– Я все продумал...
– К делу!!!
– Я изучил монсеньера и способ его мышления. Он спланировал смерть моей жены и мою, но так, чтобы они не совпали по времени с вашей, чтобы не отвлечь внимание от той высокой драмы, которой станет его победа над вами. Ваша смерть должна была произойти позднее. То, что я, так называемый герой Франции, был на самом деле игрушкой в руках Шакала, его созданием, должно было стать еще одним доказательством его триумфа. Разве вы не поняли?
Помолчав мгновение, Джейсон взглянул на старика.
– Да, понял, – отрезал он. – Не то чтобы я рассчитывал на какой-то такой план, но подобный анализ – это основа всего, во что я верю. Шакал обуян манией величия. Ему не дает покоя мысль, что он властелин ада, он хочет, чтобы весь мир признал его могущество. Ему кажется, что его гений остался незамеченным, что он низведен до уровня обычных убийц и наемников мафии. Ему нужны звуки фанфар и барабанная дробь, а все, что он слышит, – это нудный вой сирен и утомительные вопросы полицейских на месте происшествий.
– C'est vrai[51]. Однажды он пожаловался, что почти никто в Америке не знает о нем.
– Да, его не знают. Его принимают за героя романов или фильмов, если вообще о нем думают. Он попытался восполнить этот пробел, когда прилетел тринадцать лет назад из Парижа в Нью-Йорк для того, чтобы покончить со мной.
– Маленькая поправка, мсье. Вы сами вынудили его предпринять это путешествие...
– Это уже история. Какое отношение все это имеет к сегодняшнему вечеру... к вашему плану?
– Мой план позволит вынудить Шакала погнаться за мной и встретиться со мной. Теперь же. Сегодня ночью.
– Каким образом?
– Я буду бродить в открытую там, где он или один из его разведчиков смогут меня увидеть и услышать.
– Почему это заставит его погнаться за вами?
– Потому что со мной рядом не будет той медсестры, которую он приставил. Я буду с кем-то другим, неизвестным ему, кем-то, у кого нет причин убивать меня.
Борн взглянул на француза.
– Приманка, – наконец сказал он.
– Наживка! Столь провоцирующая, что доведет его до бешенства и будет раздражать до тех пор, пока он не заполучит меня, чтобы допросить... Видите ли, я важен для него – точнее моя смерть – и потому, что он хочет, чтобы все шло точно по графику. Точность – это его... diction, как же это сказать?
– Его символ, метод его работы. Так, по-моему.
– Этот метод помог ему выжить, совершить большую часть убийств, каждое из которых укрепляло его репутацию assassin supreme[52]. Так было, пока из Юго-Восточной Азии не явился некий Джейсон Борн... и с тех пор Шакал уже никогда не был тем, кем был раньше. Но вы и так все это знаете...
– Плевать мне на это, – перебил Джейсон. – «График» – вот что важно. Продолжайте.
– После моей смерти Шакал может объявить, что Жан-Пьер Фонтен, герой Французской республики, на самом деле был самозванцем, его творением, орудием смерти, ловушкой в борьбе с Джейсоном Борном. Это стало бы настоящим триумфом для него! Но пока я жив, ему нечем похвастаться... Иными словами, все это ему неудобно: я знаю очень много и слишком многих моих коллег в парижских трущобах. Я должен умереть, и тогда он почувствует себя победителем.
– Он убьет вас сразу же, как только увидит.
– Не так просто. Это не случится до тех пор, пока он не получит ответы на вопросы, мсье. Куда подевалась медсестра-убийца? Что с ней случилось? Нашел ли ее Хамелеон, может, перевербовал или ликвидировал? Не попала ли она в руки английских властей? Не находится ли она сейчас на пути в Лондон, где ее поджидает МИ-6 со всеми своими химическими препаратами, чтобы в конце концов передать Интерполу?
– Вопросы, вопросы... Нет, он не убьет меня, пока не узнает то, что ему нужно. Возможно, ему потребуется всего несколько минут, чтобы удовлетворить свое любопытство, но надеюсь, вы будете рядом со мной и обеспечите сохранность моей жизни... если уж не смерть Шакала.
– А медсестра? Ее ведь пристрелят.
– Вовсе нет, мсье. Я прогоню ее прочь, с глаз долой при первой возможности контакта. Прогуливаясь с ней, я буду оплакивать отсутствие моего дорогого друга, благословенного ангела, который так заботился о моей жене, и стану громко вопрошать: «Что с ней случилось?! Куда она пропала? Почему я не видел ее целый день??» Само собой разумеется, рация будет включена. Куда бы меня ни повели – я буду задавать самые обычные вопросы – малахольные старики часто бормочут себе под нос. Я буду твердить: «Почему я иду сюда? Почему мы находимся здесь?!» Вы последуете за мной, – я надеюсь, с максимальной скоростью. Если вы примете этот план, Шакал будет ваш.
Не поворачивая головы, Борн подошел к письменному столу Сен-Жака и присел на его край.
– Этот ваш Друг, судья Брендон, – или как там его, – прав...
– Префонтен, мсье. Хотя Фонтен не моя настоящая фамилия, мы все равно решили, что мы родственники. Когда в восемнадцатом столетии его предки вместе с Лафайетом[53] выехали из Эльзаса в Америку, они добавили к фамилии приставку Пре-, чтобы отличаться от Фонтенов, рассеявшихся по всей Франции.
– Это он вам сказал?
– Он – великолепный человек и когда-то был достопочтенным судьей.
– Хорошенький набор: Лафайет, выходец из Эльзаса, судья...
– Не знаю, мсье. Я там не бывал.
– Да еще великолепный человек... Ладно, вернемся к нашим баранам. Должен заметить, что он все-таки прав. В вашем плане – множество достоинств, и все же он рискован. Буду честен с вами, Фонтен. Мне плевать на опасность, которой вы подвергнетесь, а также на медсестру, кем бы она ни была. Мне нужен Шакал, и, если ценой будет ваша жизнь или жизнь неизвестной мне женщины, я не буду переживать. Я хочу, чтобы вы это поняли.
Старый француз удивленно взглянул на Джейсона и хихикнул.
– Это же очевидное противоречие: Джейсон Борн никогда не сказал бы того, что вы только что произнесли. Он промолчал бы, без всяких комментариев согласившись с этим предложением и оценив его достоинства. Но муж миссис Уэбб должен также подать голос: он протестует и хочет быть услышанным. – После этих слов Фонтен резко закончил: – Избавьтесь от Уэбба, мистер Борн. Он вряд ли защитит меня и сможет покончить с Шакалом. Засуньте его в задницу.
– Его уже нет, – поморщился Борн. – Говорю вам, что его уже нет. Давайте приступим к делу.
Оркестр продолжал сокрушительную атаку, но теперь его воздействие было ограничено застекленным холлом, окаймлявшим столовую; по приказу Сен-Жака уличные динамики были отключены. Владельца «Транквилити Инн», канадского доктора и Причарда, трещавшего без умолку, вывели из виллы два бывших коммандос. Помощнику управляющего велели вернуться за стойку регистрации и не болтать о том, чему он стал свидетелем за последний час.
– Могила, сэр. Если меня спросят, скажу, что разговаривал по телефону с властями на Монсеррате.
– О чем, болван?! – воскликнул Сен-Жак.
– Ну, я думал...
– Не надо думать. Вы проверяли, как работают горничные на виллах с западной стороны, и баста.
– Слушаю, сэр. – Причард, с которого сразу же слетела спесь, зашагал к двери кабинета, которую мгновением раньше открыл безымянный канадский доктор.
– Сомневаюсь, будет ли иметь значение, что именно он скажет, – высказал предположение доктор, когда помощник управляющего вышел. – Там внизу – просто зоопарк. События прошлой ночи, избыток солнца днем и слишком много алкоголя вечером предвещают сильные угрызения совести завтра утром. Моей жене кажется, что твоему метеорологу нечего будет сказать, Джон...
– Ты думаешь?
– Видишь ли, он уже изрядно заложил за воротник, но будь он даже наполовину пьян, там не найдется достаточно трезвого, чтобы выслушать его.
– Наверное, мне лучше спуститься туда и попытаться превратить вечеринку в мини-карнавал. Это сэкономит Скотти десять тысяч долларов, а кроме того, чем больше будет развлечений, тем лучше для нас. Я переговорю с музыкантами и барменом и тут же вернусь.
– Нас может здесь не быть, – сказал Борн. В этот момент в кабинет Сен-Жака вошла энергичная молодая негритянка в униформе медсестры. Увидев ее, старый француз оживился.
– Прекрасно, дитя мое, вы великолепны, – сказал он. – Постарайтесь запомнить: во время прогулки я буду болтать без умолку, но когда я скажу: «Оставьте наконец меня в покое!» – вы должны сделать, как мы договорились.
– Да, сэр. Я исчезну, будто рассердившись на вашу грубость. – Вот именно. Вы не должны бояться – это маленькая хитрость.
Нам нужно переговорить кое с кем, этот кое-кто очень застенчив.
– Как шея? – вступил доктор, обращаясь к Джейсону и пытаясь рассмотреть повязку под воротником коричневой рубашки.
– Нормально, док, – ответил Борн.
– Разрешите посмотреть, – сказал канадец, делая шаг вперед.
– Благодарю, док, может быть позже. Я бы посоветовал вам спуститься вниз и присоединиться к вашей жене.
– О'кей. Я знал, что вы ответите именно так, но нельзя ли мне кое-что сказать вам?
– Валяйте, только быстро.
– Я – врач и часто обязан делать то, что мне не нравится; ваш случай, к сожалению, не исключение. Я все время думаю о том молодом человеке и о том, что с ним сделали...
– Побыстрее, – перебил его Джейсон.
– Да-да, я понимаю. Просто я хотел сказать: я здесь, и, если понадоблюсь, я к вашим услугам. Мне не нравится моя роль. Я видел то, что видел, и у меня есть гордость, – я могу выступить свидетелем в суде. Иными словами, я отказываюсь от невмешательства.
– Стоп! Не будет ни суда, док, ни свидетельских показаний.
– Как? Ведь совершены серьезные преступления!!
– Произошло то, что произошло, – отчеканил Борн. – Мы благодарны за помощь, но все остальное не ваше дело. Понятно?
– Ясно, – пробормотал обескураженный доктор. – Ну, я пошел. – Канадец собрался уходить, но у двери обернулся. – Но осмотреть вашу шею все-таки имело бы смысл. Если, конечно, будет на что смотреть. – Доктор вышел. Борн обратился к Фонтену: