— Какое они имели право?
— «Уловка двадцать два».
— Что? — Йоссариан оцепенел от страха, и по телу его пробежал холодок. — Что вы сказали?
— «Уловка двадцать два», — повторила старуха, мотая головой. — «Уловка двадцать два». Она позволяет им делать все, что они хотят, и мы не в силах им помешать.
— О чем вы, черт побери, толкуете? — растерявшись, яростно заорал на нее Йоссариан. — Да откуда вы знаете, что на свете существует «уловка двадцать два»?
— Солдаты с дубинками в твердых белых шляпах только и твердили «уловка двадцать два», «уловка двадцать два».
— А они вам ее показывали, эту «уловку»? — спросил Йоссариан. — Почему вы не заставили их прочитать вам текст этой «уловки»?
— Они не обязаны показывать нам «уловку двадцать два», — ответила старуха. — Закон гласит, что они не обязаны этого делать.
— Какой еще закон?
— «Уловка двадцать два».
— О, будь я проклят! — с горечью воскликнул Йоссариан. — Опять этот заколдованный круг! — Йоссариан остановился и печально огляделся. — А где же старик?
— Ушел, — замогильным тоном сказала старуха.
— Ушел?
— Ушел в лучший мир, — сказала старуха и тыльной стороной ладони коснулась лба. — Вот здесь у него что-то сломалось. Он то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство.
Йоссариан повернулся и побрел по квартире. С мрачным любопытством он заглядывал в каждую комнату. Вся стеклянная утварь была разбита вдребезги людьми с дубинками. Портьеры содраны, постели свалены на пол. Стулья, столы и туалетные столики опрокинуты. Все, что можно сломать — сломано. Разгром был полный. Никакая орда вандалов не могла бы учинить большего разорения. Все окна были разбиты, и тьма чернильными облаками вливалась в каждую комнату сквозь высаженные рамы. Йоссариан ясно представлял себе тяжелую, всесокрушающую поступь высоких парней в белых шлемах — военных полицейских. Он представлял себе разнузданное зловещее веселье, с каким они громили все вокруг, их лицемерное, не ведающее пощады сознание своей правоты и преданности долгу. Бедные девочки — они все пропали. Осталась только плачущая старуха в выглядывавших один из-под другого мешковатых коричневом и сером свитерах и черной головной шали. Но скоро и она пропадет.
— Пропали… — горевала она, когда он вернулся. — Кто теперь меня приютит?
Йоссариан пропустил этот вопрос мимо ушей.
— У Нейтли была подружка, о ней что-нибудь известно?
— Пропала.
— Это мне известно. Но что о ней слышно? Кто-нибудь знает, куда она девалась?
— Пропала.
— А ее сестренка, что с ней случилось?
— Пропала, — монотонно твердила старуха.
— Вы понимаете, о чем я говорю? — резко спросил Йоссариан, глядя старухе прямо в глаза, чтобы убедиться, не бредит ли она. Он повысил голос: — Что случилось с сестренкой, с маленькой девочкой?
— Пропала, и она пропала, — сердито ответила старуха. Она стала подвывать громче. — Выгнали с остальными вместе. Выгнали на улицу. Даже не дали ей надеть пальто.
— Куда она ушла?
— Не знаю, не знаю.
— Кто же о ней позаботится?
— А кто позаботится обо мне?
— Ведь, кроме вас, она никого не знает?
— А кто присмотрит за мной?
Йоссариан бросил старухе в подол деньги — удивительно, как часто люди, оставив деньги, думают, что тем самым они исправили зло! — и вышел на лестничную площадку. Спускаясь по ступенькам, он поносил на чем свет стоит «уловку двадцать два», хотя знал, что таковой нет и в помине. «Уловка двадцать два» вообще не существовала в природе. Он-то в этом не сомневался, но что толку? Беда была в том, что, по всеобщему мнению, этот закон существовал. А ведь «уловку двадцать два» нельзя было ни потрогать, ни прочесть, и, стало быть, ее нельзя было осмеять, опровергнуть, осудить, раскритиковать, атаковать, подправить, ненавидеть, обругать, оплевать, разорвать в клочья, растоптать или просто сжечь.
На улице было холодно и темно, тусклый промозглый туман колыхался в воздухе и сочился по шершавой облицовке каменных домов, по пьедесталам памятников. Йоссариан поспешил к Милоу, чтобы покаяться и отречься от заблуждений. Он сказал, что просит извинения, и, сознавая, что лжет, пообещал сделать столько боевых вылетов, сколько пожелает полковник Кэткарт, если только Милоу использует все свое влияние в Риме, чтобы установить местопребывание сестренки нейтлевой девицы.
— Ей всего двенадцать лет, она же еще ребенок, Милоу, — взволнованно объяснил Йоссариан. — Мне хочется отыскать ее, пока не поздно.
Тот встретил его просьбу милостивой улыбкой.
— У меня как раз есть то, что тебе надо, — двенадцатилетняя девственница, совсем еще ребенок, — объявил он бодро. — Правда, на самом деле этому ребенку всего лишь тридцать четыре, но строгие родители держат свою дочь на диете с низким содержанием протеина. И вообще…
— Милоу, речь идет о маленькой девочке, — нетерпеливо, с отчаянием в голосе перебил его Йоссариан. — Как ты не понимаешь! И главное — я хочу ей помочь. Ведь у тебя самого дочери. Она еще ребенок. Она оказалась совсем одна в этом городе, за ней некому присмотреть. Я хочу спасти ее от беды. Неужели ты не понимаешь, о чем я говорю?
Милоу все понял и был растроган до глубины души.
— Йоссариан, я горжусь тобой, — воскликнул он прочувствованным тоном. — Серьезно, я горжусь. Ты даже не представляешь себе, до чего я рад, что тебя волнуют не только сексуальные проблемы. Ты человек принципа. Разумеется, у меня есть дочери, и я понимаю тебя, как никто в мире. Мы ее найдем. Не беспокойся. Пойдем и разыщем эту девочку, даже если для этого нам придется перевернуть весь город. Пошли.
И Йоссариан вместе с Милоу Миндербиндером в скоростной служебной машине синдиката «М. и М.» отправились в управление полиции, где смуглый, неряшливый полицейский комиссар с тоненькими черными усиками и в расстегнутом мундире приветствовал Милоу с таким неприличным подобострастием, будто Милоу был неким элегантным маркизом.
— А-а, марчезе Милоу![24] — воскликнул донельзя польщенный комиссар. — Почему же вы не предупредили меня о своем приходе? Я бы устроил в вашу честь роскошный банкет. Входите, входите, марчезе. Вы у нас такой редкий гость.
Милоу понял, что нельзя терять ни минуты.
— Привет, Луиджи, — сказал он, кивнув с такой небрежностью, что это могло показаться невежливым. — Луиджи, мне нужна ваша помощь. Это мой друг. Ему нужно найти одну девочку.
— Девчонку, марчезе? — спросил комиссар и озадаченно поскреб себе щеку. — В Риме уйма девчонок. Найти девчонку для американского офицера — пустяковое дело.
— Нет, Луиджи, ты меня не понял. Речь идет о двенадцатилетнем ребенке, он хочет найти эту девочку как можно скорее.
— А-а… Ну теперь я понял, — смекнул комиссар. — Для того чтобы это найти, потребуется некоторое время. Но если ваш друг подождет на конечной остановке пригородного автобуса, куда приезжают молоденькие девочки из деревень в поисках работы, то я…
— Да нет, Луиджи, никак ты нас не поймешь, — оборвал его Милоу так грубо и нетерпеливо, что полицейский комиссар вспыхнул, вскочил и, вытянувшись в струнку, начал смущенно застегивать пуговицы мундира. — Эта девочка — старый друг семьи, и нам хочется ей помочь. Она еще дитя. И сейчас бродит где-то в городе одна-одинешенька. Мы хотим разыскать ее, пока кто-нибудь ее не обидел. Теперь ты понял? Луиджи, это для меня очень важно. У меня дочь такого же возраста, и для меня нет ничего важнее, чем спасти сейчас это бедное дитя, пока не поздно. Ты мне поможешь?
— Си, марчезе, теперь я понял, — сказал Луиджи. — Я сделаю все, что в моих силах. Я найду ее. Но сегодня вечером у меня почти нет людей. Сегодня мои ребята пытаются перекрыть каналы, по которым поступает контрабандный табак.
— Контрабандный табак? — спросил Милоу.
— Милоу, — взмолился Йоссариан. Сердце его оборвалось. Он понял, что теперь все пропало.
— Си, марчезе, — сказал Луиджи. — Прибыль от незаконного ввоза табака настолько высока, что справиться с контрабандой почти невозможно.
— А что, в самом деле прибыль так уж высока? — спросил Милоу с живейшим интересом. Его брови цвета ржавчины алчно изогнулись, а ноздри жадно втянули воздух.
— Милоу, — окликнул его Йоссариан. — Не забудь обо мне.
— Си, марчезе, — ответил Луиджи. — Доход от незаконного ввоза табака весьма высок. Контрабанда превратилась в национальный скандал, в позор нации.
— Вот оно что! — заметил Милоу с рассеянной улыбкой и, словно заколдованный, направился к дверям.
— Милоу! — завопил Йоссариан и порывисто кинулся к двери наперехват. — Ты ведь пообещал помочь мне.
— Табак, контрабандный табак, — объяснял Милоу, отталкивая Йоссариана с дороги. У него были мутные глаза эпилептика. — Позволь мне пройти. Я хочу ввозить контрабандный табак.
— Не уходи, помоги мне разыскать ее, — умолял Йоссариан. — Контрабандный табак подождет до завтра.
Но Милоу был глух к этой просьбе, он пробивался к двери, хотя и не прибегая к силе, но неудержимо, точно в каком-то ослеплении, весь потный, с лихорадочным румянцем на щеках, с подергивающимися, слюнявыми губами. Его будто терзала глубокая, безотчетная тоска, и он негромко подвывал: «Контрабандный табак, контрабандный табак». В конце концов Йоссариан сдался и уступил ему дорогу, поняв, что остановить его — дело совершенно безнадежное. Милоу пулей выскочил за дверь. Полицейский комиссар снова расстегнул мундир и впился в Йоссариана презрительным взглядом.
— Чего тебе здесь нужно? — холодно спросил он. — Ты хочешь, чтобы я тебя арестовал?
Йоссариан вышел из кабинета, спустился по лестнице и очутился на темной, как гробница, улице. Милоу и след простыл. Вокруг — ни одного светящегося окна. Несколько кварталов Йоссариан шел по пустынной улице, круто поднимавшейся в гору. Впереди, куда убегала булыжная мостовая, сияли огни широкой авеню, а полицейский участок находился в самом низу на другом конце улицы, где желтые лампы у входа светили в сыром воздухе, как мокрые факелы. Моросил мелкий, холодный дождь. Йоссариан медленно одолевал подъем. Скоро он подошел к тихому, уютному, м