ался генерал. – Молчите? А почему вы молчите? Вот видите, к чему привела ваша организационная бездарность! Можно сказать, что мы проиграли противостояние Советам! Оно только началось, а мы его уже проиграли! И все из-за вас! Вот к чему приводит нерадивость одного человека! Черт побери! Всего лишь один бестолковый полковник, и война, можно сказать, проиграна! Ну и каких наград вы ожидаете, полковник?
– Уверяю, что в самое ближайшее время мы ликвидируем последствия диверсии! – горячо заверил полковник. – Работы уже ведутся! Кроме того, будут пойманы и диверсанты! Их уже ищут!
– Что ж… – усталым тоном произнес генерал. – О ходе восстановительных работ докладывать мне лично каждые два часа! Каждые два часа – вам это понятно? Диверсантов – найти, причем они нужны живыми! Повторяю – живыми! Военного смысла это, конечно, не имеет, зато здесь присутствует политический смысл. Черт бы ее побрал, эту политику! В общем, действуйте! Иначе – вы мне ответите за все! Причем не только за то, что превратили базу в овечье ранчо, но даже за убийство Голиафа Давидом! Вы к нему, конечно, не имеете никакого отношения, но все равно ответите! Вам понятно?
– Да! – отчеканил полковник.
– Хорошо хоть, что есть еще аэродром Темпельхоф! – проворчал генерал. – Может, хоть его не успели еще превратить в овечье ранчо!
И генерал Галлахер отключился.
– Товарищ генерал! – перед генералом Парамоновым будто из-под земли вырос дежурный капитан. – Только что получено зашифрованное сообщение из Западной Германии!
– Расшифровали? – глянул на капитана генерал Парамонов.
– Так точно!
– Давайте, – протянул руку генерал.
Капитан отдал честь и вышел.
– Хм! – многозначительно произнес Парамонов и поднес бумагу к глазам.
В бумаге значилось, что минувшей ночью на американской базе «Голубые цветы», расположенной недалеко от западной части Берлинской стены, произошло два взрыва. В результате взрывов база лишена электричества, а кроме того, разрушен центральный узел связи. По сути, база выведена из строя, причем – на долгое время. Кто совершил диверсии и что стало со взрывниками, в сообщении не говорилось.
– Хм! – еще раз произнес генерал Парамонов.
Он ничуть не сомневался, что ночные взрывы на американской базе – дело рук спецгруппы «Дон». А из этого следовало, что они благополучно добрались до места и, более того, успешно выполнили часть порученного задания. Впрочем, ничего иного генерал и не ждал. Конечно, судьба подрывников была очень важна, но кто мог сказать, что с ними случилось? Живы они или, может, погибли?.. Ответы на эти вопросы, разумеется, будут, но – потом, много позже. А сейчас имелся ответ на самый главный вопрос: единственная в Западной Германии американская военная база выведена из строя. А если так, то осторожно можно было надеяться, что и все остальные приказы, полученные спецгруппой «Дон», будут выполнены. Даже – ценой жизни бойцов спецгруппы. Здесь не было ни цинизма, ни равнодушия, здесь действовали законы войны. Пускай война и не была формально объявлена – какая разница? Война – она бывает разная. А потому – на войне как на войне. На первом месте – выполнение приказа, а жизнь – на втором месте.
– Вот так, – сам себе сказал генерал Парамонов и вызвал дежурного капитана. – Как только появится сообщение из Западной Германии, докладывать мне немедленно! Днем или ночью! Понятно?
– Так точно! – ответил капитан.
Глава 9
Богданов, Дубко, Павленко, Рябов и Муромцев совещались недолго. Вначале Богданов спросил у Муромцева, как тот себя чувствует.
– Нормально, – коротко ответил Муромцев.
– А если точнее?
– Могу двигаться, – сказал Муромцев. – Могу стрелять. Сознание, думаю, не потеряю.
– Может, все-таки останешься здесь, в кустиках? – спросил Богданов у Муромцева. – Малость отлежишься… А мы за тобой вернемся.
– А может, мне сразу застрелиться, чтобы вам не мешать? – иронично произнес Муромцев. – Ну, так ты отдай приказ…
– Извини, – потер лоб Богданов. – Это я сгоряча. Не подумал…
– А ты – думай! – жестко произнес Муромцев. – Говорю же, со мной все в порядке. Почти…
– Вот и ладно, – примирительно произнес Богданов. – Значит, будем думать над поставленной задачей. А задача такая – проникнуть на территорию аэродрома. Причем немедленно. Это во-первых.
– То есть ночи ждать не будем? – уточнил Павленко.
– Какая ночь! – отчаянно махнул рукой Богданов. – Пока она наступит, такое может произойти!..
– Прилетят американские самолетики, приземлятся на аэродром, высадят американских солдатиков, и они тут же радостно устремятся к Берлинской стеночке… – невесело пошутил Дубко.
– Вот именно, – согласился Богданов. – И, главное, мы не знаем, когда именно они прилетят, эти самолетики. Может, через час, может, к вечеру… Так что – времени у нас нет. Проникнув на аэродром, нам надо постараться вывести его из строя. Чтобы ни один самолетик даже рядом не пролетел, не то что совершил посадку! И это – во-вторых. Ну и, заодно, в-третьих. Захватив аэродром, нам надо сообщить об этом по радио и дождаться наших истребителей. А им – далеко лететь! Аж из самого Советского Союза!
– Из чего само собою вытекает то, что можно назвать «в-четвертых», – дополнил Дубко. – Постараться остаться в живых.
– Ну, уж это как получится, – развел руками Богданов. – Итак, я вас слушаю…
В соответствии с традицией и правилами, сложившимися в спецназе КГБ, высказаться могли все. Конечное решение уже принимал командир, и это, по сути, было не решение как таковое, а приказ. Который надо было выполнять, согласен ты с ним или не согласен.
– Думаю, проникнуть на аэродром можно, – сказал Павленко. – Особенно с этой стороны, где мы сейчас находимся. Все-таки здесь – кустики, да и тыльная сторона. А она, как известно, охраняется не так бдительно, как все прочие стороны. Но… Ладно, попадем мы на аэродром. А что дальше?
– Как всегда – будем действовать по обстоятельствам, – пожал плечами Дубко. – Что же еще?
– А вдруг – обстоятельства сложатся так, что они помешают нам? Например, на нас обратит внимание охрана? И что тогда?
– Вступим в бой, – не очень уверенно предположил Дубко.
– И много ты навоюешь? – возразил Павленко. – Да даже если и навоюешь – что с того? На шум сбежится весь аэродром. И попробуй тогда выполни задачу! Падем смертью храбрых, только и всего. И много ли будет проку от нашей храбрости? Нет, тут нужно действовать как-то иначе. По-тихому…
– Это днем-то? – сказал Рябов. – Нам с Василием и ночью этого не удалось. Уж столько было шуму… А тут – среди бела дня.
– Значит, надо придумать какую-нибудь хитрость, – сказал Павленко. – Что-нибудь такое, чего они не ожидают. Или – на что они не обратили бы внимания.
– То есть мы будем у них на виду, а они нас будут принимать за своих? – уточнил Дубко.
– Примерно так, – сказал Павленко.
– У тебя есть конкретное предложение? – спросил Богданов у Павленко.
– Вот чего нет, того нет! – вздохнул Павленко.
– Кажется, у меня есть конкретное предложение, – сказал до сих пор молчавший Муромцев. – Ну что вы на меня уставились? – Он помолчал, собираясь с силами, и глянул на Рябова: – Объясни народу, как мы пробрались ночью на базу.
– А, понял! – радостным полушепотом воскликнул Рябов. – А ведь и в самом деле… Слушайте, братцы, это и вправду сто́ящая мысль! Коль нам с Василием таким способом удалось проникнуть на базу, то, может быть, стоит попробовать сыграть этот спектакль еще раз? А? Все равно ничего лучшего мы, наверное, не придумаем, а время поджимает.
– Ну и как же вы проникли на базу? – спросил Дубко.
– Внаглую! – ответил Рябов.
– Да говори ты толком, без лирических отступлений! – поморщился Дубко. – Не до лирики сейчас!
– Все получилось просто, – сказал Рябов. – Мы вышли из укрытия и направились прямо к центральному пропускному пункту. Не таясь. Василий громко рассказывал мне на английском языке о своих любовных похождениях, а я время от времени радостно похохатывал. На пропускном пункте нас приняли за своих и без лишних вопросов пропустили на базу. Вот и весь спектакль.
– Что-то я не до конца понял… – с сомнением произнес Богданов. – Это как так – приняли за своих? Почему?
– Да вот так! – ответил Рябов. – Одежда на нас хоть и без знаков различия, но – военная, так что нас запросто можно было принять за своих. Это – раз. А Василий, говорю, рассказывал мне байку о бабах на чистом английском языке. Он прекрасно говорит по-английски. Вы что же, этого не знали?
– На пропускном пункте американцы мне сказали, что у меня – техасский выговор, – добавил Муромцев. Было заметно, что он говорит с трудом, но, как бы то ни было, сознания он не терял и вообще держался молодцом. Если бы не бледное лицо, то нельзя было бы даже и подумать, что он – ранен. – Ну, я им присочинил дополнительную байку о моем ранчо в Техасе. Называется – «Сломанная подкова». Так что, когда закончим операцию, милости прошу в гости. Не заблудитесь. Это рядом с ранчо «Дохлая лошадь».
Произнеся такую длинную речь, Муромцев выдохнул и устало прикрыл глаза.
– Ах ты, черт! – почесал затылок Богданов. – Действительно…
– Вот я и говорю! – горячо зашептал Рябов. – А что, если еще раз попробовать сыграть тот же самый спектакль? Американцы – ребята простые и стандартные. Поверили нам один раз, глядишь, поверят и во второй.
– Ну а что? – пожал плечами Дубко. – А вдруг да удастся? Надо только распределить роли и вообще все хорошенько обдумать…
– Все равно других идей у нас нет, – сказал Павленко. – Да и не предвидится.
– Так-то оно так, – в задумчивости проговорил Богданов. – Но вот ведь какое дело…Там-то, на аэродроме, надо будет говорить по-английски. Ведь обязательно кто-нибудь прицепится и что-нибудь спросит. А единственный из нас, кто знает английский язык, это Муромцев. Но он… В общем, сами видите.