Теперь узкие ладошки лежали поверх скатерти. Манили. Невольно поддавшись какому-то внутреннему порыву, Краюшкин бережно накрыл ее пальчики своей ладонью. Брови женщины слегка дрогнули, выражая некоторое смятение. После чего она нерешительно, будто бы преодолевая какую-то душевную преграду, вытянула ладонь. Поднявшись, быть может, более порывисто, чем следовало бы, произнесла:
– Вы, наверное, голодны, а я все со своими горестями?
– Разве что самую малость.
– Так получилось, что я сегодня отпустила прислугу. Давайте я поухаживаю за вами сама.
Уже через пятнадцать минут в тарелки был разлит суп из молодой зелени. В отдельных тарелках – стерлядь паровая, седло дикой козы с гарниром. На жаркое цыплята. Спаржа цельная с соусом. К чаю – пирожки с луком.
Судя по обилию ассортимента, господин Епифанцев себе ни в чем не отказывал. Виктор Краюшкин, не заставив себя долго упрашивать, отведал поданное.
– Аристарх Григорьевич, а где сейчас Тимофей? Я так по нему скучаю.
– Не хотелось бы вас расстраивать, но Тимофей просил меня не называть его адреса, – отвечал Краюшкин, ловко управляясь с цыпленком. – Могу вам сказать одно, что он проживает неподалеку от вашего дома. И даже несколько раз наблюдал за тем, как вы прогуливаете свою собачку.
Цыплята были забыты. Женщина оставила вилку в сторону и закрыла лицо руками.
– Боже мой! Назовите мне его адрес. Я вас умоляю!
– Поймите меня правильно, сударыня, в некоторых вопросах следует оставаться непреклонным, – серьезно произнес Краюшкин.
– Неужели он мне не доверяет? – в отчаянии произнесла Людмила Петровна.
– Что вы говорите такое! – яростно возражал Краюшкин. – Тимофей всецело на вас полагается, но все дело может погубить глупая случайность. Ведь им самим и вашим мужем была проделана огромная работа. Осталась всего лишь самая малость. Хочу вам сказать откровенно: Тимофей опасается, что вы можете потерять осторожность и тогда такое большое дело может быть просто загублено.
– О господи! – картинно всплеснула руками женщина. – Ну, как же он мог подумать такое? Неужели я дала повод усомниться в своей преданности? Я ведь все понимаю!
– Вот видите, и вы со мной согласились, – обрадованно подхватил Краюшкин, проглотив последнюю ложку супа. – Осталось самое малое… И будьте осторожны, я умоляю вас! – Сложенные ладони коснулись кончика носа. – В первую очередь он делает все это для вашего общего будущего.
Ресницы женщины дрогнули, смахнув набежавшую слезу.
– Он вам так и сказал? – не пряча надежды, спросила госпожа Епифанцева.
– Уверяю вас, Тимофей так и сказал, – вновь принялся Краюшкин за цыпленка.
В ответ она подарила ему милую улыбку. Наверное, это была одна из самых сильных ее сторон, о чем она не могла не знать.
– Я согласна потерпеть… Ради нашего общего с ним будущего.
Цыпленок был великолепен! За неторопливым разговором был прикончен и он.
Взглянув на часы, Краюшкин произнес:
– О господи! Мне нужно уходить. У меня еще масса дел… Да, едва не забыл. Тимофей сказал, что хотел бы получить от вас записку – как доказательство вашей любви к нему. И еще он просил побрызгать бумагу вашими любимыми духами. Он мне так и сказал, что с этим запахом у него много связано.
– Вот оно как, – расчувствовалась женщина. – Подождите меня немного, я сейчас приду.
Поднявшись, Епифанцева направилась в соседнюю комнату.
Отсутствовала дама всего лишь несколько минут и вернулась с листком бумаги, сложенным вчетверо. Достав из секретера плотный белый конверт, положила в него записку, спросив:
– Когда вы его увидите?
– Думаю, что сегодня же вечером.
– Ох, как я вам завидую!
– Все образуется, – скрывая вздох облегчения, произнес Краюшкин. – Позвольте откланяться… Как вы прелестны, мадам! – не позабыл он поцеловать при прощании прохладные пальцы хозяйки.
Глава 12ПОЛИЦЕЙСКАЯ ПРОВОКАЦИЯ
Нацепив пенсне, Григорий Леонидович уже в третий раз перечитывал содержание записки. Это была самая настоящая удача, какая встречается не во всяком деле. От бумаги пахло духами, как от парфюмерной лавки, и Виноградов всерьез подозревал, что на лист бумаги было вылито добрых полфлакона.
«Милый мой Тимоша! Ты даже не представляешь, как я по тебе тоскую. Я думаю о тебе каждый день, каждую минуту, каждую секундочку с того самого дня, как мы с тобой расстались. А одну из роз, что ты подарил мне при расставании, я положила в книгу и теперь всякий раз смотрю на нее, вспоминая наш последний вечер, проведенный вместе. Дорогой мой Тимоша, всякий раз я засыпаю с мыслями о тебе. Не могу позабыть твои крепкие руки на своем теле. Вспоминаю, как ты меня ласкаешь и любишь. Сейчас, когда тебя нет рядом, я поняла, что ни один мужчина мне не был нужен так, как ты. Я не могу дождаться того дня, когда мы с тобой будем вместе. Вспоминаю минуты, что мы выкраивали с тобой для нашей грешной любви в Санкт-Петербурге. И вот сейчас, когда, казалось бы, нас с тобой уже ничто не разделяет, когда мой муж находится в тюрьме, мы с тобой не можем соединиться. Как же мне горько! Я буду молить господа о приближении нашей встречи, чтобы мы с тобой никогда больше не расставались».
– Однако, – уже в который раз протянул Григорий Леонидович, – никогда бы не подумал, что эта женщина столь романтическая натура. Вот признайтесь мне откровенно, Виктор, вам когда-нибудь женщины писали подобные послания?
– Что-то не припоминаю, – едва улыбнувшись, произнес Краюшкин.
– Вот и я не могу вспомнить за собой подобного, – с какой-то затаенной грустью отвечал Виноградов. – В чем-то этому Макарцеву стоит даже позавидовать. Эта женщина его очень любит.
– Мне тоже так показалось.
– Но похоже, что с его стороны это всего лишь легкое приключение, о котором он уже успел позабыть. Есть категория таких мужчин, которым доставляет радость переспать с женой своего приятеля. Вот что сделаем: завтра приведите ко мне господина Епифанцева, скажем, часов в двенадцать. Я бы хотел с ним побеседовать пообстоятельнее.
– Хорошо, Григорий Леонидович.
Арестованного привели точно в назначенное время, с ударами курантов. Верзила-надзиратель протолкнул Епифанцева, слегка замешкавшегося в проходе, в комнату и басовито поинтересовался:
– Ваше высокоблагородие, мне при вас быть?
– Подожди за дверью, голубчик. Надеюсь, что наш арестованный не станет чудить. Проходите, – указал Виноградов на стул, когда надзиратель вышел в коридор, мягко прикрыв за собой дверь.
В этот раз Епифанцев выглядел еще более неприглядно, напоминая известные персонажи из богадельни на Хитровке: штанины, собранные в неряшливые складки, потеряли свой первоначальный цвет, оттопыриваясь на коленях большими пузырями; лацканы сюртука поободрались, а из прорехи проглядывала серая подкладка; рубашка потемнела от грязи, а пуговица у ворота держалась на одной нитке. Удивлял лишь галстук, который, как и прежде, выглядел безукоризненно отглаженным, – вне всякого сомнения, главный атрибут одежды Епифанцева.
– Послушайте, когда вы перестанете надо мной издеваться! – слегка повышая голос, произнес Епифанцев. – Я уже более недели пребываю в кутузке. Сплю неизвестно на чем, среди каких-то проходимцев и бродяг. Ем непонятно что!
– Все зависит от вас, – спокойно парировал Виноградов.
– Я вам уже говорил, что я не знаю никаких грабителей. Неужели вы думаете, что таким образом способны сломать мою психику и я вам дам признательные показания?
Фрол Епифанцев неожиданно умолк. Установилась непонятная пауза, которая грозила перерасти в затяжную тишину. Ее можно было бы назвать неловкой, если бы она установилась между старыми приятелями. Очевидно, в этом случае каждый из них попытался бы подыскать подходящие слова, чтобы расколоть ее окончательно. Но сейчас молчание было совершенно иного качества, а точнее, неким приемом, который обычно применяет дознаватель к арестованному.
Спокойствие и тишина. Виноградов улыбнулся, сполна наслаждаясь молчанием. Некое затишье перед предстоящей бурей.
– Вот, стало быть, как? – искренне удивился Виноградов, стараясь усилить драматизм.
На губах Епифанцева застыла едкая усмешка.
– А вы думаете, если вы меня продержите в арестантской с разного рода бродягами и преступниками, так я возьму на себя всевозможные грехи? Не дождетесь!
– Значит, вы по-прежнему утверждаете, что не знакомы с господином Макарцевым?
– Разумеется, я не знаю такого человека. Сколько раз об этом можно говорить, – устало произнес Епифанцев.
– А может, жена ваша знакома с господином Макарцевым?
– Уверен, что и она с ним не знакома. А что вы меня все о нем спрашиваете? Кто таков этот ваш Макарцев?
– Возможно, вы будете удивлены, Фрол Терентьевич, но это любовник вашей жены.
– Ну, знаете ли, это вообще никуда не годится! Это чистейшей воды полицейская провокация!
– Вы уверены?
– Я уверен в том, что моя жена очень порядочная женщина, и у меня нет оснований сомневаться в ее верности!
Григорий Леонидович улыбнулся:
– Вы абсолютно уверены в этом?
– Так же абсолютно, как и в том, что завтра утром взойдет солнце.
– Как вы самонадеянны. А что вы мне скажете, если я докажу прямо противоположное?
– О чем мне еще с вами говорить? Это просто какой-то бред! И как вы мне можете доказать то, чего не было и быть не могло? – Епифанцев выглядел взволнованным. – Я не сомневаюсь ни в порядочности своей семьи, ни в порядочности Тимофея. Вы что, держали над ними свечку, так, что ли, получается?
– Не приходилось… Но вы, кажется, говорили о том, что не знакомы с господином Макарцевым, а сами только что назвали его имя. Ведь его действительно зовут Тимофеем. Как же это тогда понимать?
– Кхм… Кхм… – сконфузившись, кашлянул в кулак Епифанцев. – Вы назвали его имя при нашем первом разговоре.
– Что-то я не припоминаю такого, милейший. Но, видно, у вас феноменальная память, – ухмыльнулся Григорий Леонидович. – Прежде мне не приходилось встречаться с такими людьми, как вы. Извините меня за бестактность, Фрол Терентьевич, но я все-таки собираюсь доказать, что ваша жена изменяет вам с Тимофеем Макарцевым. Если я вам это докажу, вы поможете мне разыскать его?