепле по моде 2003 года, батареи синих туалетных кабинок. Отличие было одно: жили здесь в круглых палатках, которые назывались юртами. По берегам реки их теснилось не меньше тридцати штук.
Джонни остановился на парковке и вылез из машины. Толстый Боб последовал за ним – дверь фургона съехала набок, а затем с грохотом захлопнулась.
– Тетя Талли, все в порядке? – взволнованно спросила Мара.
– Мара, помолчи, – сказал Джонни. – Давай-ка вылезай из машины.
Талли понимала, что все ждут только ее, – и все же не могла двинуться с места. Ее всегда все ждут, это одна из привилегий знаменитостей.
– Ты справишься, – пообещала она перепуганной женщине, смотревшей на нее из зеркала заднего вида. Она годами отращивала хитиновый панцирь вокруг своего сердца, а теперь добровольно вскрывала его, обнажая беззащитную мякоть. Но разве у нее есть выбор? Если их с матерью отношения и можно наладить, кто-то в любом случае должен сделать первый шаг.
Осторожно открыв дверь, она шагнула наружу.
Толстый Боб тут же направил на нее камеру.
Талли сделала глубокий вдох и улыбнулась.
– Мы находимся в коммуне «Солнечная ферма». По нашей информации, моя мать живет здесь уже почти неделю, но моему адвокату она этот адрес пока не сообщала, так что неизвестно, планирует ли она задержаться здесь надолго.
Она зашла под деревянный навес и медленно двинулась вдоль расставленных в ряд столов, на которых изможденного вида женщины выкладывали товары на продажу: ягоды, джем, сиропы, повидло, разные поделки.
Никто как будто не замечал, что к ним приближается камера. И знаменитая ведущая.
– Меня зовут Таллула Харт, я ищу вот эту женщину. – Она протянула одной из торговок фотографию.
Толстый Боб держался слева от Талли, совсем близко. Люди и понятия не имеют, с какого крошечного расстояния порой приходится снимать, чтобы ловить тончайшие оттенки эмоций.
– Дымка, – сказала женщина без улыбки.
У Талли екнуло сердце.
– Да.
– Она уехала с «Солнечной фермы». Мол, работы тут слишком много. Я слыхала, вроде как подалась в Малберри. А что она натворила?
– Ничего. Это моя мать.
– А говорила, нет у нее детей.
Лицо Талли дернулось от боли, она почувствовала это сама и знала, что от камеры ее реакция тоже не ускользнула.
– Неудивительно. А как добраться до Малберри?
Когда женщина начала объяснять дорогу, Талли обдало волной тревоги. Желая побыть одна, она развернулась и отошла к забору. Тут же подскочил Джонни, склонился к ней.
– Ты в порядке? – спросил он тихо, так, чтобы в записи его вопроса не было слышно.
– Мне страшно, – прошептала она, поднимая взгляд.
– Все будет хорошо. Она больше не может причинить тебе зло. Ты Таллула Харт, не забывай.
Именно эти слова были ей необходимы. Она улыбнулась, ощутив, как к ней возвращаются силы, отодвинулась от Джонни и посмотрела в камеру. Утирать слезы она не стала.
– Похоже, я до сих пор надеюсь, что она меня полюбит, – призналась она почти шепотом. – Поехали.
Они забрались обратно в фургон и выехали на шоссе. На перекрестке с Милл-роуд повернули налево и тряслись по разбитой грунтовке, пока вдали не показался старый грязно-белый трейлер. Он стоял на строительных блоках посреди поросшего травой поля, в окружении останков разбитых, ржавеющих машин. Перед трейлером лежал на боку старый холодильник, рядом торчало сломанное, просиженное до дыр кресло. Когда подъехал фургон, три грязных питбуля, прикованных к забору цепями, зашлись лаем и принялись, скалясь, бросаться на незваных гостей.
– Да это же декорации «Избавления»[117], – сказала Талли и, слабо улыбнувшись, потянулась к двери.
Все вылезли из фургона и строем двинулись к трейлеру: в авангарде шагала, старательно изображая уверенность, Талли, вокруг нее топтался Толстый Боб, позади Джонни вел за руку Мару, напоминая ей, чтобы держала рот на замке.
Талли подошла к двери и постучала.
Ответа не последовало.
Она прислушалась, пытаясь различить хоть какие-то звуки внутри, но собаки лаяли слишком громко.
Постучав еще раз, она уже готова была с облегчением развернуться – мол, не судьба, но тут дверь распахнулась и на пороге показался огромный косматый мужик в семейных трусах. На левой половине его вздутого, волосатого пуза красовалась татуировка – девушка в гавайской юбке.
– Ну? – поинтересовался он, почесывая подмышку.
– Я ищу Дымку.
Он мотнул головой, указывая себе за спину, вышел из трейлера и, обогнув Талли, направился к собакам.
От вони, стоявшей внутри, у Талли заслезились глаза. Она бы и хотела повернуться к камере, сказать что-нибудь остроумное, но так нервничала, что не могла даже сглотнуть. Кругом валялись горы мусора, пустые контейнеры из-под готовой еды. Над коробками с недоеденными корками от пиццы тучами жужжали мухи. Но прежде всего внимание Талли привлекли батареи пустых бутылок и бонг. На кухонном столе лежал огромный ком марихуаны.