Он тоже, наверное, входит в этот любопытный клан, подумала Мари, направляясь к багажному отделению. Оттуда она собиралась пойти в кассу, чтобы купить билет в Париж.
Франсуа Бернардин мгновенно пробудился, подскочил в постели и озабоченно нахмурился. «Я чувствую, что она на пути в Париж!» Слова человека, который знает Мари лучше других. «Ее имя не значится в списках пассажиров всех международных рейсов, прибывающих в Париж». Это его собственные слова. Париж. Вот он ключ – Париж!
А если не Париж?
Ветеран Второго бюро выскочил из постели. Лучи раннего утреннего солнца проникали сквозь узкие высокие окна его квартиры. Он побрился на скорую руку, умылся, оделся и вышел на улицу. На ветровом стекле его «пежо» красовалась обычная штрафная квитанция, отмахнуться от которой теперь, к сожалению, было не так легко: прежде всего нужен был лишь один звонок. Он вздохнул, снял квитанцию и сел за руль.
Через пятьдесят восемь минут Бернардин припарковался на автостоянке перед маленьким кирпичным зданием, входящим в состав грузового терминала аэропорта Орли. Снаружи это здание ничем не отличалось от других, чего нельзя было сказать о проводившейся внутри работе. Здесь размещался отдел иммиграционного управления, известный как «бюро регистрации въездов по авиалиниям»; в памяти компьютеров держались самые свежие данные о всех пассажирах, прибывающих в любой международный аэропорт Франции. Для иммиграционной службы эти данные имели важное значение, для Второго бюро – несколько меньшее, поскольку его клиенты знали множество других способов въезда в страну. Бернардин всегда считал, что труднее всего заметить то, что само бросается в глаза, и многие годы использовал информацию этой службы. Иногда его настойчивость вознаграждалась. Интересно, думал он, что получится сегодня.
Через девятнадцать минут он нашел то, что искал. Но из-за того, что информация запоздала, находка уже потеряла свою ценность. Из телефона-автомата Бернардин позвонил в «Пон-Рояль».
– Слушаю! – прохрипел Борн.
– Простите, что разбудил.
– Франсуа?
– Да.
– Я как раз встаю. На улице меня ждут двое – они устали сильнее, чем я, если их не сменили, конечно.
– Это связано со вчерашним вечером?
– Да. Расскажу при встрече. Вы звоните из-за них?
– Нет. Я сейчас в Орли, и у меня для вас плохая новость... Информация, которая доказывает, что я идиот. Я должен был подумать об этом... Ваша жена немногим более двух часов назад прилетела в Марсель. Не в Париже, а в Марсель...
– Почему же это плохая новость?! – вскрикнул Джейсон. – Нам теперь известно, где она! Мы можем... О Боже, теперь я понимаю, что вы имеете в виду. – Сдавленно Борн сказал: – Мари может поехать на поезде или на машине...
– Она даже может вылететь в Париж под любым именем, которое соблаговолит выдумать, – добавил Бернардин. – Но не все потеряно... У меня есть идея. Возможно, она так же бесполезна, как и мои мозги, но все же рискну высказать... Есть ли у вас с ней – как это сказать? – прозвища друг для друга? Sobriquets – ласковые прозвища?
– Мы с ней не очень-то расположены к телячьим нежностям... Хотя минутку. Пару лет назад Джеми, наш сын, никак не мог выговорить слово «мамми». Он произносил его «мимам». Нас это забавляло, и я называл ее так несколько месяцев подряд... Пока Джеми не научился правильно выговаривать это слово.
– Мне известно, что Мари свободно владеет французским. А газеты она читает?
– Для нее это – священный ритуал, по крайней мере, в отношении того, что касается финансов. Не уверен, что она внимательно читает остальные полосы, но вообще-то утро для нее начинается с газеты.
– Даже когда она в состоянии стресса?
– Особенно в этом состоянии. Она говорит, что это ее успокаивает.
– Давайте пошлем ей сообщение в финансовом разделе.
Посол Филип Эткинсон приготовился посвятить все утро возне с бумагами на своем рабочем месте в американском посольстве в Лондоне: скукота, усиленная вдобавок изнурительным биением в висках и неприятным привкусом во рту. И это не с похмелья – он редко притрагивался к виски, а за последние двадцать пять лет даже ни разу не напился. Когда-то, очень давно, примерно через тридцать месяцев после падения Сайгона, он уяснил для себя границы своих талантов и возможностей. В двадцать девять лет он вернулся с войны с достойным, хотя и не геройским, послужным списком. Родственники купили ему место на нью-йоркской фондовой бирже, на которой за эти тридцать месяцев он умудрился потерять более трех миллионов долларов.
– Черт подери, ты хоть чему-нибудь научился в Эндовере и Йейле? – взорвался отец. – По крайней мере, мог бы завязать знакомства на Уолл-стрит!
– Папа, пойми, они все завидовали мне. Тому, как я выгляжу, тому, какие девочки со мной... Они все против меня! Иногда мне кажется, что на самом деле они хотели через меня навредить тебе! Ты же знаешь, что они говорят: Старший и Младший, лихие ребята, ну и все такое... Помнишь ту статью в «Дейли ньюс», где нас сравнили с Фербенксами?
– Я знаком с Дугом сорок лет! – взревел отец. – Он до самого верха добрался, один из лучших.
– Он не учился в Эндовере и Йейле, папа.
– Боже, да ему это и не нужно!.. Дай подумать, может, дипломатическая служба?.. Какой, дьявол тебя дери, диплом ты получил в Йейле?
– Бакалавр искусств.
– Подотрись им! Там вроде еще что-то было... Курсы или что-то вроде этого?
– Я специализировался по английской литературе, а дополнительно – по политическим наукам.
– Именно то, что надо! О сказках забудь... Будем считать, что основным предметом у тебя была эта дерьмовая политическая наука.
– Папа, но это не самый любимый мой предмет.
– Ты его сдал?
– Да... с трудом.
– Не с трудом, а с отличием! И точка!
Так Филип Эткинсон III начал карьеру на дипломатической ниве и позже никогда не жалел об этом. Ход ему дал влиятельный в политических кругах финансист, который к тому же был его отцом. И, хотя этот выдающийся человек восемь лет назад умер, Филип никогда не забывал последнего напутствия старого полкового коня: "Не зарывайся, сынок. Хочешь выпить или поблядовать – занимайся этим дома или где-нибудь в пустыне, где тебя никто не видит, понял? А со своей женой – как там ее, черт бы ее побрал – ты должен обращаться как с единственной и неповторимой всякий раз, когда вас кто-нибудь может увидеть, понял? Да, папа.
Именно поэтому Филип Эткинсон чувствовал себя особенно паршиво этим утром. Вечер накануне он провел на вечеринке с второстепенными членами королевской семьи, которые пили до тех пор, пока у них не полилось из ноздрей. Рядом с ним была его жена, которая не обращала внимания на их поведение только потому, что они были члены королевской семьи; а он выдержал только потому, что выпил семь бокалов шабли. Иногда он тосковал по старым добрым временам в Сайгоне, когда можно было пить сколько угодно и заниматься чем угодно.
Телефонный звонок заставил Эткинсона немного смазать подпись на документе, в котором он не понимал ни слова.
– Да?
– Сэр, на линии верховный комиссар из венгерского центрального комитета.
– Кто это? Кто они такие? Мы их признаем? Его мы признаем?
– Не знаю, господин посол. Я даже не могу повторить его имя – не знаю, как оно произносится.
– Ладно, соединяйте.
– Господин посол? – В трубке раздался голос с сильным акцентом. – Господин Эткинсон?
– Да, Эткинсон слушает. Простите, я не припоминаю ни вашего имени, ни названия венгерской организации, от лица которой вы говорите.
– Это не имеет значения. Я обращаюсь к вам от имени «Женщины-Змеи»...
– Стоп! – вскрикнул посол при Сент-Джеймском дворе. – Оставайтесь на линии, мы возобновим разговор через двадцать секунд. – Эткинсон включил под столом скремблер и немного подождал, пока не утихли звуки, свидетельствующие о том, что подслушивание невозможно. – Теперь все в порядке, продолжайте.
– Я получил инструкции от «Женщины-Змеи», и мне было приказано получить их подтверждение от вас.
– Подтверждаю!
– Следовательно, я должен выполнить эти инструкции?
– Боже правый, да!!! Все, что они скажут. Вспомните, что случилось с Тигартеном в Брюсселе и Армбрустером в Вашингтоне! Делайте все, что они скажут!
– Благодарю вас, господин посол.
Борн принял горячую ванну, а потом встал под ледяной душ. После этого он сменил повязку на шее, вернулся в комнату и упал на кровать... Итак, Мари нашла простой и оригинальный способ для того, чтобы добраться до Парижа. Проклятие! Как ему разыскать ее?! Понимает ли она, что творит?! Дэвид с ума сойдет... Запаникует и сделает тысячу ошибок... О Боже, ведь Дэвид – это я!
Стоп! Прекратить! Задний ход!
Зазвонил телефон – он тут же снял трубку.
– Да?
– Сантос хочет вас видеть. С миром в сердце.
Глава 24
Вертолет «Скорой помощи» опустился на самом краю полосы; двигатели были выключены, и лопасти постепенно остановились. Согласно установленной процедуре выгрузки больных только после остановки винта открыли люк и опустили трап. Сначала на бетонную дорожку спустился санитар, он помог выйти Панову, которого человек в штатском проводил к лимузину. Внутри его ждали Питер Холланд – директор ЦРУ и Алекс Конклин. Психиатр уселся рядом с Холландом, несколько раз выдохнул, глубоко вздохнул и откинулся на спинку сиденья.
– Маньяк, – четко сказал он. – Я абсолютно безумен и готов подписаться под этим диагнозом.
– Вы в безопасности, и сейчас важно только это, док, – перебил его Холланд.
– Рад тебя видеть, сумасшедший Мо, – добавил Конклин.
– Вы представляете, что я натворил?.. Сначала я специально направил автомобиль в дерево – а ведь сам сидел впереди! Потом я оказался в машине вместе с уникальным существом, у которого в голове еще больший сумбур, чем у меня. Ее либидо безгранично, и она на всех парах несется, скрываясь от своего мужа – шофера-дальнобойщика, у которого, как выяснилось впоследствии, такое чудное имя – Бронк. Эта шлюха держала меня как заложника, в случае чего угрожая закричать: «Насилуют!» И это в придорожном кафе, переполненном парнями, которые вполне могли бы войти в список лучших защитников Национальной футбольной лиги... Один из них помог мне скрыться от этой бабы. – Панов внезапно остановился и вынул что-то из кармана. – Прошу принять, – продолжил он, передавая Конклину пять водительских удостоверений и около шести тысяч долларов.