— Странно… Этот лабиринт мне что-то напоминает…
Но он, казалось, не слышал меня… На краю лужайки стоял старый, заржавевший турник с двумя качелями.
— Вы позволите…
Он сел на качели и снова раскурил трубку. Я устроился рядом, на других качелях. Заходящее солнце обволакивало кусты и лужайку нежным оранжевым светом. И серый камень замка был весь в оранжевых бликах.
Тут я и показал ему фотографию, где были сняты Гэй Орлова, старый Джорджадзе и я.
— Вы знаете этих людей?
Он долго смотрел на снимок, не вынимая изо рта трубки.
— Ее-то я хорошо знал… — Он ткнул указательным пальцем в лицо Гэй Орловой. — Русскую…
Он произнес это как-то мечтательно и весело.
— Еще бы мне ее не знать, эту русскую…
Он усмехнулся:
— В последние годы Фредди часто бывал здесь вместе с ней… Девочка была что надо… Блондинка… Но уж пила, я вам скажу… Вы знали ее?
— Да, — сказал я. — Я видел ее с Фредди в Америке.
— Выходит, он познакомился с русской в Америке?
— Да.
— Вот она, наверное, могла бы вам сказать, где сейчас Фредди… Надо бы у нее спросить…
— А этот темноволосый, рядом с русской?
Он еще ниже склонился над фотографией, чтобы рассмотреть получше. Сердце мое забилось сильнее.
— Ну да… Его я тоже знаю… Постойте… Конечно… Это друг Фредди… Он приезжал сюда с Фредди, русской и еще одной девушкой… По-моему, он латиноамериканец или что-то в этом роде…
— Вам не кажется, что он похож на меня?
— Да… Может быть… — сказал он неуверенно.
Ну вот, теперь стало ясно, что меня звали не Фредди Говард де Люц. Я глядел на высокую траву — лучи заходящего солнца озаряли уже только край лужайки. Я никогда не гулял по ней под руку с американской бабушкой. Никогда не играл ребенком в «лабиринте». И этот ржавый турник с качелями был поставлен не для меня. Жаль.
— Вы говорите — латиноамериканец?
— Да, но по-французски он говорил, как мы с вами…
— Он часто бывал здесь?
— Много раз.
— Откуда вы знаете, что он из Латинской Америки?
— Я как-то ездил за ним на машине в Париж, чтобы привезти сюда. Он назначил мне свидание у себя на службе… В каком-то латиноамериканском посольстве…
— В каком?
— Ну, вы слишком многого от меня хотите…
Мне надо было свыкнуться с этой переменой. Я уже не был отпрыском семейства, чья фамилия значилась в старых светских Боттенах и даже в ежегоднике, а каким-то латиноамериканцем, найти следы которого было бесконечно сложнее…
— По-моему, он друг детства Фредди.
— Он приезжал с дамой?
— Да. Два-три раза. Она была француженка. Приезжали все вчетвером, вместе с русской и Фредди… После смерти бабушки…
Он встал.
— Может, вернемся? Холодает…
Уже стемнело, и мы устроились в «летней столовой».
— Это была любимая комната Фредди… Они допоздна засиживались здесь с русской, латиноамериканцем и его девушкой…
Очертания дивана расплылись, на потолок ромбами и решеткой ложились тени. А я тщетно пытался уловить эхо наших давних вечеринок…
— Они поставили тут бильярд… Играла в основном подружка латиноамериканца… И всегда выигрывала… Можете мне поверить, я несколько раз был ее партнером… Вот, смотрите, бильярд еще здесь…
Он потянул меня в темный коридор, зажег карманный фонарик, и мы вышли в просторный, выложенный плитами холл, откуда вела наверх парадная лестница.
— Парадный вход.
Под лестницей я действительно увидел бильярд. Он осветил его фонариком. Белый шар лежал в самом центре, как будто партию прервали и вот-вот продолжат. И Гэй Орлова, а может быть, я, или Фредди, или эта загадочная француженка, сопровождавшая меня, или Боб — кто-нибудь уже наклоняется для удара.
— Видите, бильярд все еще здесь…
Он провел лучом фонарика по парадной лестнице.
— Подниматься наверх нет смысла… Все опечатали…
Я подумал, что спальня Фредди находилась, наверное, наверху. Сначала это была детская, потом комната молодого человека, с книжными полками, с фотографиями, приколотыми к обоям, и на одной из них — кто знает?
Мы были сняты все вчетвером или вдвоем — Фредди и я, в обнимку. Боб оперся о бильярд, чтобы разжечь трубку. Я не мог оторвать взгляда от этой парадной лестницы, подниматься по которой не имело смысла, потому что наверху «все опечатали».
Мы вышли через боковую дверцу, и он запер ее на два оборота. Уже совсем стемнело.
— Мне надо успеть к парижскому поезду… — сказал я.
— Идите за мной.
Он взял меня за руку и повел вдоль каменной ограды. Мы подошли к бывшим конюшням. Он открыл застекленную дверь и зажег керосиновую лампу.
— Электричество уже давно отключили… А про воду забыли…
Мы очутились в комнате, в центре которой стоял стол темного дерева и плетеные стулья. На стенах висели фаянсовые тарелки и медные блюда. Над окном — кабанья голова.
— Я сейчас сделаю вам подарок.
Он направился к сундуку в углу комнаты и открыл его. Вытащил коробку. На крышке было написано: «Печенье Лефевр Ютиль — Нант». Он поставил коробку на стол.
— Вы были другом Фредди, да? — спросил он дрогнувшим голосом, подойдя ко мне.
— Да.
— Так вот, я вам это дарю… — Он показал на коробку. — Это память о Фредди… мелочи, которые мне удалось спасти, когда они пришли описывать имущество…
Он был очень взволнован. Мне даже показалось, что у него в глазах блеснули слезы…
— Я очень любил Фредди… Я знал его совсем юным… Он был мечтателем… Всегда повторял мне, что хочет купить парусник… Говорил: «Боб, ты будешь старшим помощником…» Бог весть, где он сейчас… если еще жив…
— Мы найдем его, — сказал я.
— Его слишком избаловала бабушка, понимаете…
Он взял коробку и протянул мне. Я вспомнил Степу де Джагорьева и его красную коробку. Никуда не денешься, все кончается старыми коробками от шоколадных конфет или печенья. Или сигар.
— Спасибо.
— Я провожу вас на поезд.
Мы пошли по просеке. Сноп света от его фонарика освещал нам дорогу. Правильно ли он идет? Мне казалось, мы углубляемся в чащу леса.
— Я пытаюсь вспомнить, как звали друга Фредди. Того, которого вы показали на фотографии… Латиноамериканца…
Мы пересекли поляну, трава на ней фосфоресцировала в лунном свете. Дальше начиналась рощица приморских сосен. Он погасил фонарик, потому что видно было почти как днем.
— Здесь Фредди катался на лошади с другим своим приятелем… Жокеем… Он никогда не рассказывал вам об этом жокее?
— Никогда.
— Я забыл его имя… Хотя он стал уже тогда знаменитостью… Он был жокеем у деда Фредди, когда старик держал скаковых лошадей…
— Латиноамериканец тоже знал жокея?
— Конечно. Они вместе приезжали. Жокей играл с ними на бильярде… Если я не ошибаюсь, именно он и познакомил Фредди с русской…
Я боялся, что не запомню всех подробностей. Надо было тут же записать это в блокнот.
Дорога полого поднималась вверх, но я шел с трудом, утопая в сухих листьях.
— Так вы не вспомнили имя латиноамериканца?
— Подождите… подождите… сейчас вспомню…
Я прижал к себе коробку из-под печенья, мне не терпелось узнать, что в ней. Может, я найду тут какие-то ответы на свои вопросы. Свое имя. Или имя жокея, например.
Мы дошли уже до насыпи, оставалось только спуститься на привокзальную площадь. Она была по-прежнему пустынной, только здание вокзала сверкало неоновым светом. По площади медленно проехал велосипедист и остановился перед зданием вокзала.
— Подождите… его звали… Педро…
Мы стояли на краю насыпи. Он снова вынул трубку и принялся чистить ее каким-то странным маленьким инструментом. Я повторял про себя это имя, данное мне при рождении, имя, которым меня называли долгие годы моей жизни, имя, при звуке которого у кого-то в памяти возникало мое лицо. Педро.
12
Ничего особенного не было в этой коробке из-под печенья. Облупившийся оловянный солдатик с барабаном. Клевер с четырьмя листиками, наклеенный на белый конверт. Фотографии.
Я изображен на двух. Сомнений нет — это тот же человек, который снят вместе с Гэй Орловой и старым Джорджадзе. Высокий брюнет, разница только в том, что тогда у меня не было усов. На одной из фотографий я в обществе молодого человека, моего ровесника, такого же высокого, но с более светлыми волосами. Фредди? Да, потому что на обороте кто-то надписал карандашом: «Педро — Фредди — Лаболь». Мы на берегу моря, в купальных халатах. Снимок явно очень старый.
На втором нас четверо: Фредди, я, Гэй Орлова, которую я легко узнал, и та другая молодая женщина — мы сидим в «летней столовой», прямо на полу, откинувшись на край дивана, обитого красным бархатом. Справа виден бильярд.
На третьей фотографии — молодая женщина, которая снята с нами в «летней столовой». Она у бильярдного стола, в руках держит кий. Светлые волосы падают на плечи. Не ее ли я привозил к Фредди? На другом снимке она стоит, облокотившись на перила какой-то веранды.
Открытка с видом Нью-Йорка: «Говард де Люцу для месье Робера Брюна. Вальбрез. Орн». Читаю:
«Дорогой Боб. Привет из Америки. До скорого. Фредди».
Странный документ, с грифом:
ГЕНЕРАЛЬНОЕ КОНСУЛЬСТВО РЕСПУБЛИКИ АРГЕНТИНА
№ 106
Генеральное консульство Республики Аргентина во Франции, представляющее интересы Греции в оккупированной зоне, удостоверяет, что во время мировой войны 1914–1918 гг. архивы мэрии г. Салоники были уничтожены пожаром.
Париж, 15 июля 1941 г.
Генеральный консул
Республики Аргентина,
представляющий интересы Греции.
Неразборчивая подпись, под которой напечатано на машинке:
Р.Л. де Оливейра Сезар, Генеральный консул.
Я? Нет, его зовут не Педро.
Маленькая газетная вырезка:
О СЕКВЕСТРИРОВАННОМ ИМУЩЕСТВЕ СЕМЬИ ГОВАРД ДЕ ЛЮЦ
Согласно распоряжению Управления Государственными
Владениями в Вальбрезе (Орн), в замке Сен-Лазар,
7 и 11 апреля состоится распродажа движимого имущества: