Поклянись, что мы лучшие подруги навеки.
– Ох, Кейти.
Она снова расплакалась. На этот раз тихо.
Не разбирая дороги, она шла по незнакомым улицам, пока внимание ее не привлекла одна вещица за стеклом магазинчика на углу.
Она случайно нашла то, что искала, сама не подозревая об этом. Попросив упаковать вещицу в подарочную бумагу, Талли бросилась обратно в больницу.
Запыхавшись, она толкнула дверь и ввалилась в палату.
Кейт устало улыбнулась:
– Дай угадаю, ты привела съемочную группу?
– Очень смешно. – Талли, обогнув шторку, подошла к кровати. – Твоя мама говорит, у вас с Марой все по-прежнему сложно.
– Это не твоя вина. Ей страшно, и она пока не понимает, как это просто – попросить прощения.
– Я тоже не понимала.
– А ты была и будешь ее образцом для подражания. – Кейт закрыла глаза. – Я устала, Талли.
– У меня для тебя подарок.
Глаза Кейт снова открылись.
– То, что мне нужно, за деньги не купишь.
Стараясь сделать вид, что не слышала этих слов, Талли протянула Кейт сверток и помогла его открыть.
Внутри лежала тетрадь ручной работы в кожаной обложке. На первой странице почерком Талли было написано: «История Кейти».
Кейт долго разглядывала пустую страницу, не говоря ни слова.
– Кейти?
– Не вышло из меня писателя, – сказала она наконец. – Вы с Джонни и мамой хотели, чтобы я писала, а я так и не собралась. Теперь уже поздно.
Талли легонько коснулась ее запястья, замечая, каким тонким и хрупким оно сделалось – чуть надави, и останется синяк.
– Для Мары, – тихо сказала она. – И для мальчиков. Когда-нибудь они вырастут и захотят прочитать. Захотят узнать, какой ты была.
– Но что мне писать?
На этот вопрос у Талли не было ответа.
– Пиши все, что помнишь.
Кейт закрыла глаза, точно одна мысль об этом доводила ее до изнеможения.
– Спасибо, Талли.
– Я тебя больше не брошу, Кейти.
Не открывая глаз, та едва заметно улыбнулась:
– Я знаю.
Кейт сама не помнила, как заснула. Казалось, только что говорила с Талли, а вот уже очнулась в темной палате, среди запаха свежесрезанных цветов и антисептика.
В этой палате она провела столько времени, что почти привыкла считать ее домом, и порой, измученная отчаянной надеждой, с которой не желали расставаться ее родные, она с благодарностью принимала тишину этой маленькой бежевой комнаты. Одной, среди пустых стен, не нужно было притворяться сильной.
Но сейчас ей не хотелось быть здесь. Хотелось оказаться дома, в собственной постели, лежать в объятиях мужа, а не смотреть, как он спит у противоположной стены на больничной кровати.
Или сидеть с Талли на сыром берегу Пилчака, обсуждать последний альбом Дэвида Кэссиди, таская шипучие леденцы из одного пакета.
Она улыбнулась этому воспоминанию, и разбудивший ее страх ненадолго отступил.
Она понимала, что без таблеток не заснет, но будить медсестру не хотелось. К тому же ей и без того недолго осталось, зачем еще тратить время на сон?
Такие мрачные мысли начали посещать ее лишь в последние недели. Предыдущие несколько месяцев, с того самого дня, как объявили диагноз – про себя она называла его «днем Д», – Кейт соглашалась на все, чего от нее требовали, и не забывала улыбаться ради тех, кто был рядом.
Операция? Конечно, отрезайте мне грудь, обойдусь.
Облучение? Не вопрос, жгите!
Химиотерапия? Да-да, несите свежую дозу яда.
Тофу и мисо-суп? М-м, вкусно. А добавка будет?
Кристаллы. Медитация. Визуализация. Китайские травы.
Она делала все, отдавала лечению все свои силы. Более того, она в это верила – верила, что поправится.
Усилия вымотали ее. А вера – сломала.
Вздохнув, она наклонилась, включила прикроватную лампу. Джонни, успевший привыкнуть к ее странному режиму сна, приоткрыл глаза и пробормотал:
– Все в порядке, милая?
– Все хорошо, спи.
Промямлив что-то нечленораздельное, он перевернулся на другой бок. Тут же раздалось тихое сопение.
Кейт потянулась за тетрадью, которую принесла Талли. Взяв ее в руки, провела кончиками пальцев по гравировке на коже, по страницам с золотым обрезом.
Будет тяжело, в этом она не сомневалась. Чтобы взять ручку и записать свою жизнь, придется для начала ее вспомнить – вспомнить, кем она была, кем мечтала стать. И эти воспоминания, неважно, хорошие или плохие, причинят боль.
Но зато дети смогут за болезнью разглядеть ее – женщину, которую навсегда запомнят, хотя так никогда и не узнают по-настоящему. Талли права. Лучший подарок, который она может им оставить, – это правда о себе.
Она открыла тетрадь. Не зная толком, с чего начать, она просто начала.
Паника всегда ощущается одинаково. Сперва в желудке образуется тяжесть, затем подступает тошнота, а за ней – судорожная спертость в легких, которая не проходит, сколько ни дыши. Но повод для страха каждый день новый – я никогда не знаю заранее, что меня спровоцирует. Может, поцелуй мужа с привкусом грусти, которая надолго осядет в его глазах. Порой я замечаю, что он уже горюет обо мне, уже скучает, хотя я еще рядом. Но куда хуже то, как Мара безропотно соглашается со всем, что я говорю. Что угодно отдала бы за старую добрую ссору с воплями и хлопаньем дверей. Вот что я хочу тебе сказать первым делом, Мара: в этих ссорах – сама жизнь. Ты боролась за свободу, за возможность не быть моей дочерью, еще не зная толком, как быть собой, а я боялась тебя отпустить. Это замкнутый круг любви. Увы, тогда я этого не осознавала. Твоя бабушка как-то сказала мне, что я пойму, как тебе жаль, гораздо раньше, чем ты поймешь это сама, и она оказалась права. Я знаю, что ты сожалеешь о некоторых своих словах так же, как я сожалею о том, что сама наговорила в сердцах. Но это уже неважно. Я хочу, чтобы ты это знала. Я тебя люблю и знаю, что ты любишь меня.
Но ведь и это всего лишь слова, правда? Я хочу пойти дальше. И если ты согласишься меня потерпеть (я уже много лет ничего не писала), я расскажу тебе одну историю. Это моя история, но и твоя тоже. Она началась в 1960 году в одном обшитом вагонкой фермерском домике, построенном на холме возле пастбища. Но по-настоящему интересной она стала в 1974-м, когда в доме напротив поселилась самая крутая девчонка на планете…
Глава тридцать пятая
Сидя на стуле в гримерной, Талли разглядывала свое отражение. Впервые за долгие годы, проведенные в комнатах, подобных этой, она заметила, какие же огромные в них зеркала. Неудивительно, что знаменитости так легко в них теряются.
Сказав: «Макияж не нужен, Чарльз», она поднялась на ноги.
Визажист, разинув рот, уставился на нее из-под слишком уж старательно уложенной челки.
– В смысле? Эфир через пятнадцать минут.
– Пусть видят, какая я на самом деле.
Расхаживая по студии – своей вотчине, – она наблюдала за людьми, которые суетливо носились каждый по своим делам, с ног сбивались, стараясь, чтобы все прошло без сучка без задоринки, а ведь добиться этого было весьма непросто: вчера в три она собрала всю команду и сообщила, что меняет тему прямого эфира. Некоторые из продюсеров и менеджеров работали до позднего вечера, чтобы подготовить выпуск, и сама она не спала до двух часов ночи – искала информацию. Отослала факсы и электронные письма десяткам онкологов по всему миру, много часов провисела на телефоне, пересказывая историю болезни Кейт во всех подробностях, которые удалось разузнать. Все отвечали одно и то же.
Сделать ничего нельзя. Ни слава, ни успех, ни деньги тут не помогут. Впервые за долгие-долгие годы Талли чувствовала себя обычным человеком. Беспомощным.
Но, по крайней мере, она может рассказать миру о чем-то важном.
Зазвучала знакомая музыка, передача началась, и она вышла на сцену.
– Добро пожаловать на «Разговоры о своем», – произнесла она свое обычное приветствие, но тут что-то вдруг сломалось. Глядя в зал, она видела лишь сборище чужих людей. Странный был момент, пугающий. Всю свою жизнь она искала одобрения таких вот сборищ, их безусловная поддержка придавала сил.
Зрители, уловив заминку, примолкли.
Талли села на край сцены.
– Вы сейчас думаете, что в жизни я слишком худая и кажусь старше. И вовсе не такая красотка, как вы считали.
По залу прокатились нервные смешки.
– Я вышла к вам без макияжа.
Раздались аплодисменты.
– Я не напрашиваюсь на комплименты. Просто… устала. – Она обвела аудиторию взглядом. – Вы многие годы оставались моими друзьями. Вы мне писали, приходили на встречи, когда я оказывалась в вашем городе, и я всегда это ценила. Взамен я была с вами искренней – настолько, насколько могла, не прибегая к помощи медикаментов. Помните, какое-то время назад я на этой самой сцене исподтишка атаковала собственную подругу, Кейт Райан?
Послышался неуверенный ропот, кто-то кивал, кто-то качал головой.
– Так вот, у Кейт рак груди.
Зашелестели возгласы сочувствия.
– Это довольно редкий вид рака, который начинается не с уплотнения, а с покраснения или раздражения кожи. Семейный врач Кейт решил, что это укус насекомого, и прописал антибиотики. К сожалению, такое случается сплошь и рядом, особенно с молодыми женщинами. Речь о воспалительном раке груди, одном из самых агрессивных и смертоносных видов рака. К тому моменту, как Кейт поставили правильный диагноз, было уже поздно.
В студии стояла мертвая тишина.
Талли подняла затуманенный слезами взгляд.
– Сегодня доктор Хилари Карлтон поговорит с нами о воспалительном раке груди и расскажет о его симптомах, а это может быть раздражение, локальное повышение температуры кожи, изменение ее цвета или текстуры, втяжение соска. Она напомнит всем нам, что обращать внимание нужно не только на уплотнения в груди. Вместе с доктором Карлтон к нам сегодня приехала Мерили Комбер из Де-Мойна, штат Айова, – однажды она заметила небольшое шелушение возле левого соска…