| But to abandon Orr's tent would be to abandon Orr, who would have been spurned and humiliated clannishly by these four simple-minded officers waiting to move in. | Но оставить палатку Орра - значило оставить самого Орра на милость четырех жизнерадостных идиотиков, которые, едва переступив порог, попрали бы и оскорбили память Орра. |
| It did not seem just that these boisterous, immature young men should show up after all the work was done and be allowed to take possession of the most desirable tent on the island. | Было бы несправедливо подарить горластым, зеленым юнцам самую комфортабельную палатку на всем острове, после того как в нее было вложено столько труда. |
| But that was the law, Sergeant Towser explained, and all Yossarian could do was glare at them in baleful apology as he made room for them and volunteer helpful penitent hints as they moved inside his privacy and made themselves at home. | Но таков порядок, объяснил сержант Таусер, и Йоссариану оставалось лишь с сердито-виноватым видом наблюдать, как новенькие занимают его владения и устраиваются в них как дома, да острить по их адресу. |
| They were the most depressing group of people Yossarian had ever been with. | Более назойливых и обременительных людей Йоссариан в жизни своей не встречал. |
| They were always in high spirits. | У них всегда было прекрасное настроение. |
| They laughed at everything. | Они смеялись по всякому поводу. |
| They called him 'Yo-Yo' jocularly and came in tipsy late at night and woke him up with their clumsy, bumping, giggling efforts to be quiet, then bombarded him with asinine shouts of hilarious good-fellowship when he sat up cursing to complain. | Они шутливо называли его Йо-Йо и, возвращаясь поздно ночью под хмельком, старались его не потревожить, но неуклюже наталкивались друг на друга, шумели, хихикали и в конце концов будили его, а когда он, чертыхаясь, садился на койке и жаловался, что ему не дают спать, они перекрывали его жалобы ослиными криками и веселым дружелюбным гомоном. |
| He wanted to massacre them each time they did. | В такие минуты ему хотелось устроить им Варфоломеевскую ночь. |
| They reminded him of Donald Duck's nephews. They were afraid of Yossarian and persecuted him incessantly with nagging generosity and with their exasperating insistence on doing small favors for him. | Эти люди напоминали Йоссариану шкодливых племянников Дональда Дака.[18] Они побаивались Йоссариана и непрерывно досаждали ему своим простодушием и раздражающе-настойчивыми попытками оказать разные мелкие услуги. |
| They were reckless, puerile, congenial, naive, presumptuous, deferential and rambunctious. | Они были отважными, наивными, непосредственными, самонадеянными, почтительными и шумливыми. |
| They were dumb; they had no complaints. | Они были тупоголовы и потому всем довольны. |
| They admired Colonel Cathcart and they found Colonel Korn witty. | Они восторгались полковником Кэткартом, а подполковника Корна считали остряком. |
| They were afraid of Yossarian, but they were not the least bit afraid of Colonel Cathcart's seventy missions. | Они боялись Йоссариана, но ни капельки не боялись нормы в семьдесят боевых вылетов, установленной полковником Кэткартом. |
| They were four clean-cut kids who were having lots of fun, and they were driving Yossarian nuts. | Эта четверка гладковыбритых мальчишек веселилась без устали и доводила Йоссариана до исступления. |
| He could not make them understand that he was a crotchety old fogey of twenty-eight, that he belonged to another generation, another era, another world, that having a good time bored him and was not worth the effort, and that they bored him, too. | Он никак не мог втемяшить в их глупые головы, что в свои двадцать восемь лет он уже старик с укоренившимися странностями, что он принадлежит к другому поколению, к другой эпохе, к другому миру, что их веселье не стоит выеденного яйца и претит ему и что сами они тоже претят ему. |
| He could not make them shut up; they were worse than women. They had not brains enough to be introverted and repressed. | Ему никак не удавалось заставить их заткнуться и умерить свои восторги. |
| Cronies of theirs in other squadrons began dropping in unashamedly and using the tent as a hangout. | Их дружки из других эскадрилий начали бесцеремонно захаживать в палатку, превратив ее в притон. |
| There was often not room enough for him. | Йоссариану некуда было деться. |
| Worst of all, he could no longer bring Nurse Duckett there to lie down with her. | Хуже всего, что он не мог приводить к себе сестру Даккит. |
| And now that foul weather had come, he had no place else! | А теперь, когда стояла гнусная погода, вести ее было больше некуда. |
| This was a calamity he had not foreseen, and he wanted to bust his roommates' heads open with his fists or pick them up, each in turn, by the seats of their pants and the scruffs of their necks and pitch them out once and for all into the dank, rubbery perennial weeds growing between his rusty soupcan urinal with nail holes in the bottom and the knotty-pine squadron latrine that stood like a beach locker not far away. | Это было подлинным бедствием, которого он не мог предусмотреть заранее. Ему хотелось взять каждого из них за шиворот и перекидать всех по очереди, как котят, в мокрый, колючий бурьян, растущий между его личным писсуаром - ржавой кастрюлей с дыркой на дне - и общей уборной, сколоченной из сучковатых сосновых досок и походившей на купальную кабинку. |
| Instead of busting their heads open, he tramped in his galoshes and black raincoat through the drizzling darkness to invite Chief White Halfoat to move in with him, too, and drive the fastidious, clean-living bastards out with his threats and swinish habits. | Но, вместо того чтобы как-то расправиться с ними, Йоссариан темным вечером под моросящим дождем потащился в галошах и черном дождевике уговаривать Вождя Белый Овес переселиться к нему, чтобы Вождь своей чудовищной руганью и свинскими привычками заставил убраться куда-нибудь подальше этих благовоспитанных мерзких чистюль. |
| But Chief White Halfoat felt cold and was already making plans to move up into the hospital to die of pneumonia. | Но Вождь Белый Овес простудился и собирался в госпиталь, чтобы умереть там от воспаления легких. |
| Instinct told Chief White Halfoat it was almost time. | Инстинкт подсказывал Вождю, что его час пробил. |
| His chest ached and he coughed chronically. | Грудь болела, кашель беспрестанно сотрясал его. |
| Whiskey no longer warmed him. | Спиртное больше не грело. |
| Most damning of all, Captain Flume had moved back into his trailer. | Самым тяжким проклятьем для него было то, что капитан Флюм вернулся в их трейлер. |
| Here was an omen of unmistakable meaning. | Это уж, несомненно, было дурным предзнаменованием. |
| 'He had to move back,' Yossarian argued in a vain effort to cheer up the glum, barrel-chested Indian, whose well-knit sorrel-red face had degenerated rapidly into a dilapidated, calcareous gray. | - Ему пришлось вернуться, - доказывал Йоссариан в тщетной попытке развеселить мрачного широкоплечего индейца, чье литое медно-красное лицо с каждым днем тускнело и приобретало известково-серый оттенок. |
| 'He'd die of exposure if he tried to live in the woods in this weather.' | - При такой погоде в лесу он бы сдох. |
| 'No, that wouldn't drive the yellowbelly back,' Chief White Halfoat disagreed obstinately. | - Нет, желтопузая крыса вернулась не поэтому, -упрямо гнул свое Вождь Белый Овес. |
| He tapped his forehead with cryptic insight. | Жестом провидца он постучал себя пальцем по лбу. |
| 'No, sirree. He knows something. | - Нет, ваше высочество, он что-то чует. |
| He knows it's time for me to die of pneumonia, that's what he knows. | Он чует, что настал мой час помирать от воспаления легких, вот что он почуял. |
| And that's how I know it's time.' | И поэтому я знаю, что мой час пробил. |
| 'What does Doc Daneeka say?' | - А что говорит доктор Дейника? |
| 'I'm not allowed to say anything,' Doc Daneeka said sorrowfully from his seat on his stool in the shadows of a corner, his smooth, tapered, diminutive face turtle-green in the flickering candlelight. | - Мне не разрешают ничего говорить, - печально сказал доктор Дейника, сидя на своем стульчике в темном углу палатки. Его гладкое остренькое личико казалось мертвенно-зеленоватым в мерцающем пламени свечи. |