Когда летающий морской скат скользил на малой высоте над крышей «Пендлтона», спящая душа Филдинга мягко спустилась в дом. Его тоже обжило Одно. Колониями грибов расселилось на чердаке и на стенах каждой квартиры, отделанных гипсовыми панелями «Шитрок», в каждой трещинке монолитных железобетонных несущих конструкций, в вентиляционных трактах, в трубах, в лифтовых шахтах.
В доме, так же, как и вне его, Одно приняло многочисленные формы, ни одна из которых не являлась чисто растительной или чисто животной, и каждая включала в себя миллиарды и миллиарды самовоспроизводящихся наномашин, призванных строго придерживаться Уникальной программы и выполнять все ее положения. Именно Уникальная программа и определяла соотношение растительной и животной жизни и обеспечивала требуемый баланс обеих в едином и бессмертном организме, имя которому — Одно.
Сон Филдинга перенес его на наноуровень, где, слушая колыбельную, он увидел и узнал, что каждая из тысяч типов наномашин может построить неограниченное количество себе подобных, используя материалы, которые Одно добывало из земли через корни. Он увидел прошлое, огромные города, освобожденные от человечества, и завершение Погрома. Он увидел начало Зачистки, когда Одно росло, поглощая города, и его бессчетные квадриллионы наномашин кормились не только почвой, но и всем созданным человечеством. И за какие-то десятилетия с лица Земли исчезли все признаки цивилизации, исчезла ее история и кардинально изменилась планетарная экология.
Во всем мире осталось нетронутым только одно здание, как символ. И «Пендлтону» предстояло стоять вечно. Целостность его структуры поддерживало Одно. Металлическая арматура, бетон, стекла ремонтировались на наноуровне. «Пендлтон» оставался памятником человеческой наглости, гордости и тщеславию, а также глупости и невежества всего человечества. Не в последнюю очередь служил он монументом и человеческой ненависти к себе подобным, которая проявлялась в идеологии массовых убийств, в подчинении грубой силе, в готовности отдать свободу в обмен на минимум материальных благ, в поклонении лжи, в уходе от правды.
Если бы не успокаивающая колыбельная, звучавшая из стен, эти сны тянули бы на кошмары. Но Филдинга осторожно провели сквозь них, его сомнения рассеялись, подозрения улеглись, негодование ушло, страхи улетучились. Он продолжал видеть сны, и из них Филдинг Уделл узнал, что он обязательно должен сделать после того, как проснется. Ему ясно дали понять, что задача эта не из легких, но Одно хотело, чтобы он это сделал, и Филдинг осознавал, что лишь верной службой добьется желанной свободы, потому что только Одно могло даровать ее ему.
Марта Капп
Она поступила правильно, отдав пистолет Туайле, но без оттягивающего руку оружия чувствовала себя неуютно, хотя стреляла из пистолета, лишь когда брала уроки. После этого пистолет оставался в ящике прикроватного столика до появления жуткой твари из дивана и полотнищ синего света. Марта подозревала, что в случае возвращения в свое время из этого мерзкого будущего без пистолета она уже никогда не будет чувствовать себя в безопасности.
Эдна, благослови Господь ее пугливую душу, похоже, решила довести сестру до белого каления. Сначала обошла две лужицы серой жижи, все, что осталось от Дымка и Пепла, указывая на них и говоря на латыни: «Да пребудет Господь с нами! Да убережет Он нас от дурного», — словно подозревая, что в них еще остается демоническая сила и в любой момент они могут возродиться в новом образе.
— Дорогая, ты же не экзорцист, — напомнила ей Марта.
— Я и не собираюсь его подменять. Просто принимаю меры предосторожности.
— Разве это не опасно для дилетанта, иметь дело с демонами? Если они были демонами. А они ими не были.
— У тебя есть мел? — спросила Эдна, нацелила указательный палец на одну из лужиц и вновь что-то сказала на латыни.
— И где я возьму мел? — вопросом ответила Марта.
— Если у тебя нет мела, сойдет помада или карандаш для бровей.
— Я не захватила с собой сумочку. Или чемодан. Или корзинку с ленчем.
— Мне нужно что-нибудь, чтобы обвести их пентаграммой. Чтобы они остались на месте.
— По-моему, они и так останутся. Они мертвы.
— Мне нужно оставить их на месте, — настаивала Эдна, и ее голос дрогнул. Глаза наполнились слезами, которые тут же потекли по щекам. — Они убили моего сладкого Дымка. Моего маленького Пепла. Мне нужно удержать их в пентаграмме до того, как сюда придет отец Мерфи или кто-то еще и проведет требуемый ритуал, и отправит их обратно в ад, чтобы они больше не смогли причинить вреда ничьим кошечкам. Ты позвонила отцу Мерфи? Попросила его прийти побыстрее?
Марту охватил новый страх, смешанный с печалью. В дрожащем голосе Эдны слышались отчаяние и замешательство, предполагающие, что потрясение, вызванное случившимся, привело к удручающим последствиям: Эдна пересекла черту, отделявшую очаровательную эксцентричность от более тревожного состояния, требующего участия психиатра. Непосредственность, присущая Эдне чуть ли не с детства, разом ушла. И теперь она даже выглядела старше своих лет.
— Да, дорогая, — ответила Марта. — Я позвонила отцу Мерфи. Он уже едет. Подойди и постой рядом со мной, пока мы будем ждать его прибытия. Возьми меня за руку.
Эдна покачала головой.
— Не могу. Я не должна спускать глаз с этих мерзавцев.
Чувство уязвимости усилилось, и Марта поняла, что подсознательно она начала испытывать неуверенность в своих силах задолго до этого вечера, с того момента, как сестры продали «Капп систерс кейкс» и она ушла с поста генерального директора компании. Она знала свое дело. Ей нравилось управлять большой компанией. Уходя на пенсию, она поменяла место у штурвала на спасательную лодку, отданную во власть волн. Пистолет она купила через месяц после ухода из компании. Покупка пистолета не имела никакого отношения к страху перед преступностью, а являлась подсознательной реакцией на чувство уязвимости, возникшее после того, как Марта отстранилась от управления большим кораблем. Теперь же она осталась и без корабля, и без очаровательных, пусть и фривольных мужей, и без пистолета, и, возможно, без поддержки сестры, на которую всегда могла положиться точно так же, как Эдна могла положиться на нее.
Марта отошла от стены, у которой стояла, и направилась к Эдне. Взяла сестру за руку.
— Помнишь нашего первого кота? Мы тогда были совсем маленькими девочками. Тебе исполнилось девять, а мне — семь, когда папа принес его домой.
На мгновение Эдна нахмурилась, а потом ее лицо расцвело улыбкой.
— Мистер Джинглс.[45] Такой милый мальчик.
— Весь черный с белыми носочками, помнишь?
— И белым пятнышком на грудке.
— А как он любил играть с ниткой.
Взгляд Эдны сместился за спину сестры, обратилась она к кому-то еще:
— Слава богу, вы здесь.
В голове Марты сверкнула безумная мысль, что прибыл отец Мерфи, с крестом и освященными маслом, солью и водой, чтобы изгнать дьявола.
Но, повернувшись, увидела Логана Спэнглера, начальника службы безопасности, входящего в гостиную из прихожей. Он сдал смену давным-давно, ему следовало быть вне «Пендлтона», когда произошел прыжок, но она видела его перед собой, в форме и с пистолетом на боку.
Бейли Хокс
Пятеро вышли из помещения бассейна вместе. Взяв дрожь под контроль, Сайлес Кинсли вытащил пистолет из кармана плаща и первым поднимался по северной лестнице на третий этаж. Бейли, второй вооруженный член команды, естественно, шел последним.
Держа дверь из коридора на лестницу открытой, Бейли уже собирался переступить порог, когда услышал за спиной тихий голос:
— Бейли. Подождите.
Хотя его позвали по имени и он ожидал увидеть человека, которого знал, Бейли отпустил дверь, сместился влево, привалился к ней телом, не позволяя закрыться, и развернулся, направив «беретту» на голос, держа пистолет обеими руками.
Между Бейли и открытой дверью в тренажерный зал стоял мужчина лет под тридцать.
— Кто вы?
— Я называю себя Свидетелем. Послушайте, обратный переход произойдет через шестьдесят две минуты. Потом вы окажетесь в своем времени.
Волосы мужчины, одетого в джинсы, хлопчатобумажный свитер и непромокаемую куртку, блестели от воды, джинсы промокли. А туфли потемнели от воды. Он недавно попал под сильный дождь. Здесь ночь стояла ясная.
— Флуктуаций, которые предшествовали первому переходу, перед обратным переходом не будет.
— Откуда вы это знаете? — спросил Бейли, по-прежнему держа незнакомца на мушке.
— Чем выше, тем безопаснее. Оно сильнее всего в подвале, в лифтовых шахтах.
Бейли чуть повел пистолетом.
— Идите сюда. Пойдемте со мной.
— Там, где оно сильнее, оно может влезть в голову. Сбивать с толку. Может, даже контролировать.
— Оно в вас?
— Я здесь единственный, в ком его нет. Я — сторонний наблюдатель. Оно мне это позволило.
— Что это за «оно»?
— В этом будущем вся жизнь едина. Есть только Одно. Одно — это и растение, и животное, и машина.
Остальные, поднимающиеся по лестнице, поняли, что Бейли не идет с ними. Том Трэн позвал его.
Бейли смотрел на незнакомца сквозь прорезь прицела, по-прежнему держа пистолет обеими руками.
— Пошли.
— Нет. Мое положение здесь крайне непростое. Вы должны это понимать.
— Вы нам поможете, или я вас пристрелю, — пригрозил Бейли, когда незнакомец начал отворачиваться от него. — Клянусь, пристрелю.
— Меня нельзя убить, — ответил незнакомец и шагнул в открытую дверь спортзала.
Марта Капп
Увидев Логана Спэнглера, входящего в гостиную из прихожей, Марта Капп ярко вспомнила свои ощущения в ту ночь, когда умер ее первый муж, Саймон, тридцать девять лет тому назад. Умер мгновенно, от обширного инфаркта, в половине восьмого вечера. Их сын, единственный ребенок, находился в частной школе-интернате. Тело увезли, постепенно отбыли все друзья и родственники, приехавшие, чтобы утешить Марту. Оставшись одна, она не смогла заставить себя лечь на кровать, которую делила с Саймоном, но сон не шел даже в спальне для гостей, где она решила провести ночь. Саймон не обладал деловыми качествами, чурался тяжелой работы, его тщеславие, страсть к сплетням и сентиментальность порою даже раздражали, но она любила мужа за его лучшие качества, отменное чувство юмора и доброжелательность. Возможно, у нее не щемило сердце от утраты, и на нее не накатила черная тоска, но горевать она точно горевала. И в половине третьего утра, лежа без сна, услышала, что где-то в доме горько плачет мужчина. Озадаченная, она поднялась, отправилась на поиски скорбящего и вскоре нашла его. Саймон, живой и здоровый, каким он был в 19.29 прошедшего дня, сидел на краю кровати в их спальне, такой несчастный, так страдающий, что она не могла на него смотреть. Что удивительно, он не отреагировал и не посмотрел на нее, когда она позвала его по имени. Опечаленная тем, что ему так плохо, но нисколько не боясь, она села на кровать рядом с ним. Когда положила руку ему на плечо, рука прошла сквозь него, а он, похоже, и не почувствовал ее прикосновения. Вероятно, он не мог видеть Марту и не смотрел на нее не потому, что сознательно отворачивался. Всю жизнь она верила в Бога, но не в призраков. Лицо у него перекосило, он то прижимал руки к вискам, то кусал костяшки пальцев. Горе и страдания, которые он испытывал, подсказали Марте, что их причина — не его смерть, а что-то другое. Его мучения так подействовали на нее, что она больше не могла на них смотреть и вскоре ушла, опечаленная и сбитая с толку, гадая, а можно ли теперь доверять собственным чувствам. Она вернулась в спальню для гостей, и стенания продолжались еще около часа. Когда они наконец затихли, Марта попыталась убедить себя, что ей все это приснилось или, горюя, она все выдумала. Но обманывать себя она не умела и знала: призрак Саймона был таким же реальным, как его внезапная смерть.