— И куда же его от ребенка и жены нездоровой понесло за тыщу верст? Что за неволя заставила на другой конец света ехать?
— Откуда мне знать, мне не до этого было. А что я могу мужу сказать? На то он и муж, чтоб все самому решать. По нужде, выходит, коль в такую даль собрался. Зато с дороги подарки мне и дочке шлет разные… Вот бы еще няньку найти знающую, а эту бы сразу прогнала. Может, вы, тетенька, знаете кого?
— Да о чем ты, моя дорогая, мое ли это дело — прислугу искать?! — с возмущением заявила Протопопова. — Вот живет при мне Федотовна, и ладно. Где их и берут, сроду в молодые лета не интересовалась, а теперь и подавно ни к чему заниматься. Когда же твой муженек вернется? Он пущай и подыщет кого получше, коль эта тебя слушать не желает…
— Он не сказал, когда обратно его ждать, — пожала плечами Феозва, — а я и не спрашивала. Обещал не задерживаться надолго, а я уж со счета сбилась, сколько денечков пошло с его отъезда, глядишь, скоро объявится…
— Не пойму я чего-то, вроде не на военной службе, а тоже мне, несет его леший из дому куда-то. И зачем, спрашивается? Чего дома не сидится, как всем добрым людям? Тем более, когда ты, душа моя, в таком положении. Мой муж, да ты и сама это знаешь, никогда в жизни себе такого не позволил. И я бы не снесла, чуть чего — так цыкнула б на него, чтоб хвост прижал, дальше Лиговки и не сунулся бы… И ты со своим строгость бы известную вела, глядишь, одумается. А то дите со слабой женой бросить и умчаться неизвестно куда. Нет, не те нынче мужья пошли. Вот я помню, жила с нами по соседству семья генерала, не помню, как уж его звали-величали, так он, хоть и генералом был, а женушку свою на ручках носил, Бывало…
В это время в комнату заглянула Федотовна и извиняющимся голосом заговорила, не проходя дальше порога, чтоб не вызвать гнев хозяйки:
— Дитятко ваше проснулось уже, хнычет, поди, исть просит… Покормили бы ее, а то так и заходится.
— Сейчас, сейчас, бегу, — спохватилась Феозва, — заговорили вы меня, тетушка. Спасибо вам, а то столько дней одна и словечком перекинуться не с кем. — Она пошла в спальню, откуда доносился плач дочери.
— Так неси ее сюда, а я и впрямь доктора своего велю позвать. Федотовна, скажи дворнику, чтоб до доктора Загряжского быстренько сбегал. Он у него много раз бывал, найдет. Пусть скажет, чтоб не откладывал, а сразу ко мне направился.
Когда Феозва закончила кормить дочь и та немного успокоилась, явился доктор. Он осмотрел малышку и, покачав плешивой головой, изрек без обиняков:
— Слаба, весьма слаба. У вас, сударыня, судя по всему, молока мало. Ребеночек крупный, но ослаб, от того что недокармливаете. Надо специальные смеси готовить. Я напишу, из чего следует их составлять. К тому же жар у нее. Малиновым отваром поить следует. Поноса нет, случаем?
— Я не знаю, хотя иногда и случается, — растерянно ответила Феозва. — Муж за всем следил, а нынче он в отъезде и мне не объяснил ничего. Вы уж научите меня…
— Женское ли это дело, — вставила свое слово Протопопова, — за детским поносом следить. На то няньки есть, повитухи там или еще кто…
Доктор спорить не стал, а торопливо написал на листке бумаги, чем следует кормить ребенка, и, получив расчет от хозяйки, быстро откланялся.
— Тоже мне, «доктор», называется. Ничего толком объяснить не умеет. Давай-ка, дорогая моя, на дачу завтра отправимся, коль девочке нездоровится, а сейчас съездим в парк погулять. Свежий воздух малышке только на пользу пойдет, никому еще прогулки не повредили.
— Вы же слышали, доктор сказал, что жар у нее, — слабо попробовала возразить Феозва, но тетка не хотела и слушать, кликнула Федотовну, чтоб подавала одежду и запеленала девочку.
Погода после вчерашнего дождя стояла жаркая, все прогуливались с зонтами от солнца, прихватила с собой зонтик и Мария Федоровна, величественно вышагивая по аллеям, словно главнокомандующий на параде. Феозва от быстрой ходьбы едва поспевала за тетушкой, вскоре вспотела и только мечтала о том, чтоб присесть где-нибудь в тени.
Она неустанно прикладывала платочек к горячему лбу ребенка, пытаясь понять, не начался ли и у нее жар. Дочь, на удивление, затихла и совсем перестала хныкать, видно, и на нее прогулка подействовала успокаивающе. Когда они дошли скорым шагом до пруда, Протопопова встретила кого-то из знакомых и остановилась с ними поговорить, а Феозва увидела скамейку под раскидистыми ветвями могучей липы и с облегчением присела. Мимо них прошли двое молодых парней, одетые все в черные не по сезону одеяния и, бросив в ее сторону взгляд, проследовали чуть дальше, где приостановились. Феозва не придала этому особого значения, занятая дочерью. Та молчала, и Феозва решила намочить платок в воде, чтоб остудить ее пылающий лоб. Она, оставив ребенка на лавочке, быстренько сбежала вниз, опустила платок в воду, и в это время какая-то тень метнулась к ней под водой. Она взвизгнула, побежала обратно, оглянулась, и ей показалось, что над водой мелькнул зеленый рыбий хвост солидных размеров.
Поднявшись наверх, она увидела отошедших от лавочки тех самых двух молодых людей в темных сюртуках, что выразительно смотрели в ее сторону, но она даже не обратила на них внимания, а с облегчением опустилась на скамейку и стала ждать тетушку. Когда та подошла, раскрасневшаяся после разговора, то первым делом спросила:
— Как малышка? Что-то ее не слышно. А ну, глянь…
Феозва наклонилась к личику дочки и позвала ее по имени:
— Машенька, милая, подай голосок, отзовись!
Та перестала хныкать и не подавала признаков жизни. Феозва несколько раз встряхнула ее и приложила пальцы ко лбу. Неожиданно для нее лоб ребенка оказался холодным и даже прерывистого прежде дыхания не было слышно. Феозва приложила ее тельце к уху, пытаясь услышать биение сердечка, но оно не билось. Крик обезумевшей матери прорезал тишину, висевшую над парком, и вспугнул стаю галок с соседнего дерева. Протопопова кинулась к ней, пытаясь успокоить, но та продолжала громко рыдать, повторяя лишь одну фразу:
— Дима меня никогда не простит… Не простит… Никогда…
Глава пятая
На обратном пути на душе у Менделеева было как-то неспокойно. Вроде и с поставленной перед ним задачей справился, отчего получил немалое удовольствие и уже вынашивал планы по разработке более совершенного производства по переработке нефти. Если Кокорев действительно решится строить, как он ему советовал, завод на Волге, то сам Менделеев готов был заняться на ближайшие несколько лет руководством этого проекта. Но что-то подсказывало ему, что купец поступит по-своему и будет строить не так, как требуется, а как ему более выгодно, лишь бы начать быстрее получать прибыль от своих затрат.
Но это ладно, есть другие нефтедобытчики и всем им нужны новейшие разработки, так что здесь ему беспокоиться особо не о чем. Не так-то много в России людей, способных за умеренную плату заняться доныне не существующими производствами и выполнить их не по западным образцам, а под свои отечественные нужды.
Более всего же беспокоило его отсутствие писем от жены, которая до этого писала ему лишь время от времени, но все же посылала хоть какие-то краткие весточки. А вот теперь ее затянувшееся молчание могло означать лишь одно: у них в семье что-то случилось. Причем серьезное, даже трагическое, о чем ему даже думать не хотелось. И он уходил в каюту, садился за чертежи, расчеты, лишь бы отогнать от себя назойливые мысли о неизбежном. Обнаружив вложенный среди прочих вещей, скорее всего, Феозвой, молитвенник, он попробовал читать его, но уже через несколько строчек из глаз начинали капать слезы, отчего он еще больше расстраивался, а потом и вовсе оставил чтение его.
Добравшись до Москвы, он на пару часов заглянул к сестре, надеясь, что она, может, хоть что-то знает о его семье. При этом заранее решил, ни словом не обмолвится о ее письмах к Феозве, где она признавалась в своих планах но его переезду за границу. Зачем ворошить былое и ссориться с близким тебе человеком? К тому же старшая сестра была его крестной матерью, и это многое решало.
Когда он напрямую поинтересовался у сестры, есть ли у нее какие-то известия от Феозвы, она отвела глаза в сторону и неожиданно заговорила на какие-то незначительные темы, уходя от прямого ответа:
— Да что ты, Димочка, беспокоишься так? Все, что свыше задумано, рано ли, поздно ли исполнится. И не казни себя понапрасну. Лучше скажи мне, по какому делу ты ездил в эту богом забытую мусульманскую страну? Поди, не ради развлечения, а, как понимаю, денег заработать. И тратить их будешь, не в карты проигрывая, как некоторые это делают, а на семью…
— Да что об этом в который раз говорить, когда все и так известно. Да, по делу. Да, заработал. И что с того? Что ты все вокруг да около ходишь, скажи, если получала какое известие от Физы, а то я уж больше месяца от нее никакой весточки не имею…
- Физа твоя, дама рассудительная, как я полагаю, по пустякам тебя отвлекать не станет. Что ты опять завелся? Лучше послушай, что я тебе расскажу. Муж одной приятельницы моей, может, слышал о таком: Сергей Петрович Заславский, дворянин, человек порядочный, семьянин. Одно время предводителем дворянства был то ли в Тульской, то ли в иной губернии… — И она опять умело увела разговор в сторону, чем окончательно едва не вывела из себя брата.
— Мне это совсем не интересно, — раздраженно прерывал ее Менделеев, — где и кем был муж твоей приятельницы. Будь он хоть Заславский, хоть Закревский, хоть… не знаю кто. Ты мне на прямой вопрос ответить можешь? Или я, чай не допивши, сейчас же собираюсь и прошу извозчика отвезти меня на вокзал к поезду…
— Тебе до отъезда, еще целых два часа, — отмахивалась сестра, — нет, ты уж дослушай, а то не помню, когда еще мы с тобой вот так по душам говорили. А ты сразу: на вокзал, на вокзал. Успеешь еще наобниматься со своей Физой, а мы с тобой, может, последний раз видимся. — И она демонстративно смахнула набежавшую слезу. Ты же даже моим здоровьем не поинтересовался, а мой врач очень советует на воды ехать. Но я вот решила, коль смерть встречать, то лучше здесь, в России, чем в чужую землю лечь. Жаль, что далеко от маменьки окажусь…