Маша спасла меня. Когда в очередной раз они вернулись после очередного музея – отец словно поставил себе целью посмотреть все, что не видел до этого в жизни, – мы пообедали, он прилег отдохнуть, а мы с Машей остались на кухне. И она рассказала, как они зашли в детское кафе, в котором на стенах висели картинки из сказок. Отец посмотрел на старуху у разбитого корыта и сказал, что всегда, взглянув на эту картину, вспоминает своего деда. Тот читал ему эту сказку, когда он был маленьким, когда у него отнялась речь от испуга.
– Эх, старуха, – вздохнул тогда дед, закончив читать. – Не корыто у тебя раскололось, а совесть.
Всю жизнь отец помнил эти слова. И совесть стала главным в человеке.
Как передается от одного к другому, как одно живет в другом, подумал я. Как улыбка Эммы.
– Ты ничего не бойся, – сказала Маша. – Не бойся дать ему читать. Он все поймет.
Тысячи раз я это представлял – как он будет читать. Долго, потому что читает сейчас через лупу, и от этого сложится впечатление, что он изучает не только каждое слово, но и каждую букву. Потом так же долго, как читал, помолчит. И наконец, не зная, как точнее выразиться, даст мне понять, что ему не нравится первая фраза. Бог видит не все. Не нравится всего лишь одна частица «не».
Я попытаюсь объяснить, что это «не» означает всю литературу, и всю музыку, и всю живопись, и все-все, что человек думал и говорил, что понял во всей этой жизни и вселенной, в которой оказался только для этого – чтобы рассказать. И когда расскажет, то все станет видимым.
Я знаю, что он ответит – что все равно Он видит все.
Да, скажу я.
Теперь Бог видит все.