— Книгу? — удивился он. — Так ты, выходит, грамоте обучена? Похвально. Дам, конечно, но только эти книги тебе вряд подойдут. В другой раз привезу тебе что-нибудь подходящее. Но я про деньги спросил. Сколько за приборку свою возьмешь? Или лучше угощение какое, сладости там разные тебе сгодятся?
— Как скажете, — опустила она глаза в землю, — денежку в руки мне еще никто не давал, они все, коль у нас и бывают, то тятенька их у себя в платочке держит, нам не доверяет. Что я с ней, денежкой, делать стану? Уж лучше сладости, я их тожесь сроду не пробовала. Если вам это не в тягость будет… А то я могу и задаром прибраться. Дома, вон, каждый день и пол мою, и чугуны на речке скребу, и скотине варю, и никто мне за то денег не дает. Могу и здесь обойтись, только вот книжку бы какую интересную посмотрела, коль позволите. А то у батюшки в церкви хотела взять, а там только о святых праведниках читать дают. А я слыхала, будто про разбойников книжки есть… И про все такое разное… — Она опустила глаза в пол, и он понял, что она имела в виду.
— Хорошо, найду тебе такие книги: и про разбойников и про чудеса и приключения. Даже подарю. Мне не жалко… Все, давай делом заниматься: ты пока самовар разожги, а уж потом на кухню ступай. А мне кой-какие бумаги просмотреть надо. Как самовар закипит, зови. — С этими словами он ушел в дальнюю комнату и там долго не мог успокоиться от близкого присутствия этого чудного создания.
Вспомнились Аремзянка и ее молодые обитатели. Но вот только там заводские девицы были совсем другие, воспитанные вечно недовольными своей участью и часто пьющими родителями. Может, потому и парни и девки у них вырастали острыми на язык, способными на разные непристойности, впитавшими неприязнь к фабричным хозяевам. Они вечно пытались задирать менделеевских детей, дразнили обидными словами, устраивали им разные пакости, после чего поспешно убегали, чтоб не быть наказанными. А тут… Иначе не скажешь — ангел во плоти… Да еще и чтением интересуется, предался он на какое-то время размышлениям.
Из своей комнаты он видел, как Дуняша, бесшумно ступая босыми ступнями по грязным половицам, время от времени пробегала мимо его двери, то вынося мусор, то с полным ведром воды. Наконец, он не выдержал и предложил ей свою помощь:
— Давай воды принесу, а то как-то неловко, что ты такие тяжелющие ведра сама таскаешь. — И он поднял пустое ведро.
— Что это вы, барин, выдумали? — испугалась она. — То наша бабская работа — по воду ходить, а вы идите, своим делом занимайтесь, мне совсем чуть осталось. Или медленно убираюсь? Зато чисто, после меня не то что за другими, перемывать не надо…
Но он все же не послушал ее и отправился следом с пустым ведром на пруд и сразу же заметил удивленные взгляды работающих мужиков, не привыкших к тому, что мужчина, а тем более хозяин имения, сам идет за водой.
— Не иначе как Дуняшка ему приглянулась, — тихонько шепнул один из них другому.
— Так и до греха недалеко, — согласился тот, — любят баре в чужом огороде спелые ягодки рвать да себе в рот класть.
— Он, поди, не знает, что у нее трое братьев, они, ежели чего, косточки ему живо пересчитают…
— Там поглядим, ладно, работай давай, а то сам Тимофей, ее отец, как раз сюда идет.
И действительно, чуть прихрамывая, к барскому дому направлялся дожитой мужик с окладистой сивой бородой у которого на стройке трудилось трое сыновей. Именно он и направил Дуняшу в помощь по просьбе Менделеева, а теперь решил поговорить с ним, увидев, как тот вышагивал с пустым ведром за ней следом к пруду.
— Слышь, барин, — окликнул он его, когда тот нес уже наполненное ведро, — ты, как погляжу, не своим делом занялся. Зачем девку позоришь? Ты ей кем будешь, что помогать вздумал?
От таких слов Менделеев растерялся, поставил ведро на землю и спросил:
— Собственно, в чем дело? И чем это я ее позорю? Ты, старик, говори, говори, да не заговаривайся. Мне что теперь, нельзя до собственного пруда дойти и воды зачерпнуть? Или ты мне указывать станешь, чем мне заниматься, а чем нет? Этак не пойдет. Ты у себя в избе командуй, а тут тебе воли никто пока не давал…
Почувствовав решительный отпор, тот на какое-то время растерялся, но потом продолжил уже более дружелюбно:
— Да я не о том, что ты ведра воды зачерпнуть не можешь, кто ж тебе то запретит. Но, сам посуди, люди смотрят и что видят?
— И что же они видят? Что я не так делаю?
— Все так, но тебе того не слышно, а мужики хихикать начали, что ты за девкой моей следом на пруд припустил. А ей зачем такая слава? Кто ж ее потом такую замуж-то позовет? Сам подумай…
— Ну, отец, знаешь, и порядочки тут у вас. Сам веришь, чего несешь? Я ж, ни от кого не скрываясь, не ночью, а средь бела дня на пруд пошел. И что с того, что дочка твоя там же оказалась? Мне что теперь, прежде чем пойти куда, осмотреться следует, нет ли кого поблизости, а то вдруг разговоры пойдут? Сам же ее ко мне в дом послал, не побоялся пересудов, а теперь, вишь как, на попятную повернул… Долго ли так жить будете, в темноте своей и убогости? Вон в городе барышни гуляют с молодыми людьми рядышком, и никто им худого слова не выскажет. А у вас… Все, как при царе Горохе: того нельзя, это не велено. Глаза-то разуйте, пора начинать по-людски жить, а не по варварски. — С этими словами он подхватил ведро и пошел в дом, оставив старика в полном недоумении.
— Так то в городе, там иные порядки, — только и сказал тот вслед ему и посмотрел по сторонам, как бы ища поддержки у остальных. Но все молчали и, опустив головы, продолжали работу, пряча косые улыбки.
— Вот точно тебе скажу, — проговорил негромко один из мужиков, когда старик отошел подальше, — добром это не кончится. Наши-то бабы отказались в дом к барину идти в одиночку, мало ли чего про них потом говорить станут. А Тимофей каждой денежке учет ведет, вот и польстился, дескать, барин ему заплатит хорошо за услуги дочкины. Точно заплатит, как обрюхатит ее, тот еще кобель, я таких издалека вижу, им верить ни в чем неможно…
Менделеев же, слегка обескураженный случившимся, спросил у Дуси:
— А ты что скажешь? Не боишься, что разговоры разные на твой счет пойдут, коль ты в доме у меня работаешь?
— Не без этого. Нашинских деревенских хлебом не корми, только дай друг дружку грязью обмазать, да на позор выставить. Вы просто порядков наших не знаете, вам простительно.
— Если так, то как дальше жить будешь? — спросил он ее с удивлением. — Действительно ведь, ославят, и женихи отвернутся.
— Плевать мне на них, все одно убегу в город и там где-нибудь работу найду. У нас уже несколько незамужних девок кто в Москву, а кто в Петербург тайком от родных сбежали и сейчас живут себе припеваючи. Вот и я не пропаду…
— Как же родители? Отец твой? Братья? Найдут и силой обратно вернут. Не боишься такого?
— Думала о том, думала, — продолжая заниматься уборкой, отвечала Дуняша, знаете что надумала? — Она таинственно улыбнулась и спросила: — Только обещайте, что никому о том не скажете…
— Хорошо, не скажу, обещаю, — улыбнулся он ей в ответ. — Может, решила за границу податься? Так туда без паспорта не пропустят, это я по себе знаю…
— Выходит, вы и за границей бывали? — широко открыла она глаза. — Вот здорово-то… Я бы тоже поехала… Посмотрела бы, как там люди живут…
— Да обыкновенно живут, примерно как и мы. Но ты что надумала? Уехать подальше? Так у тебя первый же полицейский паспорт спопросит, без него никак…
— Нет, я проще решила. Попрошусь для начала в монастырь трудницей. Там, говорят, можно жить при обители, а постриг не принимать сколько-то лет. А потом документ от них получу — и тогда уже в город. Вот. Только помните, молчите о том…
— Конечно, конечно, — согласился он, — ладно, на сегодня, наверное, хватит, и так все блестит. Спасибо тебе. Я через день домой поеду, а как вернусь, привезу тебе то, что обещал. Только ты приходи, слышишь? Я ждать стану…
— Куда ж я денусь, — ответила Дуся, поклонившись ему, — непременно приду. А с батькой своим поговорю, чтоб не думал обо мне дурно и другим пример не подавал. Он у меня такой, его в селе все побаиваются. А вам счастливой дороги. — С этими словами она выпорхнула и, легко ступая босыми ногами, по тропинке пошла меж работающих мужиков, что-то отвечая на ходу на их шуточки.
«Нет, такая точно не пропадет, — подумал Менделеев, — постоять за себя она может. Но до чего хороша девка, а ведь наверняка сама того не понимает…»
Глава шестая
Пробыв в имении несколько дней, Менделеев вернулся обратно в столицу в прекрасном настроении. Идя по улице, он видел в каждой проходящей мимо девушке Евдокию-Дуняшу и подсмеивался сам над собой, дескать, седина в бороду, а бес тут как тут в ребро впился. Радовала и уже выполненная работа на строительстве нового дома, задуманного им. Пусть не все так, как ему желалось, но, главное, дело идет. И подрядчик оказался на редкость старательным мужиком: при прощании сказал, что к осени главные строения должны быть закончены.
Оставалось наладить отношения с супругой, и он, зная ее слабость к сладостям, завернул по дороге в дорогой магазин, где готовили вкусные пирожные, и накупил целый пакет лакомств. Дома на этот раз он был встречен Феозвой в прихожей, чмокнул ее в щеку и вручил свой подарок. Та расцвела и сообщила, что обед почти готов, можно скоро идти в столовую. Поинтересовалась, как ни в чем не бывало:
— Все сделал, что хотел? Вижу, повеселел, а то уезжал туча тучей.
— Похвастаться особо нечем, но дело движется. Бог даст, осенью новоселье справим в нашей усадьбе. Съездила бы со мной хоть разок, тебе там понравиться должно.
— Конечно, съезжу, коль ворчать не станешь, вот только Володю боюсь одного оставить, а то опять недоглядят. — И она тяжело вздохнула.
— Так с собой возьмем! Какая беда. Там я с него глаз не спущу, пусть воздухом свежим подышит, для здоровья только польза будет. Тем более у меня помощница появилась, будет кому приглядеть за ним.