– Дамы и господа, – раздался голос по радио. – Je suis votre capitaine. Bienvenu[77]. – Пилот говорил по-французски, а потом кто-то из его экипажа повторял информацию по-английски, немецки, итальянски и, наконец, по-японски. – Желаем вам приятного полета. Примерное время полета – семь часов четырнадцать минут. Посадка точно по расписанию в шесть часов утра по парижскому времени.
За бортом самолета лунный свет омывал океан. Мари Сен-Жак-Уэбб посмотрела в иллюминатор. Она долетела до Сан-Хауна в Пуэрто-Рико и взяла билет на ночной рейс до Марселя, где французская иммиграционная служба представляла собой чудовищную неразбериху и работала небрежно. По крайней мере, так было тринадцать лет назад. Потом внутренним рейсом она доберется до Парижа и найдет его. Так же, как и тринадцать лет назад, она обязательно найдет его. Она должна! Так же как и тринадцать лет назад, если этого не сделать, человек, которого она любит, погибнет.
Глава 21
Моррис Панов в оцепенении сидел в кресле у окна. Он видел луг перед какой-то фермой, как ему казалось, где-то в Мэриленде. Он находился в маленькой комнате на втором этаже здания. На нем был халат, похожий на больничный, боль в правой руке подтверждала мрачные предположения психиатра. Его накачивали наркотиками до совершенно бессознательного состояния, он оказался во власти людей, использующих такие методы. Он понимал, что стал жертвой насилия, из его разума при помощи химических препаратов извлекли самые сокровенные мысли и тайны...
Пагубные последствия этого невозможно было предсказать – это он понимал; единственное, чего он не понимал, так это почему он до сих пор жив. Надо признать, что к нему относятся очень бережно. Охранник в дурацкой черной маске был очень вежлив, а еды было много и вполне приличного качества. Казалось, что главная задача его похитителей – восстановить его физические силы, ослабленные действием наркотиков, и дать ему возможность чувствовать себя как можно более комфортно в исключительно неблагоприятных условиях. Почему?!
Дверь отворилась, и в комнату вошел охранник в полумаске. Это был коренастый плотный мужчина – Панову показалось, что он уроженец северо-восточной части Соединенных Штатов или Чикаго. В иной ситуации вид охранника мог показаться даже смешным: голова явно была слишком велика для идиотской полумаски а ля «одинокий странник», которая не могла помешать опознанию человека, скрывавшегося под ней. Но сейчас в нем не было ничего смешного, наоборот, даже что-то угрожающее. Он держал одежду психиатра.
– Док, вам надо переодеться. Здесь все в порядке: вычищено и выглажено вплоть до трусов.
– У вас что здесь – прачечная и химчистка?
– Да нет. Мы отвозим одежду... Черт побери, док, вам не удастся меня провести! – Охранник ухмыльнулся, оскалив желтоватые зубы. – Ну ловкач... Думаете, я скажу, где мы находимся?
– Мне просто интересно...
– Да, конечно. Как и моему племяннику, которому всегда «просто интересно»... Особенно когда мне неохота отвечать на его дурацкие вопросы типа: «Дядя, как это тебе удалось заплатить за мое обучение?» Он учится на доктора... что вы на это скажете?
– Скажу, что брат его матери – весьма щедрый человек.
– Да что там... Ладно, док, одевайтесь. Мы отправляемся на прогулку. – Охранник протянул Панову одежду.
– Полагаю, излишне спрашивать о маршруте, – сказал Панов.
– Да уж...
– Мой интерес понятен, а вот то, что ваш племянник не обратил внимания на симптом, который мне кажется тревожным... – Мо натягивал брюки.
– О чем это вы?
– Так, ни о чем, – ответил Панов, застегивая рубашку и присаживаясь, чтобы надеть носки. – Когда вы в последний раз виделись с племянником?
– Недели две назад. Подкинул немного деньжат, чтобы прикрыть его страховку. Черт, эти одинокие матери прямо все соки из тебя вытянут!.. А в чем дело, док?
– Мне просто интересно, говорил он вам что-нибудь или нет.
– О чем говорил?
– О ваших зубах. – Мо зашнуровал ботинки. – Посмотрите в зеркало.
Саро subordinato[78] подошел к зеркалу.
– Ну и что?!
– Посмотрите: на зубах желтоватый налет, бледные десны, а ведь они должны быть розовыми...
– Ну и что? У меня всегда так было...
– Может, и ничего, но ваш племянник должен был заметить это.
– Что заметить-то, скажите наконец толком?!
– Оральную амелобластому! Возможно...
– А что это такое, черт возьми? Я не слишком хорошо чищу зубы и не люблю дантистов. Они все садисты!
– Вы имеете в виду, что давно не посещали дантиста и отоларинголога?
– Ну? – Охранник вновь широко раскрыл перед зеркалом рот.
– Тогда понятно, почему ваш племянник не сказал вам ничего.
– Что понятно?
– Ваш племянник, вероятно, полагает, что вы регулярно проверяетесь у дантиста, вот, мол, пусть он вам и объяснит. – Зашнуровав ботинки, Панов встал.
– Я ничего не понимаю.
– Ну, он благодарен вам за все, ценит вашу щедрость... Я могу понять, почему он не решается сообщить вам об этом.
– Сообщить о чем?! – Охранник отпрянул от зеркала.
– Может, я и ошибаюсь, но вам действительно надо показаться периодантисту. – Панов надел пиджак. – Я готов, – заявил он. – Что дальше?
Охранник, стараясь заглянуть в зеркало и морща лоб, вытащил из кармана большой черный платок.
– Извините, док, я должен завязать вам глаза.
– Чтобы пустить мне пулю в висок, когда я не буду ожидать ничего подобного?
– Нет, док. В отношении вас никаких пиф-паф не будет. Вы слишком ценная фигура!
– Ценная фигура? – словно эхо прозвучало в гостиной на Бруклин-Хайтс. – Не то слово, он как золотой самородок... Этот еврей трудился над головами самых крупных шишек в Вашингтоне. То, что он знает, наверное, стоит целого Детройта, – сказал саро supremo.
– Вам никогда не завладеть этими знаниями, Луис, – произнес привлекательный мужчина средних лет, одетый в дорогой шерстяной костюм. Он сидел напротив хозяина дома. – Вам не удастся его расколоть.
– Посмотрим, посмотрим... Мы уже работаем над этим, мистер Парк-авеню, Манхэттен. Смеха ради предположим, что мы добрались до информации... Сколько она стоит, по-вашему?
Гость позволил себе тонкую усмешку.
– Детройт? – переспросил он.
– Va bene![79] Вы мне нравитесь, у вас есть чувство юмора. – Мафиози опять стал серьезен. – Пять миллионов по-прежнему в силе в отношении этого Борна-Уэбба, верно?
– С одним уточнением.
– Не люблю уточнений, мистер юрист. Мне они совсем не нравятся.
– Мы можем обратиться к кому-нибудь другому. В этом городе есть и другие люди...
– Послушайте, я сейчас вам кое-что объясню, синьор адвокат. Я не преувеличиваю, только мы – мы, и больше никто – занимаемся такими делами. Мы не вмешиваемся в операции других «семей», понимаете, что я имею в виду? Наши старейшины пришли к выводу, что убийства – это сугубо личное дело, а вмешиваться в дела других – только кровь себе портить.
– Может, вы все же выслушаете мое условие? Не думаю, что вы станете возражать.
– Выстреливайте!
– Меня бы устроило другое слово.
– Ну тогда – продолжайте...
– Премия в два миллиона долларов, если в условия контракта будут включены жена Уэбба и его дружок Конклин.
– Заметано, мистер Парк-авеню, Манхэттен.
– О'кей. А теперь вернемся к остальным делам.
– Я бы хотел поговорить об этом еврее.
– Дойдет и до него черед...
– Нет! Давайте теперь.
– Хватит командовать! – вспылил адвокат одной из самых престижных юридических компаний Уолл-Стрит. – Послушай, итальяшка, не такая ты важная птица, чтобы позволять себе...
– Эй, farabutto![80] Co мной так не разговаривают!
– Я буду говорить с тобой так, как мне нравится... Выглядишь ты, конечно, как настоящий мужик. И это твой плюс. – Юрист спокойно положил ногу на ногу. – Но внутри-то у тебя все по-другому, а? Нежное сердце, а может, точнее, крепкая поясница... Для смазливых мальчишек?
– Silenzio![81] – Итальянец подскочил на диване.
– У меня нет ни малейшего желания болтать об этом. Но мне кажется, что в «Коза ностре» не так уж обожают голубых... А ты как думаешь?
– Ах ты, сукин сын!
– Знаешь, Луис, когда я в молодости служил в Сайгоне армейским юристом, мне пришлось защищать одного лейтенанта, которого застукали с вьетнамским мальчишкой. При помощи юридических уверток и двусмысленных положений в воинском уставе в отношении гражданских лиц мне удалось спасти его, но само собой, он вынужден был уйти в отставку. К сожалению, пожить ему так и не удалось: через два часа после объявления приговора он застрелился. Видишь ли, он оказался в положении изгоя, был опозорен в глазах своего окружения и не смог выдержать этого.
– Довольно, вернемся к вашему делу, – хриплым голосом предложил саро supremo.
– О'кей... Первое: на столике в прихожей я оставил конверт. В нем – плата за трагическое происшествие с Армбрустером в Джорджтауне и не менее трагический случай с Тигартеном в Брюсселе.
– От этого жида доктора, – перебил его мафиози, – мы знаем, что остались еще двое: посол в Лондоне и адмирал, который возглавляет Объединенный комитет начальников штабов. Не хотите приплюсовать их к премии?
– Может быть, попозже, Луис, но не сейчас. Они оба знают очень мало, им ничего не известно о финансовых операциях. Бартон думает, что мы что-то вроде ультраконсервативного ветеранского лобби, возникшего после вьетнамского позора; для него это – правовая граница, за которую он ни в коем случае не перейдет, – его можно понять: сильные патриотические чувства и все такое. Эткинсон просто богатый дилетант; он делает то, что ему говорят, но не знает ни зачем, ни для кого. Он сделает все, что угодно, лишь бы удержаться при Сент-Джеймском дворе; связь он поддерживал только с Тигартеном... Кон-клин наткнулся на золотую жилу, когда он вышел на Суэйна, Армбрустера, Тигартена и, само собой, Десоула, но эти двое – всего лишь витрина, хотя и вполне респектабельная. Я даже удивляюсь, как они вообще попали в эту компанию.