– Ангелюс Домини, – прошептал он, вставая на колени и повторяя слова, которые он произносил, наверное, сотни раз за последние пятнадцать лет.
– Ангелюс Домини, сын Божий, – ответил невидимый в темноте человек за черной деревянной решеткой. Приветствие сопровождалось глухим покашливанием. – Благостны ли дни твои?
– Они стали благостны милостью незнакомого друга... мой друг.
– Что говорит врач о здоровье твоей жены?
– Он сказал мне то, чего не говорит ей, благодарю за это милосердие Господа нашего Христа. Кажется, несмотря ни на что, я переживу ее. Болезнь сжигает ее.
– Прими мои соболезнования. Сколько ей осталось?
– Месяц, может быть, два... Вскоре она не сможет вставать с постели... И наш контракт можно будет расторгнуть.
– Это что еще такое?
– У вас не будет никаких обязательств по отношению ко мне, и я принимаю это. Вы были добры к нам, благодаря вам я смог сэкономить кое-что, а теперь мне много не нужно. Честно говоря, зная, что меня ожидает, я чувствую ужасную усталость...
– Черная неблагодарность! – прошептал голос из-за решетки. – После всего, что я для тебя сделал, и всего, что я обещал тебе!
– Простите?
– Готов ли ты умереть за меня? – Конечно. Таков был наш уговор.
– Тогда, если рассуждать от противного, ты должен и жить для меня!
– Если вы хотите именно этого, само собой, я буду жить. Я просто хотел, чтобы вы знали, что вскоре я не буду для вас обузой. Меня легко заменить.
– Никогда ничего не предполагай за меня! – Задохнувшись от гнева, говоривший закашлялся. Глухой кашель подтвердил слух, который распространился по темным парижским улочкам. Слух о том, что Шакал болен и, возможно, смертельно.
– Вы – наша жизнь, вам – все наше уважение. Для чего я стану делать это?
– Ты только что предположил за меня... Да ладно... У меня есть задание для тебя, которое облегчит для вас обоих уход твоей жены в никуда. Ты проведешь отпуск в одном из самых чудесных уголков земли – вы оба, вместе. Деньги и документы возьмешь в обычном месте.
– Можно ли мне спросить, куда мы отправляемся?
– На остров Монсеррат в Карибском море. Инструкции получишь в аэропорту Блэкберн. Ты должен скрупулезно им следовать.
– Разумеется... Но опять-таки, можно ли мне спросить, в чем будет состоять мое задание?
– Подружиться с одной женщиной и ее двумя детьми.
– А потом?
– А потом... убить их!
Брендон Префонтен, бывший федеральный судья главного суда округа в штате Массачусетс, вышел из Пятого бостонского банка на Скул-стрит с пятнадцатью тысячами долларов в кармане. Это было пьянящее чувство для человека, который последние тридцать лет едва сводил концы с концами. После того как он вышел из тюрьмы, у него едва ли бывало за раз больше пятидесяти долларов. Да, денек был совершенно особенный, непохожий на остальные.
Не просто особенный, но и тревожный, так как он ни на секунду не мог поверить, что Рэндолф Гейтс уплатит ему сумму, хоть в какой-то мере приближавшуюся к запрошенной. Гейтс здорово сглупил, согласившись на его требование, тем самым выдав всю серьезность своих планов. Он преодолел себя, подавив дикую, хоть и не имевшую роковых последствий жадность ради чего-то, что несло в себе смерть. Префонтен не имел ни малейшего понятия ни кто была та женщина с детьми, ни какое отношение она имела к сиятельному лорду Рэндолфу Гейтсу, но кто бы они ни были, Дэнди-Рэнди явно не добра им желал.
Неприступная, напоминающая своей величественностью Зевса, влиятельная персона в мире юриспруденции не станет платить разжалованному, дискредитированному юристу, отверженному алкоголику и подонку, какому-то Брендону Патрику Пьеру Префонтену невероятно огромную сумму только потому, что в его душе вдруг зазвучали трубы архангелов. Душа этого человека скорее была во власти подручных Люцифера. А раз дело обстоит так, то Префонтену весьма выгодно кое-что, пусть даже немного, разузнать. Ведь всем известно, что малое знание – опасная штука: часто оно представляется более опасным тому, кто знает все, чем тому, кто располагает лишь разрозненными обрывками информации и у кого от страха глаза велики. Пятнадцать тысяч сегодня вполне могли завтра превратиться в пятьдесят, если Префонтен отправится на остров Монсеррат и начнет задавать вопросы.
Кроме того, подумал судья, – и его ирландская кровь при этом взыграла, а французская воспротивилась, – я не отдыхал уже много лет. Боже праведный, когда душа в теле еле-еле теплится, разве можно добровольно сделать передышку в этой суете?
Итак, Брендон Патрик Пьер Префонтен взмахом руки подозвал такси, чего он не делал в трезвом состоянии уже по меньшей мере лет десять, и велел скептически настроенному шоферу везти его к магазину мужской одежды «Луи» в Фандей-Холл.
– Что, разжился фальшивками, старина?
– У меня их хватит, чтобы дать тебе на парикмахера и на мазь от прыщей, парень. Давай, трогай, Бен Гур. Я спешу.
После того как он показал продавщице пачку стодолларовых купюр, та стала необыкновенно любезной и разложила перед ним кипу дорогой одежды. Средних размеров чемодан из блестящей кожи вскоре приобретет повседневный вид. Префонтен скинул поношенный костюм, рубашку и ботинки и надел все новое. Не прошло и часа, как он снова стал таким, каким был много лет назад – достопочтенным Брендоном П. Префонтеном. (Он всегда опускал второе П. – Пьер[7] – по вполне понятным причинам.)
На другом такси он доехал до своей меблированной комнаты на Джамайка-плейнс, где забрал самое необходимое, включая паспорт, который всегда держал наготове, чтобы в случае чего быстро исчезнуть (это всегда предпочтительнее тюремных стен), и отправился в аэропорт Логан. У таксиста на этот раз и мысли не возникло поинтересоваться, сможет ли он уплатить по счету. Одежда, само собой, никогда не определяла сущность человека, подумал Брендон, но она козырь, если кто-то не верит карте помельче... В справочном бюро аэропорта Логан он выяснил, что на остров Монсеррат совершают рейсы из Бостона три авиакомпании, и купил билет на ближайший рейс. Брендон Патрик Пьер Префонтен, конечно, летел первым классом.
Стюард авиакомпании «Эр Франс» медленно и осторожно катил инвалидное кресло сначала по пандусу, а затем на борт реактивного «Боинга-747» в парижском аэропорту Орли. В кресле сидела престарелая надменная дама, нарумяненная сверх всякой меры. На голове у нее была огромная шляпа с перьями австралийского попугая. Она смахивала бы на чучело, если бы не ее огромные глаза под буклями седых волос, неровно окрашенных хной, – глаза живые, проницательные, с искорками смеха. Они словно говорили каждому встречному: "Забудьте о том, mes ami[8], я нравлюсь ему и такой, и только это имеет для меня значение, а что касается вас и вашего мнения, так мне до него меньше дела, чем до кучи merde[9]". Она имела в виду старого человека, осторожно идущего рядом с ней, временами любовно, а может для равновесия, прикасавшегося к ее плечу. В этом касании было что-то лиричное и интимное, известное только им двоим. Если кто-нибудь вгляделся бы в лицо старика, то заметил, что временами у него на глазах появляются слезы, которые он мгновенно смахивает, чтобы женщина не успела это заметить.
– Il est ici, топ capitaine[10], – объявил стюард старшему пилоту, который встречал пассажиров у трапа самолета. Капитан приложился губами к левой руке дамы, встал по стойке "смирно? и торжественно отдал честь седому старику, на лацкане пиджака которого виднелась ленточка ордена Почетного легиона.
– Для меня это большая честь, мсье, – сказал капитан. – Я командир этого экипажа, а вы – мой командир. – Они обменялись рукопожатием, и летчик продолжил: – Если мы можем чем-нибудь скрасить вам этот полет, скажите, мсье, без стеснения.
– Вы очень любезны.
– Мы все у вас в долгу – все, вся Франция.
– Да что вы, кто я такой...
– Едва ли можно так сказать о человеке, которого выделил сам великий Шарль[11] и назвал настоящим героем Сопротивления. Такая слава с годами не блекнет. – Капитан щелкнул пальцами, делая знак стюардессам, стоявшим в по-прежнему пустом салоне первого класса: – Побыстрее, девушки! Позаботьтесь о бесстрашном воине Франции и его жене.
После этого убийцу, имевшего множество псевдонимов, проводили к широкой перегородке слева, где женщину осторожно пересадили с кресла на место у прохода; он расположился возле иллюминатора. Тут же были откинуты столики и откупорена в их честь охлажденная бутылка «Кристаля». Капитан поднял бокал и произнес тост, еще раз приветствуя супружескую чету, после чего вернулся в кабину; женщина лукаво подмигнула своему мужу. Через несколько мгновений в самолет пустили остальных пассажиров, многие из которых доброжелательно поглядывали в сторону престарелых «мужа и жены», сидевших в первом ряду. По салону разносился шепот: «Настоящий герой... Сам великий Шарль... В Альпах он лично уничтожил шестьсот бошей, а то и всю тысячу!»
Когда реактивный самолет разбежался по взлетной полосе и, с глухим шумом оторвавшись от нее, взмыл в воздух, престарелый «герой Франции», все подвиги которого во времена Сопротивления, как он сам помнил, сводились к тому, чтобы воровать, выжить во что бы то ни стало, обижать свою жену да избегать всяких трудовых повинностей, вынул из кармана документы. В паспорте на должном месте была его фотография, и только она была ему знакома. Остальное – фамилия, имя, дата и место рождения, специальность – все чужое, не говоря уже о внушительном списке наград. Они не имели к нему никакого отношения, но на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову справиться о каком-нибудь факте его биографии, надо было их повторить, чтобы тактично кивать в нужный момент. Его заверили, что человек, которому первоначально принадлежали имя и все эти регалии, был одинок, у него не осталось в живых родственников и близких друзей. Он съехал со своей квартиры в Марселе, якобы отправившись в кругосветное путешествие, откуда,