– Кто такой Ра-Хари?
– Вроде бы русский дзен-буддист, мне рассказывали о нем друзья, привозили напечатанные самиздатом книги. Впрочем, неважно. Главное, что это отлично сказано, потому что мы живем только тогда, когда свободны.
– Свободны как ветер? Но это значит – без семьи, без детей?
– Когда ветер попадает в узкие улочки старого города, он носится в них и играет прошлогодней листвой. Но он не перестает от этого быть ветром.
Илья помолчал, размышляя.
– Кажется, я понимаю, что вы хотите сказать, – медленно произнес он. – И весенний бриз, и ураганный порыв – это все ветер. Но только он сам решает, каким ему быть.
– Люди забыли – как это: быть самими собой, – продолжал Константин Федорович. – Они все время пытаются что-то изображать, притворяться, играют, словно на сцене. Даже целый раздел в психологии изобрели, где разбирают, в какие игры играют люди. Но я не смею никого осуждать, потому что сам не безгрешен. Да, мне есть о чем сожалеть.
Старик поднялся и подбросил дров в огонь. Печь зашумела.
Илья терпеливо ждал, когда Константин Федорович продолжит свой рассказ, и он действительно заговорил снова:
– Мои родители умерли давно, сорок лет назад. А жены не стало, когда ей едва исполнилось двадцать три...
– Погибла?
– Нет. Заболела воспалением легких и сгорела за несколько дней. Я не знаю, почему Бог забрал ее такой молодой, но врачи ничего не смогли сделать. Детей у нас не было – не успели обзавестись. Вот так я и остался один, и никогда больше не женился.
– Почему? Сколько вам было, когда умерла жена?
– Тридцать пять. Я был старше ее на двенадцать лет и считал, что в ответе за ее судьбу. Смерть ее стала страшным ударом для меня, и даже мысли не возникло о новой женитьбе. Я полностью погрузился в работу. Да, мне казалось, что я правильно живу.
Он замолчал, вспоминая.
– И что было дальше?
– Вышел на пенсию, поселился в этой сторожке. Понимаешь, я искренне верил, что одиночество и покой – это единственное, чего я хочу. Сомнения стали посещать меня недавно. Я просыпался ночью от завыванья ветра, и меня тяготило одиночество. Тебя мне послал сам Бог, – признался он и, поймав внимательный взгляд Ильи, торопливо добавил: – Ты не думай, я не навязываюсь тебе. Если захочешь – уходи. Но мне кажется, тебе все-таки лучше пока остаться.
Илья согласно кивнул.
– Я тоже так считаю. Да вы не сомневайтесь, Константин Федорович, я ценю то, что вы сделали для меня. И, не сочтите это за лесть, я действительно привязался к вам. Порой мне кажется, что таким бы мог быть мой отец, если бы дожил до ваших лет.
– Давно он умер?
– Ему исполнилось тогда пятьдесят. На семь лет меньше, чем мне сейчас.
– Что думаешь делать дальше?
– Не знаю. Я должен сначала понять, кому могу доверять. Но пока боюсь появиться даже к близким. И не потому, что не верю им, а оттого, что могу подвергнуть их опасности. Вот съездил, поглядел на дочь, увидел, что магазином она занимается и все у нее нормально, и полегчало мне немного.
– Один ребенок-то у тебя?
– Нет. Еще есть сын. Старший. Но он в Америке, давно уже.
– Ты вот что: пока паспорт не сделаю – дома сиди. А потом можешь попробовать свое расследование вести, но только осторожно. Помни, что паспорт-то твой липовый. Только для отмазки и сгодится.
Спустя месяц, в феврале, Илья начал беспокоиться. Он то метался по комнате из угла в угол, то выскакивал во двор и начинал там что-то остервенело мастерить, то сидел, задумавшись и уставившись в одну точку. Константин Федорович молча наблюдал за ним, старательно избегая разговора. Наконец Илья не выдержал:
– Не могу больше ждать. Я должен что-то делать, должен!
Старик достал папиросу и, помяв ее между пальцами, меланхолично прикурил. Он делал это крайне редко, что означало сразу две вещи: нежелание разговаривать и крайнюю степень волнения.
– Эх, была не была, пойду, власти сдамся. Пусть лучше посадят, чем жить в неизвестности! – в сердцах воскликнул Илья.
Константин Федорович вздрогнул и с силой смял папиросу, вдавив ее в деревянную пепельницу:
– Глупо. Тебя посадят, и ты ничего так и не узнаешь.
– Ваша правда, – взорвался Илья. – Да, я дурак!
– На, – Константин Федорович полез в карман и вытащил из него паспорт на имя Мазурова Николая Николаевича, куда аккуратно была вклеена фотография Ильи. Как это сделано – он разбираться не стал.
Глава 11
Настоящее время
Два человека, связанные с делом Ильи Захарова, вызывали у Лямзина повышенный интерес – Аркадий Килин и Николай Мазуров. О Мазурове известно было мало: родился и вырос в Новосибирске, два года назад исчез, и в информационном центре значится как без вести пропавший.
– Ага, значит, сибиряк, – удовлетворенно произнес Лямзин, – сейчас мы о тебе, голубок, всю информацию узнаем.
Он набрал номер телефона Кирилла Скворцова. Тот ответил практически сразу:
– Да, Эдик, слушаю!
Лямзин рассказал ему о своем визите в дом на Большой Остроумовской, а потом перешел к просьбе.
– Кирилл, у меня тут вот какая проблема образовалась. Мне нужно собрать информацию на одного субъекта, который родился и, по всей вероятности, долго проживал в Новосибирске, причем очень подробную. Если у него есть там родня, то желательно с нею переговорить. Дело срочное, не требующее отлагательств. Заинтересован в результате я лично. Сможешь помочь?
– Конечно, какой разговор.
Кирилл позвонил через три дня, рассказал, что виделся с матерью и сестрой Николая. Вкратце история Мазурова выглядела так:
Родился в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, отслужил, после армии некоторое время работал в милиции участковым. Потом два года в уголовном розыске, уволился по собственному желанию в чине лейтенанта. Не женат. В Москву уехал в две тысячи пятом, сразу устроился на работу охранником в магазине. Проработал год – опять уволился по собственному. После чего устроился в частную фирму. Начал с работы охранником, но довольно быстро поднялся до должности телохранителя хозяина.
Деньги домой матери присылал исправно, но два года назад вдруг пропал.
Также мать назвала имя гражданской жены Николая: Неонила Хворостова, поживающая в Московской области по адресу: город Люберцы, улица 8-го марта. Точнее, никакая она, конечно же, ему не жена, потому что в сухих милицейских протоколах таких «жен», живущих в незарегистрированном браке, принято именовать сожительницами, и никак иначе.
Вроде бы обычная история и ничего в ней, кроме времени исчезновения, примерно совпадающего с датой возможной гибели Ильи Захарова, и нет. Но Лямзин чувствовал: он напал на след.
Неонилой Хворостовой оказалась крупная женщина средних лет, с руками и лицом сплошь покрытыми рыжими веснушками. Высокая и полная, она выглядела гром-бабой. Как выяснилось позже, характер ее полностью соответствовал внешности.
– Колька? – Лицо ее моментально стало злобным. – Трепач он, вот что я вам скажу. Обещал, что скоро разбогатеем, соловьем заливался. Говорил, уедем за границу жить, во Флориду. А вот фиг вам. Скрылся, даже «до свидания» не сказал.
– Когда вы видели его в последний раз, можете вспомнить?
– А че там вспоминать. У меня день рожденья пятого декабря, он обещал ресторан, поездку в Сочи и все дела. А сам взял и слинял. Гад.
– В каком году?
– Ну, не в этом же. Два года уж прошло, как его нет.
– Скажите, а фотокарточки его у вас не осталось?
Неонила воткнула руки в боки и со вкусом произнесла:
– Да что б ему на том свете так жарко было, как весело его фотокарточки в моей печке горели!
Лямзину стало противно.
– У меня есть все основания полагать, что Николай Мазуров уже два года как ваши пожелания, Неонила, с того света слушает.
Рыжая поперхнулась и замерла с открытым ртом.
– Что?! Правда? – наконец очнулась она.
– Я, собственно, потому к вам сегодня и пришел, чтобы окончательно убедиться, правда это или нет. Кстати, а что, с вами мать Мазурова не связывалась разве?
Неонила потерла задумчиво конопатый подбородок и пожала плечами.
– Да звонила она мне примерно через месяц, как Колька исчез. Денег он ей обещал, что ли, да не прислал. Ну, а я сгоряча и оторвалась на нее по полной программе. Наговорила всего, и что он у любовницы, дескать, другой живет, и что безответственный, и от проблем сбегает... Ну, она больше и не звонила.
– А что, у Николая действительно была любовница? Имя ее не можете назвать?
– Откуда я знаю? Ляпнула просто про другую, да и все. Судите сами, куда может деться сильный половозрелый мужик, если не к другой бабе!
Лямзин кашлянул. Конечно, он мог назвать несколько таких мест, куда вполне можно деться, но спорить не стал.
– Правда ваша. А что, никто больше не звонил вам, не спрашивал о нем?
– Нет.
– Понятно. Что ж, спасибо и на том. Извините за беспокойство, Неонила.
– А может, чайку? – спохватилась женщина.
– Рад бы, но тороплюсь.
Едва спустившись вниз, он достал мобильник и позвонил Скворцову:
– Кирилл, еще одна просьба по Мазурову. Ты не мог бы мне сбросить по электронке или на мобильник его фото?
– Да без проблем, я уже заранее отсканировал снимок, знал, что понадобится. Жди, сейчас вышлю.
Через две минуты пискнула ММС-ка: пришла фотография.
Лямзин, одной рукой держа руль, открыл сообщение. Взглянул мельком, отвел глаза, внимательно всматриваясь в дорогу. Опять посмотрел, отмечая в уме детали. Главное, что сразу бросалось в глаза: маленькие медвежьи глазки, прячущиеся под выпуклыми надбровными дугами. Неприятный взгляд, отталкивающая внешность.
Он отложил в сторону мобильник, пытаясь понять, отчего Мазуров кажется ему знакомым. Мимо пронесся, отчаянно дымя, «ГАЗ-66». Из-под тента выглядывали лица солдат, одетых в зимнюю камуфляжную форму. И вдруг Лямзин вспомнил.