— Вам срочный звонок, генерал, — сказал менеджер в свободном черном костюме, поставив телефон на стол и протягивая пластмассовую вилку, которую надо было воткнуть в розетку на стене.
— Спасибо, — менеджер удалился, и Родченко подключил телефон. — Да?
— За тобой следят, куда бы ты ни пошел, — сказал голос Шакала.
— Кто?
— Твои собственные люди.
— Я тебе не верю.
— Я наблюдал весь день. Хочешь, я опишу тебе места, где ты был за последние тридцать часов? Начиная с напитков в кафе на Калинина, киоска на Арбате, ланч в «Славянках», вечерняя прогулка вдоль Лужнецкой?
— Хватит! Где ты?
— Выходи из «Ласточки». Медленно, непринужденно. Я тебе докажу, — раздались короткие гудки.
Родченко повесил трубку и попросил официанта принести счет. Мгновенная реакция человека в фартуке была вызвана не столько званием генерала, сколько тем фактом, что это был последний посетитель ресторана. Оставив деньги на столе, старый солдат попрощался, прошел через тускло освещенное фойе к выходу и оказался на улице. Было уже почти 1:30 ночи, и, если не считать редких бродяг-забулдыг, улица была пуста. Через мгновение в свете уличного фонаря нарисовался прямой силуэт, поднявшийся из проема между витринами магазина метрах в тридцати справа. Это был Шакал, по-прежнему в своем священническом черном одеянии с белым воротником. Он поманил генерала за собой и медленно пошел к темно-коричневой машине, припаркованной прямо через улицу. Родченко догнал киллера у машины.
Шакал внезапно включил фонарик и направил его мощный луч через открытое окно в салон машины. У старого солдата перехватило дыхание, его глаза уставились из-под тяжелых век на ужасную сцену. На переднем сиденье сидел агент КГБ с перерезанным горлом, потоки крови окрасили его одежду. Сразу за окном был второй наблюдатель, его запястья и ноги были связаны проволокой, толстая веревка опутывала лицо, врезавшись в рот, позволяя только хрипло, удушенно кашлять. Он был жив, в его глазах царил страх.
— Водитель был тренирован в Новгороде, — сказал генерал безучастным голосом.
— Знаю, — ответил Карлос. — Я забрал его документы. Теперь, видать, тренируют не так, как раньше, товарищ.
— А этот второй — любимец Крупкина здесь, в Москве. Сын его друга, я слышал.
— Теперь Крупкин мне не друг.
— И что ты думаешь делать? — спросил Родченко, глядя на Шакала.
— Исправлять ошибки, — ответил Карлос, поднял пистолет с глушителем и выстрелил трижды генералу в горло.
Глава 37
Ночное небо было хмурым, грозовые тучи клубились над Москвой, сталкивались друг с другом, предвещая дождь, гром и молнию. Коричневый седан мчался по пригородной дороге мимо заросших полей, водитель маниакально сжимал руль и время от времени поглядывал на своего связанного пленника, молодого человека, который беспрестанно пытался высвободиться из своих пут. Веревка вокруг его лица причиняла ему ужасную боль, о чем свидетельствовала не покидавшая лицо гримаса и вытаращенные в страхе глаза.
На заднем сиденье, пропитанном кровью, лежали трупы генерала Григория Родченко и новгородского выпускника, сотрудника КГБ, возглавлявшего команду наблюдения за старым солдатом. Неожиданно, не замедлив машину и не подав виду о своих намерениях, Шакал увидел, что искал, и свернул с дороги. Машину занесло, покрышки взвизгнули, седан ворвался в поле высокой травы и через несколько секунд разрушительно резко остановился, так что тела на заднем сиденье ударились о спинки передних. Карлос открыл дверцу и выбрался наружу; он вытащил окровавленные трупы из машины в траву, бросив генерала поперек офицера Комитета, их кровь теперь смешалась и намочила землю.
Он вернулся к машине и грубо вытащил молодого агента КГБ с переднего сиденья одной рукой, держа во второй руке блестящий охотничий нож.
— Нам есть, о чем поговорить наедине, — сказал Шакал по-русски. — И с твоей стороны будет глупо что-либо скрывать… А ты не станешь, ты ведь еще слишком мягок, слишком молод. — Карлос бросил его на землю, высокая трава склонилась под тяжестью его тела. Карлос достал фонарик и сел на корточки рядом с пленником, направив нож к глазам агента.
Последние слова слетели с уст окровавленной, безжизненной фигуры, и эти слова гремели, подобно барабанам, в ушах Ильич Рамиреса Санчеса. Джейсон Борн в Москве! Это действительно должен был быть Борн, потому что испуганный молодой агент КГБ выплескивал информацию стремительным, паническим потоком фраз, глотая окончания, сообщая все, что только могло спасти ему жизнь. Товарищ Крупкин — два американца, один высокий, другой хромой! Мы отвезли их в гостиницу, потом на встречу на Садовой.
Крупкин и ненавистный Борн провели его людей в Париже — в Париже , его неприступном вооруженном лагере! — и последовали за ним в Москву. Как? Кто? .. Теперь это уже не имело значения. Все, что имело значение — то, что сам Хамелеон остановился в «Метрополе»; а изменники в Париже никуда не денутся. В «Метрополе»! Его злейший враг был всего в часе езды в Москве, наверняка безмятежно спал, даже не подозревая, что Карлос Шакал уже знает, что он там. Киллера переполнило чувство триумфа — над жизнью и смертью. Врачи говорили, что он при смерти, но они ошибаются так же часто, как и бывают правы, и в тот момент они ошибались! Смерть Джейсона Борна возродит его.
Однако время было не подходящее. Три часа утра — не время для того, чтобы красться по улицам или гостиницам в поисках жертвы в Москве, в городе, скованном хваткой постоянной подозрительности, где сама темнота была настороженной. Всем было известно, что в главных гостиницах ночные стюарды вооружены и назначались на эту должность за меткость и за рвение в службе. Дневной свет приносил облегчение от ночных забот; лучшее время для нападения — утренняя суета.
А сейчас было самое время для другого удара, по крайней мере прелюдии к нему. Пора была созвать своих подопечных в советском правительстве и дать им знать, что прибыл их монсеньер — Мессия прибыл, чтобы освободить их. Перед отъездом из Парижа он собрал все досье, а также досье, скрытые среди тех досье, с виду безобидные бумажки в папках, пока не осветить их инфракрасной лампой — тогда тепловые волны высветят печатный текст. Местом встречи он избрал маленький заброшенный магазин на Вавилова. Он свяжется с каждым из своих людей с общественного телефона и даст им указание быть там к 5:30, используя для подхода задние улицы и проходы. К 6:30 это дело будет закончено, каждый подопечный будет вооружен информацией, которая выдвинет его/ее на высшие позиции в московской элите. Это будет еще одна невидимая армия, гораздо меньшая, чем в Париже, но не менее эффективная и бесконечно более удобная для его операций. И к 7:30 великий Шакал будет на месте у «Метрополя», ожидая начала движения просыпающихся гостей, времени гремящих подносов и тележек комнатной обслуги и лихорадочной болтовни вестибюля, беспокойства и бюрократии. Именно тогда в «Метрополе» он будет к услугам Джейсона Борна.
Один за другим, подобно усталым бродягам, ранним утром пять мужчин и три женщины прибыли к полуразрушенному входу в заброшенный магазин на дальней улице, известной как Вавилова. Их осторожность можно было понять: этот район следовало избегать, хотя и не обязательно из-за неприятных жителей: московская милиция была безжалостна в таких районах, — а из-за множества ветхих строений. Район был в процессе обновления; однако, как в любых проектах городского строительства по всему миру, у прогресса бывает две скорости: медленная и полная остановка. Единственным постоянным, хотя и по меньшей мере опасным удобством, было наличие электричества, и Карлос воспользовался им исключительно для своих целей.
Он стоял в дальнем конце голого бетонного помещения, лампа лежала на полу позади него, высвечивая его силуэт, не позволяя разглядеть его черты, скрытые вдобавок поднятым воротником его черного одеяния. Справа от него стоял сломанный низкий деревянный стол, на котором были разложены папки с досье, а слева от него, прикрытый кипой газет, невидимо для его «подопечных», лежала обрезанная 56-я и автомат АК-47 с сороказарядным магазином. Второй магазин был заткнут за пояс Шакала. Оружие было с ним почти только по привычке: он не ожидал никаких осложнений. Только поклонение.
Он осмотрел присутствующих, заметив, что все восемь искоса поглядывают друг на друга. Никто не сказал ни слова; в сыром воздухе мрачного заброшенного помещения чувствовалось напряженное ожидание. Карлос понимал, что должен развеять страх, эту скрытность, как можно скорее. Именно для этого он расставил восемь стульев, собранных из разных брошенных кабинетов в задней части магазина. Когда люди сидят, они менее напряжены; это трюизм. Однако ни один из стульев не оказался занят.
— Спасибо, что пришли сюда этим утром, — сказал Шакал по-русски, подняв голос. — Прошу вас, выберите себе по стулу и присаживайтесь. Наша беседа будет недолгой, но потребует предельной концентрации… Не мог бы товарищ, ближайший к двери, закрыть ее? Мы больше никого не ждем.
Один бюрократ твердой походкой прошел к тяжелой старой двери и закрыл ее, в то время как остальные взяли себе по стулу, отставив их друг от друга на равные расстояния. Карлос подождал, пока все рассядутся и стихнет скрежет деревянных ножек о цемент. Затем, подобно опытному оратору-актеру, Шакал выдержал паузу, прежде чем формально обратиться к своей аудитории. Он глянул своими проницательными глазами по очереди на каждого из присутствующих, будто желая сообщить каждому и каждой, что он и она особенные для него. Последовали краткие движения рук, в основном женских, разглаживавших складки одежды, когда на них останавливался его взгляд. Их одежда была характерна для представителей высших правительственных кругов — в основном прямого покроя и консервативная, но хорошо выглаженная и чистая.
— Я парижский монсеньер, — начал киллер в церковном одеянии. — Я тот, кто провел несколько лет в поисках каждого из вас — при помощи товарищей здесь, в Москве, и за ее пределами — и посылал вам немалые деньги, прося только о том, чтобы вы тихо дожидались моего прибытия и проявили такую же преданность мне, какую я проявил по отношению к вам… По вашим лицам я предвижу ваши вопросы, так что позвольте мне пояснить. Годы тому назад я был среди немногих избранных для обучения в Новгороде. — Последовала тихая, но заметная реакция присутствующих. Миф о Новгороде