яли сырую солому на свежую, потом отвели ягнят в сарай попить материнского молока. Ягнята тыкались носами в теплые животы матерей, смешно задирали вверх дрожащие от нетерпения коротенькие хвостики. Разыскав соски, весело причмокивая сосали материнское молоко В соседнем сарае гоготали гуси. Саша смеялся, Мамонт улыбался, ему было приятно видеть его радость. Стало казаться, что все это он когда то уже видел, потом в суете и сутолоке своей неправедной жизни забыл. Память поколений деревенских предков оживала в нем. Перед сном поели картофельный суп из глухариных потрохов, головы и крыльев, мясо оставили впрок. Алексею постелили на печи. Было тепло, уютно пахло навозом и молоком. Когда утром хорошо выспавшись, они пили чай с мятой, Таня сказала: Ждите, летом приеду надолго. Это обрадовало Алексея. Ему всё больше нравилась эта простая, приветливая, девушка. Таких искренних и душевных в своей прошлой жизни, он не встречал. На следующий день Таня ушла в город продолжать учебу. Алексей пошел провожать, захватив берданку ее отца, при жизни большого любителя охоты. Вернулся вечером с тетеревом и зайцем. Охотой стал заниматься с обычным для него азартом. Она быстро стала его страстью, которой он отдавал много сил и времени. Жалел, что мало патронов, приходилось экономить. Разыскал в кладовке петли и стал ставить на зайцев. Он все больше привыкал к новому дому, чем больше занимался хозяйством, тем больше привязывался к затерявшемуся в лесу хутору. Чистил навоз, кормил и поил корову, овец и лошадь. Она принадлежала лесхозу, где работала Танина мать, заменив мужа. Мамонт не представлял раньше, что можно жить в одном доме с телком и ягнятами. Сказать друзьям не поверят. Сравнивая нынешнюю и прошлую жизнь, он удивлялся количеству сделанных за день дел. Ему казалось, что дни растянулись, стали длиннее. Раньше он никогда не успевая выполнить и половину намеченного. Дни улетали, не оставляя чувства гордости, удовлетворения и радости. Прах и пепел прожитого быстро выветривались сквозняками новых проблем, да и вспоминать чаще всего ничего не хотелось: пьянки, разборки, драки. Весна пролетала незаметно. Он заготовил дрова, напилил кусками лёд и натаскал в погреб. О холодильниках тогда еще никто не слышал, портящуюся еду хранили в погребе. Весна заканчивалась. Отцвели черемуха и сирень, Алексей вспахал огород, посадили картошку. Когда приехала Таня, начали косить сено. Точить косу и косить Алексей научился быстро. Таня с матерью работали граблями и вилами, ворошили сохнувшее на солнце сено. Саша верхом на лошади сгребал сухую траву, взрослые укладывали её в островерхие копны, чтобы сено не мокло в дожди. Алексей спать перебрался на улицу на сеновал, к нему присоединился Саша. Спали, расстелив на сене огромный тулуп, укрываясь стёганым, ватным одеялом. Просыпались до восхода солнца, лежали на мягком пахнущем медом сене и разглядывали несущиеся на всех парусах каравеллы – облака. Окутанные клубами дыма, они беззвучно палили из пушек. Каждый из адмиралов вел свою флотилию. Плыли по синему небу, побеждая пиратов и открывая новые, никому не ведомые земли. Солнце хитрило, отправляло на разведку лучики – лазутчики. Они осторожно ощупывали розовевший от волнения край неба над соснами, осматривались, подавали сигнал, потом выплывало, круглое, как румяный блин, солнце. На некошеной траве вспыхивали тысячи холодных, искристых ягодок – росинок. Тогда Алексей и Саша вставали и бежали, безжалостно разбивая их мокрыми ступнями. Ноги мерзли, ускоряли бег и выносили бегунов к длинному узкому озеру, на берегах которого, длинноволосые берёзы любовались своими отражениями в воде, предоставив ветру заботу о своих прическах. Торопливо связанный короткой летней ночью из сизого сумрака туман, заботливо укрывал от ночной прохлады воду и рыбёшек в ней. Рыба резвясь, морщила озеро кругами, разбегавшимися от удара её хвостом, волн. Алексей прыгал с берега под пуховый платок тумана, в теплую с вечера воду и плыл саженками, выдыхая воздух в воду. Потом поворачивал голову, жадно раскрытым ртом ловил глоток воздуха, снова окунал лицо в воду, делал несколько мощных гребков и снова выдыхал. Сила и здоровая радость от плавания распирала грудь, сердце, легкие, мышцы, работали как хорошо отрегулированный и смазанный автомат. Сашка плескался на мелководье, стараясь быстрее научиться плавать, как дядя Леша, быстро, смело, далеко. Наплававшись вдоволь, шли завтракать. Чаще всего вареными яйцами, черным хлебом и парным молоком. Леша чувствовал, что одежда становится ему свободной, накачанные в спортзале мышцы усыхали, становились плотней, сильней, выносливей. Живот втянулся, при каждом движении под кожей клубились очистившиеся от жира рельефные мышцы. Коса, вилы, топор и лопата становились все привычнее, работал ими он все ловчей. Вспоминая прошлое, удивлялся количеству окружавших его вещей. Тогда ему казалось, что жить без них совершенно невозможно, а, вот, живёт и счастлив. Счастлив так, как никогда раньше. Постепенно начал понимать, почему забитые, обиженные властью мужики, так отважно защищали свою неласковую и часто несправедливую к ним родину. Хороший сын, на мать никогда не обижается, любит и за ласку и за науку. Сердцем понимает, что и то и другое от любви, от желания добра ему, тоже часто, непутевому и безалаберному. Каждое утро начиналось с гимна. Алексей быстро выучил его наизусть. Каждый новый день радовал хорошими новостями. Страна отстраивалась после войны, понижались цены. Все это так отличалось от его прошлой жизни, заполненной сообщениями о взрывах, убийствах, невыплаченных зарплатах. Умелая пропаганда сплачивала, роднила людей. Все ждали лучшего, трудности казались временными, преодолимыми. Верили, что счастливую, изобильную жизнь ждать осталось не долго. С горечью стал понимать, какой необыкновенный народ бездумно и беспощадно губит, не знающая ему цену, околдованная лживыми, невыполнимыми идеями власть. Говорят, что народ достоин своего правительства, это – вранье. Наш народ еще ни разу не получал возможность его выбрать, а потом спросить с него по заслугам. Поэтому и отвечать ни за одно правительство не может. По сути, нами правят самозванцы, объявляющие себя всенародно избранными депутатами и правящими партиями. У них одна забота – придумать закон, позволяющий им остаться у власти навечно. Сами собой в его голове стали складываться стихи: Померещится свобода лезем в глубь не зная брода, а потом одним сума, другим цепи и тюрьма. Потому и битых – тьма, помним горе от ума. Ум, пропив, властям покорны. Взял чистую тетрадь и начал записывать в неё стихи. Снял с шеи и отдал Таниной матери свою цепочку, с пальца печатку, чтобы продала и купила, самое необходимое в хозяйстве. Таня все чаще оглядывала его пристальным, оценивающим взглядом: тебя, что плохо кормим, худеешь на глазах. Ешь побольше и старалась подкладывать ему лучшие куски.
– Это лишний жир из меня вытапливается, сгорает от трудов праведных. Не обращай внимания, мне это только на пользу. – шутил Алексей. Он согнул руку и сжал кулак. Мышцы ожили, сплелись и затвердели, словно скованные морозом. Железные не продавить, а какие рельефные, как у древне греческих атлетов. Повлажневшие глаза девушки и воркующая нежность в голосе не оставляли сомнений, что она любит его искренне, самозабвенно, как может только деревенская чистая девушка, не испорченная бредом феминисток стремящихся жить по мужски. Общие заботы сближали. Таня стала все настойчивей, все требовательней заглядывать ему в глаза. Влажные, волнующие губы жаждали его поцелуев. Алексей сдерживал свои желания. Никто бы из его старых друзей не поверил бы, что он сам отказывается от бабы. У него их было много. Ему всегда интересно было только начало, потом все быстро приедалось. Иногда, даже на второе свидание не приходил, хватало одной ночи. Алексей не хотел, чтобы так было с Таней. Его мучила неопределенность, он не знал сколько времени ему придется пробыть здесь в прошлом, почему он здесь и что будет в будущем.? Поэтому, обнимая Таню, старался не терять разум, сохранять хладнокровие. Пока это ему удавалось. Она льнула к нему доверчиво, как повилика, оплетала плечи ласковыми руками, пальцами расчесывала его отросшие, закудрявившиеся волосы. Упругая, жаркая, отделенная от его кожи только ситцевой кофточкой грудь, жгла и волновала. Сердце девушки учащенными, сильными ударами требовало от него ответа, но он молчал. Может быть, это и была ранее, презираемая им совесть, придуманная человеком для удержания самого себя от порывов, безумств, подлости – цепь невидимая, но удерживающая прочнее стальной. Алексей улыбался, целовал темные, крылатые от ресниц глаза девушки и говорил: подожди, оформлю документы, справим свадьбу, потом ты родишь мне сына, Сашке племянника. Таня верила, счастливо улыбалась и начинала мечтать о свадебном платье, гостях и угощенье. Наивная, искренняя, таких в своей прошлой жизни Мамонт не встречал. Что будет с ними осенью, Алексей не знал. Излив лаской накопившуюся нежность, Таня успокаивалась, становилась сдержанной и стыдливой. Мать все видела, но ничего не говорила. Парень ей нравился: работящий, непьющий. Жизнь научила ее тому, что счастье недоверчиво, недолговечно, пугливо, Не всякому удается поймать и удержать его. В начале июля, вернувшись ночью с рыбалки, Алексей услышал в доме мужские голоса. Босиком на цыпочках вошел в темные сени и через открытую дверь увидел на пороге комнаты двух парней. Один держал в руках обрез, сделанный из винтовки, второй гранату. Они требовали от женщин деньги, одежду, еду. Не медля ни секунды, Алексей широко распахнул дверь и ногой ударил в пах, державшего винтовку. Тот охнул, и выронив обрез, скрючился, сломавшись пополам. Ребром ладони Алексей ударил второго по горлу, тот упал, как подкошенный. Ударив пяткой первого между лопаток, Леша забрал у него обрез и гранату. Когда бандиты смогли двигаться, под обрезом вывел их на дорогу и сказал: Отпускаю, но предупреждаю – дорогу сюда забудьте. Это мое, а свое я никому не отдаю. Вернетесь – замочу. Мокрухи не боюсь! Один из бандитов, увидев на его пальце, вытатуированный перстень с шестью лучами спросил: Ты, что недавно откинулся? Где зону топтал? Пошли с нами.