Мара отключилась и протянула телефон матери. Ровно на одно мгновение она снова превратилась в маленькую девочку.
– Запретил идти на фильм в выходные.
Кейт больше всего на свете хотелось воспользоваться моментом, протянуть к дочери руки, обнять ее, задержать рядом с собой эту маленькую девочку хотя бы ненадолго, сказать: «Я тебя люблю», но она не посмела. Долг матери в такой ситуации – да в большинстве ситуаций – не прогнуться, проявить стальную выдержку.
– В следующий раз будешь думать о последствиях, перед тем как выкинуть номер.
– Когда-нибудь я стану знаменитой актрисой и расскажу на телевидении, что от тебя не было никакого толку. Только мешала. А благодарить буду тетю Талли, которая в меня верит.
Она выскочила из машины и пошла прочь. Кейт догнала ее, зашагала рядом.
– Я в тебя верю.
Мара фыркнула:
– Ага. Ты мне никогда ничего не разрешаешь. Я вырасту и перееду к Талли.
– Когда рак на горе свистнет, – пробормотала Кейт еле слышно. К счастью, продолжить этот разговор у них не получилось. Войдя в здание школы, они встретили директора, поджидавшего их в вестибюле.
Лето перед девятым классом Мары стало безоговорочно худшим в жизни Кейт. Да, быть матерью тринадцатилетней девочки, которая учится в средней школе, было непросто, но теперь казалось, что это еще полбеды. А настоящая беда – это быть матерью четырнадцатилетней девочки, которая готовится пойти в старшую школу.
Еще и Джонни весь последний год работал по шестьдесят часов в неделю, а это тоже жизнь не упрощало.
– Не пойдешь ты в школу в джинсах, из которых задница вываливается.
Кейт отчаянно старалась говорить спокойно. В ее плотном августовском расписании на покупку одежды для Мары было отведено четыре часа. Они провели в торговом центре уже два и до сих пор не приобрели ничего, кроме взаимного раздражения.
– Все старшеклассницы такие носят.
– Все, кроме тебя.
Кейт прижала кончики пальцев к пульсирующим вискам. Где-то на периферии ее зрения близнецы носились по магазину, точно бесята, ну и пусть. Если повезет, придет охрана и арестует ее за ненадлежащий присмотр за детьми. Вот бы сейчас посидеть в одиночной камере.
Мара швырнула джинсы на стойку с одеждой и выбежала из магазина.
– Ты ходить совсем разучилась? – пробормотала Кейт, догоняя дочь.
Из торгового центра Кейт вышла точно Рассел Кроу с арены в «Гладиаторе» – в крови и синяках, но живая. Все остались недовольны. Мальчики ныли, что им не купили фигурки персонажей из «Властелина колец», Мара дулась из-за джинсов, которые не смогла выпросить, и полупрозрачной блузки, которая ей тоже не досталась, а Кейт злилась, что эти приготовления к школе высасывают из нее все силы. Единственная хорошая новость: она смогла обозначить границы и отстоять их. Не во всем ей удалось одержать верх, но и Мара не положила ее на лопатки.
Всю дорогу домой из Сильвердейла казалось, что машину поделили надвое: на заднем сиденье царили веселье, шум и игры, на переднем – тишина и ледяная отчужденность. Кейт пыталась завести с дочерью разговор, но все ее подачи пролетали мимо цели; сворачивая на подъездную дорожку и паркуясь в гараже, она чувствовала себя совершенно разбитой. Короткий момент триумфа по поводу отвоеванных границ – я тебе мать, а не подружка – успел поблекнуть в памяти.
Мальчики отстегнули ремни и, пихая друг друга, начали тесниться к двери. Правила у них были такие: кто первый добежит до гостиной, тот и выбирает, что смотреть по телику.
– Потише там, – сказала Кейт, бросив взгляд в зеркало заднего вида.
Близнецы сцепились, точно львята, которые торопятся выбраться из норы.
Кейт повернулась к Маре:
– Красивые ведь вещи тебе купили сегодня.
Та дернула плечами:
– Ну да.
– Ты знаешь, Мара, иногда в жизни… – Кейт умолкла на полуслове и едва не рассмеялась. Неужели она собирается повторить одну из речей своей мамы про тяготы жизни?
– Что?
– Приходится идти на компромиссы. Можно радоваться тому, что у тебя есть, а можно горевать обо всем, что тебе не досталось. Это твой выбор, и от него зависит, каким человеком ты станешь, когда вырастешь.
– Я просто хочу быть как все, – неожиданно робко сказала Мара. Она ведь еще совсем девочка, вдруг подумала Кейт, и тут же вспомнила, как это страшно – переходить в старшую школу.
Она протянула руку, осторожно заправила дочери за ухо прядь волос.
– Поверь мне, я помню, каково это. Мне в твоем возрасте приходилось носить в школу одежду из секонд-хенда. Надо мной все смеялись.
– Ну то есть ты понимаешь.
– Я понимаю, но невозможно получить все, чего хочешь. Вот такая простая аксиома.
– Речь о джинсах, мам. А не о мире во всем мире.
Кейт посмотрела дочери в глаза. В кои-то веки та не хмурилась, не отворачивалась.
– Мне жаль, что мы так часто ссоримся.
– Ага.
– Наверное, ничего страшного не случится, если ты запишешься на эти новые модельные курсы. Которые в Сиэтле.
Мара бросилась на эту подачку, точно голодная собака.
– Ты наконец-то разрешаешь мне выезжать с острова? Курсы начинаются во вторник. Я уже смотрела. И Талли говорит, что сможет встречать меня с парома. – Она робко улыбнулась. – Мы это обсуждали.
– Обсуждали, значит?
– Папа сказал, что можно пойти, если в школе не съеду.
– И папа знает? А мне почему никто ничего не рассказывает? Я вам кто, Ганнибал Лектер?
– Тебя в последнее время легко разозлить.
– И кто в этом виноват?
– Можно, можно?
У Кейт не осталось выбора.
– Ладно, но если оценки в школе…
Мара набросилась на нее с объятиями. Кейт крепко прижала ее к себе, наслаждаясь моментом. Она уже и забыла, когда Мара в последний раз по собственной воле ее обнимала.
Дочь давно уже убежала в дом, а Кейт все сидела в машине, глядя ей вслед, сомневаясь в принятом решении. В этом и состояло разрушительное коварство момента и главная трудность материнства: терзаясь чувством вины, рано или поздно начинаешь уступать, снижать планку – сдаться ведь так просто.
И дело ведь не в том, что она не хотела отпускать Мару на занятия. Она просто боялась, что дочь слишком юна, чтобы ступать на эту трудную дорогу. Отказы, коррупция, выхолощенная красота, наркотики и анорексия – вот что ждет ее за кулисами модельного мира. В подростковом возрасте самооценка и образ тела слишком хрупки. Бог свидетель, девочку легко сбить с пути, даже не подвергая ее внешность ежедневной оценке и отбраковке.
Короче говоря, Кейт не боялась, что ее красавица-дочь не сможет ничего добиться в мире подиумов и платьев, приклеенных к груди скотчем. Страшно другое: что она добьется всего, но потеряет детство.
В конце концов Кейт вылезла из машины, бормоча:
– Надо было держать оборону.
Вот уж поистине, гимн всех матерей. Дав слово, она пыталась придумать, как забрать его обратно (хорошо понимая, что это невозможно), когда вдруг зазвонил телефон. Кейт и бровью не повела. За последние несколько недель она выучила одну непреложную истину: девочки-подростки висят на телефоне круглосуточно.
– Мам, тебя! Бабушка, – прокричала Мара со второго этажа. – Только недолго, мне Гейб должен позвонить.
Подняв трубку, Кейт уловила шелест выдыхаемого дыма. Бросив неразобранные покупки, она с улыбкой плюхнулась в кресло и свернулась калачиком под покрывалом, до сих пор хранившим мамин запах.
– Привет, мам.
– Тяжелый день?
– Это ты угадала по тому, как я дышу?
– У тебя же есть дочь-подросток?
– Вот уж я никогда такой не была.
Мама зашлась хриплым, кашляющим смехом.
– Ты, видно, забыла, сколько раз требовала не соваться в твою жизнь и хлопала дверью у меня перед носом.
Воспоминания об этом с годами потускнели, но не стерлись окончательно.
– Прости, мам.
После паузы мама сказала:
– Тридцать лет.
– Что тридцать лет?
– Придется подождать, прежде чем и твоя дочь перед тобой извинится. Но есть и хорошая новость.
Кейт издала стон.
– Какая? Что я, возможно, не доживу?
– Что ты поймешь, как ей жаль, гораздо раньше, чем она сама тебе об этом скажет. – Мама усмехнулась. – А когда придет время сидеть с внуками, она тебя обожать будет.
Постучав в дверь Мары, Кейт услышала приглушенное:
– Заходи.
Она вошла и, стараясь не обращать внимания на раскиданные кругом книги, одежду и мусор, пробралась к кровати c балдахином, на которой сидела, подтянув к себе коленки, Мара с телефоном в руке.
– Можно с тобой поговорить?
Мара закатила глаза.
– Слушай, Гейб, тут мама хочет со мной поговорить. Я тебе перезвоню. – Повернувшись к Кейт, она спросила: – Что?
Кейт присела на край кровати, внезапно вспоминая, сколько раз похожая сцена разыгрывалась, когда она сама была подростком. Ни одно примирение с мамой не обходилось без речи про тяготы жизни.
Воспоминания заставили ее улыбнуться.
– Что? – повторила Мара.
– Я знаю, мы в последнее время много ругаемся, и мне очень жаль. Боґльшая часть ссор происходит потому, что я тебя очень люблю и хочу как лучше.
– А меньшая часть почему происходит?
– Потому что ты меня чем-нибудь взбесила.
Мара едва заметно улыбнулась и подвинулась, освобождая место для матери, – совсем как делала когда-то сама Кейт.
Поудобнее расположившись на кровати, Кейт осторожно протянула руку и накрыла ладонь Мары своей. Столько всего можно было сказать, столько разговоров попытаться завести, но она лишь сидела молча и держала дочь за руку. Этот момент настоящей близости, первый за годы, позволял надеяться, что не все потеряно.
– Я тебя люблю, Мара, – сказала она наконец. – Благодаря тебе я вообще узнала, что такое любовь. Когда мне тебя дали на руки в первый раз… – К горлу подкатил ком, и она умолкла. Ее любовь к дочери была настолько огромна, что переливалась через край. Но порой, за ежедневными подростковыми битвами, она умудрялась забывать об этом. Кейт улыбнулась. – В общем, я подумала, почему бы нам не заняться чем-нибудь вместе? Чем-то особенным?