ке появляются вдруг чья-то шляпа или сдвинутая на затылок кепка, а то и солдатская фуражка с поблескивающей на тулье кокардой и столь же быстро исчезали в серых сумерках наползающего вечера.
Вдруг один из прохожих остановился и принялся озабоченно топтаться на месте, а затем и вовсе опустился на колени. Вскоре он поднялся, и Дмитрий успел разглядеть, что тот подобрал с земли слабо звякнувший монетами кошелек и опустил его к себе в карман.
«Интересно, — подумал он, — чей это был кошелек? Его собственный или кто-то его обронил? Но ведь мы недавно там проходили и ничего не заметили…»
И тут ему в голову пришла озорная мысль, чем он может занять себя и даже Феозву, если та еще не заснула. Он вернулся в комнату, выдвинул несколько ящиков из стоящего у стены неуклюжего комода и нашел то, что ему требовалось. То была катушка черных ниток, оставленная для постояльцев заботливой хозяйкой. Он отмотал с нее на палец левой руки довольно длинный кусок, оторвал его и привязал к концу небольшую денежную купюру.
Феозва, не вставая с постели, наблюдала за действиями мужа, чуть приоткрыв глаза, но не решалась о чем-то спросить. Он тоже не спешил посвящать ее в свои планы. Затем все так же молча вышел на балкон и прикрыл за собой дверь. Вскоре оттуда послышались его сдержанные смешки, а потом и громкий хохот.
Феозва не смогла дальше оставаться в неведении, сползла с кровати и вышла вслед за ним на балкон, перегнулась через перила, пытаясь понять, чем занят ее муж.
Тут она увидела под тускло светившим фонарем прохожего, который вдруг зачем-то глянул по сторонам, нагнулся и попытался поднять что-то, ей не видимое с земли. С первой попытки это ему не удалось, и он, чуть сместившись в сторону, вновь нагнулся, будто пытался поймать видимое только ему одному насекомое. И вновь неудачно.
Феозва присмотрелась к мужу и все поняла: привязанная к концу нитки бумажная купюра служила как бы приманкой для разглядевших ее прохожих, тогда как Дмитрий дергал за другой конец нитки, перемещая купюру чуть в сторону буквально из- под носа желающего завладеть ею человека, попытки которого со стороны выглядели очень уморительно. При каждом неловком движении незадачливого прохожего кукловод едва сдерживался, чтоб громко не рассмеяться и тем самым не обнаружить себя.
— Как тебе не стыдно заниматься подобными детскими шалостями, — фыркнула она и протянула руку, пытаясь вырвать у него нитку.
— Не смей, — взвизгнул он, — в том нет ничего предосудительного. Я никого не заставляю насильно гоняться за купюрой. Каждый может идти дальше своей дорогой.
Феозва посчитала выше своего достоинства спорить с ребяческими выходками мужа и проследовала обратно, а вскоре в комнату с шумом влетел и сам Дмитрий и громко объявил:
— Всё, конец представлению. Какой-то мальчуган оказался хитрее меня. Наступил на нитку и завладел добычей. А мне потерянную денежку ничуть и не жалко.
— Не ожидала от тебя подобного легкомыслия, — назидательным тоном произнесла Феозва, — ложись лучше спать, быстрее образумишься…
Обедать на другой день они отправились в ресторан, хозяином которого был выходец из России Александр Мовчанский. Там обычно собирались русские путешественники и эмигранты. Менделеев надеялся повстречаться с кем-то из своих знакомых, сетуя, что давно не слышал русскую речь.
Как и оказалось, едва они сели за указанный им метрдотелем столик, как к ним подошел молодой человек с длинными, до плеч, волосами и дружески похлопал Дмитрия по плечу. Тот напряг память и признал в нем одного из своих однокурсников, учившегося с ним в институте на курс младше.
— Каменский! — радостно воскликнул он и пожал протянутую ему руку. — Давно здесь? А мы вот с супругой из Лондона возвращаемся, решили заглянуть, — кивнул он в сторону Феозвы, сосредоточенно разглядывающей название непонятных блюд, обозначенных в меню.
— Да я на воды еду подлечиться и тоже решил наведаться в столицу мира, — сообщил Каменский. — Только вот слегка поиздержался здесь и второй месяц жду денег из России, а всё не шлют. Увидел тебя, думаю, может, одолжишь мне тысчонку- другую? — закатив вверх глаза выпалил он так, словно просил указать ему нужную улицу
— Сколько? — переспросил Менделеев, думая, что Ослышался.
— Если не тысячу, то хотя бы пятьсот, Я отдам, непременно верну, как только вернусь в Россию. Мне там должен солидную сумму по суду один из моих родственников. Ты его наверняка знаешь: Василий Лукич Мансуров. Он при нашем министре на службе состоит. Ты ведь, говорят, знаком с ним.
— С кем знаком? — опять переспросил Менделеев. Он понимал, Каменский явно хочет его заговорить, начав сыпать известными именами. И он, понимая это, невольно поддался его навязчивым изъяснениям и просьбам, а теперь никак не мог из них выпутаться.
— Так ведь рассказывали, как ты к министру ходил, чтоб место себе выхлопотать. И он будто бы принял тебя и место хорошее определил.
— Когда это было, — отмахнулся Дмитрий, — но денег таких у меня при себе нет. Я тут по поручению нахожусь и даже не за свой счет. Извини. Скажи лучше, кого здесь из наших можно найти? Ты, как погляжу, со всеми знаком.
— Именно так, знаком. А денег в долг никто дать не желает, — сокрушенно заявил Каменский, кося глазами по сторонам. — Уж на что Тургенев богатый человек, как говорят, и тот отказал. Обещал десять рублей дать, коль из России ему пришлют, а другие никак.
— Ты о каком Тургеневе говоришь? Неужели о писателе? Давно его встречал?
— Как раз перед тобой. Вон он сидит возле самого окна, — показал Каменский в сторону плечистого мужчины, расположившегося в глубине зала.
— И ты с ним, говоришь, знаком?
— Конечно, мне многие известны, и меня многие знают.
— А может, представишь меня ему? — с робостью в голосе произнес Дмитрий.
— Почему бы и нет. Хотя как ты был жмот и сквалыга, не сердись, так им и остался. Знай мою доброту, пойдем…
И они направились к столику у окна. Удивленная Феозва было поднялась следом, но решила, что лучше дождаться мужа, и сделала знак официанту, чтоб принял заказ.
Каменский и Менделеев подошли к Тургеневу, и тот повернулся на шаги за своей спиной. Дмитрия удивил сосредоточенный и внимательный взгляд его серых больших глаз, громадный лоб мыслителя и удивительно тонкие, резко очерченные губы, чуть прикрытые растительностью на верхней губе, соединяющиеся с начавшей седеть бородой, обрамляющей причудливым орнаментом его лицо. Тургенев же, не говоря ни слова, вопросительно смотрел на них, и Каменский поспешил представить Дмитрия:
— Прошу простить великодушно, Иван Сергеевич, но вот мой давний знакомый является вашим страстным поклонником. И, узнав, что мы с вами знакомы, очень просил составить ему протекцию.
— Замучили меня эти поклонники, — вздохнул Тургенев, — но деваться некуда. Назвался груздем — полезай в кузов. Чем занимаетесь, сударь? Служите? Торгуете? Или, как некоторые, жизнь прожигаете? — При этом он бросил недвусмысленный взгляд в сторону Каменского.
Тот его намек понял и поспешил откланяться.
Тургенев предложил Дмитрию присесть, отодвинув в сторону пустую тарелку с остатками еды.
— Может, хотите что заказать? — спросил он, но Менделеев отрицательно замотал головой. — Так чем изволите заниматься? — повторил он вопрос.
— Химией, — выдохнул Дмитрий, — приват-доцент Петербургского университета.
Тургенев грустно улыбнулся и сказал как бы с сожалением:
— Жаль, очень, очень жаль. Жаль, когда такие вот молодые люди посвящают свою жизнь непонятно чему. Я было решил, что вы художник или поэт, музыкант, наконец. А химия… что в ней интересного? Алхимики — те хотя бы золото пытались из свинца добыть, оказалось, зря. Ничего не вышло. Нет, вы мне скажите, какого рожна вы этим занялись?
Менделеев не ожидал столь очевидного неприятия от известного и уважаемого им человека, а потому растерялся и не сразу нашел что ответить.
— Химия — молодая наука, — начал он издалека, — алхимики, которых вы изволили упомянуть, действовали бессистемно, наугад, смешивая разные вещества, при этом надеялись на успех…
— И что же изменилось? — перебил его Тургенев. — Вам стал известен какой-то секрет? Чем вы от них отличаетесь? Объясните мне, темному.
— Открыты новые законы, стали известны результаты многочисленных опытов. На это ушло несколько веков, не считая многих смертей во время неудачных опытов и мелких неудач. На мой взгляд, химическая наука стоит на пороге великих открытий.
На этот раз Тургенев слушал его не перебивая, но, как показалось Дмитрию, с высокомерной улыбкой, желая оставаться хозяином положения.
— Вы, молодой человек, говорите это с такой уверенностью, что даже я, старый скептик, готов вам поверить. Только извините меня за прямоту, но наука и практическая жизнь далеки друг от друга. Русский мужик даже не подозревает о ваших стараниях. Как он садил испокон века свою полоску, так и дальше ее возделывать станет. И никакая сила не заставит его измениться.
Теперь уже Менделеев, распалившись, перебил писателя:
— Позвольте, позвольте, вы что же предлагаете, как те ваши нигилисты, отрицать очевидное? Или желаете Русь мужицкую к топору призвать, по примеру известных вам господ? Нет, тут я вам не пособник.
— Вы не так меня поняли. Мне хорошо известно, какие жертвы принесла та же Франция, прежде чем общество ее обрело элементарную свободу, а страна стала той, какой мы можем ее видеть. Важны культурные преобразования. Вот только нам с вами вряд ли удастся их когда-нибудь лицезреть. Кто там выдумал особый путь развития России? Полная чушь! Европа стоит на плечах Римской империи, а наш русский трон ничем не отличается от того, на котором восседал Чингисхан. И порядки те же, что в Золотой Орде были: хан приказал, а подчиненные исполнили. Пока это будет продолжаться, никакие изменения нам не грозят. Надо брать пример с Европы, иного пути нет.
Менделееву явно не понравилось предложение его собеседника, и он, набычившись, не глядя тому в глаза, поинтересовался: