Но оргазм, захлестнувший ее мгновение спустя, смыл все мысли, оставив лишь наслаждение.
Улыбаясь, чувствуя себя снова молодой, она прижалась к мужу. Он обнял ее и притянул к себе. Оба долго лежали, опираясь на гору подушек, молчали и смотрели в огонь.
Наконец Кейт решилась произнести вслух то, о чем давно уже думала.
– Не хочу, чтобы ты остался один.
– А я и не останусь. У нас трое детей.
– Ты знаешь, о чем я. Я пойму, если вы с Талли…
– Перестань.
Его глаза – знакомые ей лучше, чем свои собственные, – темнели такой пронзительной болью, что она едва не разрыдалась.
– Я всегда любил тебя. Только тебя, Кейти. С Талли я переспал один раз, тысячу лет назад. Я не любил ее ни тогда, ни после. Ни секунды в жизни. Ты моя душа, мое сердце. Мой мир. Как ты до сих пор не поняла?
По его глазам, по дрожи в его голосе она угадала, что Джонни говорит правду, и ей стало невыносимо стыдно за свою ревность. Давно надо было поверить.
– Я поняла, я понимаю. Просто очень волнуюсь за тебя и детей. Не хочу думать…
Вести этот разговор было точно плавать в кислоте – он прожигал насквозь, до костей.
– Я знаю, милая, – сказал он после паузы. – Я знаю.
Глава тридцать седьмая
День летнего спектакля выдался ясным и прохладным – подарок сиэтлской осени. Кейт очень хотела помочь Маре подготовиться, но толку от нее было мало, слишком она ослабла. Даже улыбаться стало трудно. Головная боль не отпускала уже ни на мгновение, звенела в черепной коробке, точно будильник, который нельзя выключить.
Поэтому пришлось передать подготовительные дела Талли, которая справилась с ними на отлично.
Кейт почти весь день проспала. К вечеру она чувствовала себя отдохнувшей – насколько это было возможно – и готовой к испытанию, которое ей предстояло.
– Точно справишься? – спросила Талли без четверти семь.
– Справлюсь. Может, накрасишь меня? А то я всех детей распугаю.
– Думала, ты никогда не попросишь. Я и парик тебе привезла. Если хочешь.
– Еще как хочу. Сама бы об этом подумала, но у меня уже мозгов не осталось.
Она прижала ко рту кислородную маску и несколько раз вдохнула.
Талли вышла из комнаты и вскоре вернулась с косметичкой.
Кейт подняла верхнюю секцию кровати и закрыла глаза.
– Как в старые добрые времена.
Талли колдовала над ней, рисовала карандашом брови, клеила ресницы, ни на минуту не умолкая. Кейт убаюкивали звуки ее голоса.
– Это моя суперспособность, знаешь ли. Бритва есть?
Кейт хотела рассмеяться. А может, и в самом деле рассмеялась.
– Так, – наконец заявила Талли, – время мерить парик.
Кейт заморгала, только теперь осознавая, что заснула, и смущенно улыбнулась:
– Прости.
– Да все в порядке. Обожаю, когда люди засыпают, пока я вещаю.
Кейт стянула шапку с головы и перчатки с рук. Как всегда, она страшно мерзла.
Талли надела на нее парик, убедилась, что он сидит как нужно, затем помогла Кейт влезть в черное шерстяное платье, колготки и сапоги. Усадив ее и укутав покрывалом, она подкатила кресло к зеркалу:
– Ну как?
Кейт уставилась на свое отражение – бескровное, осунувшееся лицо, огромные глаза под нарисованными бровями, платиновые волосы до плеч, ярко-красные губы.
– Шикарно, – сказала она, надеясь, что прозвучало это искренне.
– Я рада, – сказала Талли. – Тогда собираем отряд – и в путь.
Через полчаса они подъехали к концертному залу. Было еще слишком рано, парковка пустовала.
Идеально.
Джонни пересадил Кейт в кресло, тщательно укутал, повез ко входу.
Они оккупировали первый ряд, сразу заняв места для всех родственников. Кресло Кейт поставили в проходе.
– Съезжу за мальчиками и твоими родителями, – сказал Джонни. – Вернусь через полчаса. Нужно что-нибудь?
– Нет.
Джонни ушел, а они остались сидеть в пустом темном зале. Кейт, дрожа, плотнее закуталась в одеяло. Голова раскалывалась, желудок налился тошнотой.
– Поговори со мной, Талли. О чем угодно.
Талли долго упрашивать не требовалось. Она тут же принялась рассказывать о вчерашней репетиции, потом стала жаловаться, как трудно забирать детей из школы.
Кейт закрыла глаза и тут же перенеслась в прошлое – они снова сидели рядом на берегу Пилчака, гадали, как сложатся их жизни.
Мы станем известными журналистками. И когда-нибудь я скажу Майку Уоллесу, что без тебя бы ни за что не справилась.
Мечты. О многом они мечтали, и на удивление многое сбылось. Только вот, странное дело, она толком не ценила этого, пока была возможность.
Откинувшись на спинку кресла, она тихо спросила:
– А ты ведь знакома с деканом факультета актерского мастерства в Университете Южной Калифорнии?
– Ну да, – повернулась к ней Талли. – А что?
Кейт почувствовала ее взгляд на своем лице. Не поворачивая головы, она поправила парик.
– Может, позвонишь ему? Мара очень хочет туда поступить.
Едва слова сорвались с губ, в голове пронеслось: а меня рядом не будет. Никогда уже не будет. Маре придется поступать в колледж без нее…
– Я думала, ты не хочешь, чтобы она шла на актерский.
– Меня это пугает до ужаса, мурашки бегут, как представлю свою девочку в Голливуде. Но ты телезвезда, папа у нее продюсер. Бедняжка выросла среди мечтателей, у нее и выбора-то, считай, не было.
Протянув руку, она сжала ладонь Талли. Больше всего на свете она хотела посмотреть ей в глаза, но не могла, не решалась.
– Ты ведь будешь присмотривать за ней, правда? И за мальчиками.
– Всегда.
Кейт почувствовала, как на губах расцветает улыбка, – всего одним словом Талли хоть немного, но облегчила ее тоску. Что-что, а выполнять обещания ее подруга умела.
– И, может, еще разок попробуешь с Дымкой?
– Забавно, что ты об этом заговорила. Я так и собираюсь. Когда-нибудь.
– Вот и славно, – тихо, но уверенно произнесла Кейт. – Чед был прав, а я ошибалась. Когда настанет… твой час, ты поймешь, что главное – это любовь и семья. А все остальное неважно.
– Ты моя семья, Кейти.
– Я знаю, но тебе понадобится другая, когда я…
– Пожалуйста, не надо.
Кейт повернулась к подруге. Храброй, пробивной, невероятной Талли, которая всю жизнь рвалась в бой, точно лев в джунглях, и из каждой битвы выходила победительницей. А теперь сникла, придавленная страхом. Одна мысль о смерти Кейт приводила ее в отчаяние, прибивала к земле.
– Я умру, Талли. Это случится, сколько ни отмалчивайся.
– Я знаю.
– И я хочу, чтобы ты запомнила: я любила свою жизнь. Столько лет ждала, что она вот-вот начнется по-настоящему, что впереди меня ждет нечто большее. Казалось, я только и делаю, что вожу детей туда-сюда, таскаюсь по магазинам и жду. Но знаешь что? Я ни минуты не упустила в жизни своей семьи. Ни единого мгновения. Я всегда была рядом. И это знание я унесу с собой. А они всегда будут друг у друга.
– Да.
– А вот о тебе я волнуюсь.
– С тебя станется.
– Ты боишься любви, а ведь в тебе ее столько.
– Я знаю, что годами жаловалась на одиночество и вечно выбирала то неподходящих, то недоступных мужиков, но на самом деле моя работа и есть моя любовь, и мне ее хватало – почти всегда. С ней я была счастлива. Я тоже хочу, чтобы ты это запомнила.
Кейт изможденно улыбнулась.
– Я тобой горжусь, так и знай. Я тебе достаточно часто это говорила?
– А я горжусь тобой. – Талли взглянула на подругу, и в одном этом взгляде уместились тридцать с лишним лет жизни – девочки, когда-то делившие на двоих мечты, давно стали взрослыми. – А мы ничего справились, скажи?
Кейт не успела ответить – двери распахнулись, и в зал потянулись люди.
Джонни, мама, папа и мальчики заняли свои места, и тут же в зале стало темно.
Осветилась сцена, тяжелый занавес из красного бархата, нижний край которого стелился по деревянному полу, медленно раздвинулся, и перед ними возникли небрежно выкрашенные декорации, изображавшие маленький городок.
На сцену вышла Мара в одеянии, которое в условном мире школьного спектакля годилось на роль платья из девятнадцатого века.
Но едва она заговорила, началось волшебство.
Другого слова не подобрать.
Кейт почувствовала, как рука Талли нашарила и сжала ее ладонь. Со сцены Мара ушла под бурные аплодисменты – хлопали стоя, и сердце Кейт налилось гордостью. Наклонившись к Талли, она прошептала:
– Теперь я понимаю, почему дала ей второе имя, как у тебя.
Талли повернулась к ней:
– Почему?
Кейт попыталась и не смогла улыбнуться. Почти минута у нее ушла на то, чтобы совладать с собственным голосом.
– Потому что она взяла лучшее от каждой из нас.
Конец пришел серым и дождливым октябрьским вечером. Все, кого она любила, собрались у ее постели, она прощалась с ними по одному, находя для каждого особенные слова. А после, когда дождь с новой силой застучал по оконным стеклам и опустилась темнота, она закрыла глаза в последний раз.
Последний список дел, который написала Кейт, касался ее похорон, и Талли следовала ему со всей тщательностью. Католическая церковь на острове была полна фотографий, цветов, друзей. Кейт выбрала любимые цветы Талли, а не свои, – впрочем, чему тут удивляться.
Несколько дней Талли сосредоточенно работала. Обо всем договаривалась, улаживала последние мелочи, пока Райаны и Маларки сидели на пляже, держась за руки и время от времени перекидываясь короткими фразами.
Себя Талли тоже готовила к похоронам, стараясь не забывать, что она профессионал, – ей не составит труда весь день улыбаться.
Но когда этот день настал, когда они остановились у дверей церкви, ее настигла паника.
– Я не могу, – сказала она.
Джонни взял ее за руку. Она ждала утешительных слов, но слов у него не нашлось.
Пока они молча сидели в машине – Талли и Джонни спереди, дети сзади – и смотрели на церковь, подъехали Маларки.