Узнавшие о болезни Менделеева коллеги шушукались меж собой:
— Он, словно трехжильный, за все кругом хватается: одно не закончит и уже, глядь, чем-то другим занялся.
— А может, надо признать его таблицу эту? Хотя бы частично, глядишь, не расстроился бы так, не заболел. А то взяли грех на душу…
— Как признать то, чего нет? Поверить его предположениям? Нет уж, не дождетесь такого. Пусть он нам покажет те элементы, под которые у него пустые клетки оставлены. А так чего впустую признавать… Ничего, молод еще, глядишь, поправится и еще нас чем-нибудь удивит…
— Все стремится деньгу лишнюю зашибить: в трех учебных заведениях лекции читает, где ж это видано.
— Да еще по ночам работает. Говорят, стенограф к нему ходит, он ему все что-то диктует. Зачем ему это все?
— И правильно сказали, связался с этими промышленниками: то в Баку помчался, то в Вологду, то еще куда… И все ему неймется. Дочь при этом потерял, другой бы давно остановился, бросил свои поездки, но он — ни за что. Ой, бедовый мужик, одно слово…
— Верно, всех денег не заработаешь, а ему все мало и мало…
…На другой день на квартиру К Менделееву заглянули Зимин и Ильин, принесли положенные в таком случае подарки: свежие фрукты, сушеный урюк, последние выпуски газет, среди которых были и заграничные выпуски.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался Зимин. — Доктор предписал постельный режим, вы уж не нарушайте его, отлежитесь сколько надо.
— Хорошо, — улыбнулся больной, — да у меня, если честно, и сил нет вставать. Словно выпил их кто-то все до капельки… Надолго, видать, меня из седла болезнь моя вышибла…
— Может, не надо было этого собрания проводить, — спросил Зимин, — может быть, и обошлось бы все?
— Чем слушать всяческие сплетни за спиной, лучше вот так услыхать, теперь хоть знать буду мнение коллег своих, — ответил тот. — Ничего, оклемаюсь как-нибудь, не переживайте. А вам спасибо…
— За что? — удивился Зимин,
— За честность вашу. Понял, что таблицу мою надо слегка переделать и подредактировать. То лишь черновой вариант был…
— И не вздумайте сейчас этим заниматься. Лежите и ни о чем не думайте…
— Да я так не умею, — улыбнулся Менделеев. — Куда можно от своих мыслей спрятаться? Тут они, со мной…
— Правда, Дмитрий Иванович, не спешил бы с этим, — подал голос Ильин. — Мне сообщили, что в Париже вышел новый номер «Химического сборника» и будто бы там есть что-то интересное для тебя. Как пришлют, сразу занесу тебе.
— Не стоит. Пусть в себя придет, — покачал головой Зимин, — повремените чуть. Ладно, пойдем мы. Знаете, что я скажу на прощание своему любимому ученику? — спросил он с улыбкой.
— Откуда же мне знать? Я хоть и провидец, да не до такой степени. Мыслей человеческих пока читать не научился…
— Ну, надеюсь, это к вам тоже придет. А скажу я следующее: я горжусь вами. Хоть со многим не согласен, уж простите меня за это, но горжусь вашей смелостью и стойкостью. Кто еще может вот так, один против всех, грудью стоять и любой удар выдержать? Насколько мне известно, таких среди нас нет. Тут вы правы, все мы привыкли прислушиваться к тому, что там на Западе скажут. А вы не такой… И, помяните мое слово, не только я один буду вами гордиться, мне уж немного осталось, а гораздо большее число людей. Дайте срок…
С этими словами он наклонился и поцеловал своего ученика в щеку, потом быстро повернулся и ушел, а вслед за ним и Ильин, пожав другу руку.
Менделеев остался один и почувствовал, как по щеке у него скатилась вдруг слеза, он слабо улыбнулся и тихо прошептал: «Спасибо…»
Чуть позже он просмотрел принесенные друзьями газеты, добрался и до берлинского издания, надеясь найти там сообщение о своем открытии периодической системы химических элементов, отправленное им в редакцию этой самой газеты. Но его материал или не дошел до редакции, или они не спешили публиковать его, зато на последней странице он обратил внимание на большой некролог, выпущенный в связи с гибелью видного немецкого промышленника Альфреда Крупберга. Там же сообщалось, тот погиб в результате непонятно от чего произошедшего взрыва на одном из его предприятий.
Выдвигалось предположение, что причиной взрыва стали исследования новых мощных взрывчатых веществ в заводской лаборатории, которые велись молодым ученым, недавно приглашенным промышленником из-за рубежа. Имя ученого не упоминалось.
Менделеев отложил в сторону газету и задумался: а мог ли он оказаться на месте этого молодца, если бы в свое время не проявил твердость и не вернулся на родину? Не найдя ответа, прошептал: «Спасибо Тебе, Господи… Невелик выбор: на чужбине — смерть, а здесь оплюют и высмеют. Что лучше?»
…Вечером он велел вызвать к себе стенографиста Володю и продиктовал тому текст своего завещания, потом дал денег и велел утром зайти к нотариусу и заверить у него завещание, после чего доставить обратно и запереть в ящике письменного стола, если он сам будет себя неважно чувствовать.
Тот сделал испуганные глаза и спросил:
— Дмитрий Иванович, вы чего, умирать, что ли, вот так собрались? А как я без вас останусь?
— Ничего, другого кого найдешь, ты парень способный, не пропадешь. Тихо, жене ни слова, — поднес он палец к губам, увидев, что к нему заглянула Феозва.
— О чем вы тут шепчетесь? — спросила она с лукавинкой в глазах. — Коль Володю призвал, значит, полегчало тебе, милый мой? Вот морсика принесла… Попей, он все лечит.
Володя тем временем выскользнул из кабинета и одевался в прихожей, когда Феозва настигла его там.
— Что он тебе поручил? Отвечай! А то ноги твоей у нас больше будет. Куда он тебя направил? Я слышала, как вы шептали. Почему мне ничего о том не сказал?
Володя честно признался. Та лишь всплеснула руками и только тот ушел, помчалась в храм к знакомому батюшке, держа в руках ту самую газету, где была напечатана статья, наделавшая столько шума. Батюшка имел связи в митрополичьем окружении и после ее ухода направился в лавру, где долго оставался и вышел уже далеко под вечер, тяжко вздыхая и крестясь на сияющие кресты лавры.
…На другой день совершенно неожиданно супруга провела к лежащему у себя в кабинете Менделееву двух монахов, держащих в руках папку из тисненой кожи.
— Вот, Митя, к тебе иноки от петербургского митрополита направлены, — пояснила она, — примешь или как?
— Куда ж мне деваться, конечно, приму, — ответил он, улыбнувшись, сев затем на диван и запахиваясь одеялом.
— Мы по поручению высокопреосвященного владыки нашего с благословением от него, изложенном в письменном виде, — сообщил один из них, протягивая ему папку.
Менделеев с удивлением принял папку, бросив взгляд на Феозву, что стояла в дверях, не собираясь уходить, и сияла, словно начищенный самовар.
— Чем обязан подобной милостью? — поинтересовался он. — Чего-то раньше меня особо не жаловали ни местные батюшки, ни, тем более, его высокопреосвященство. А тут вдруг на тебе…
— Он нас в то не посвятил, — не глядя в глаза ему, отвечал монах, — но мне кажется, что вам самому должно быть о том известно. Просто так подобное благословление не отправляется… Это я точно скажу… А наше дело — доставить его…
— Нет, вы мне ответьте, коль в этих делах сведущи, кому еще вы подобные благословения относили? Ну, там батюшкам или еще кому?
— Обычно тем, кто во благо Святой Церкви нашей потрудился, подвиг какой совершил. Градоначальникам, генералам боевым. Если к ордену штатского кого представляют, тогда сам митрополит вручает, а иным такое благословение кому из нас поручают доставить. Вот…
— Получается, я подвиг тоже совершил, — задумчиво проговорил Менделеев, — знать бы еще, какой… Не подскажете, братья? Может, ты, супруга моя, знаешь? — пристально глянул он на нее.
— Да я то что, я к владыке допущена не была, — скромно потупив глаза, отвечала она. — У него бы и спросил, коль пригласит когда.
— Понятно, значит, сильна сия тайна, — проговорил он, — и спросить не у кого… Одни загадки…
— Бога спросите, — ответил второй монах, и они, низко поклонившись, ушли.
— Они еще святую воду в серебряном сосуде оставили, — сообщила Феозва, — давай окроплю тебя, сразу полегчает.
— Делай что хочешь, — отмахнулся он и улегся обратно на диван.
…К концу недели заглянул Николай Ильин и принес свежий номер парижского сборника, о котором сообщал в прошлый раз.
— Вот, — заявил он с порога, — еще два новых элемента открыли. Названы, правда, скандий и германий. Но, я смотрел, в твою таблицу по свойствам своим точно вписываются. Так что победа, Дмитрий Иванович? Можно поздравить?
— Дай сюда, — потребовал он сборник, развернул его в нужном месте, потом взял свой учебник, открыл таблицу и начал сравнивать напечатанное со своими данными. — Ну а я что говорил? — отложил он в сторону сборник. — Но они же все не хотят верить. И их не своротишь! Ни за что не своротишь!!! Им надо, чтоб мою таблицу признали за границей, тогда они почешутся. Может быть. И то при этом свои кислые морды скорчат…
— Может, в газеты сообщить? Что появилось подтверждение, — полюбопытствовал Ильин.
— Чего? — взревел Менделеев. — Ты очередного моего позора хочешь?! Нет уж, с газетами покончено навсегда. А то напишут, что во сне мне приснилось, будто бы где-то там открыли новые элементы, просыпаюсь, а тут ты с этим сборником! — И он захохотал. — Ты этого хочешь?
— Да нет, не хочу, — согласился он, — Тогда давай отметим? Чего? Вина или коньячку?
— Себе можешь, чего душа желает, а мне лучше моего любимого чайку, а то Феозва начала прятать его от меня, думая, что он худо действует. Да меня же трудно перехитрить, я свой тайничок имею, вон за той книгой, — показал он на полку, — отодвинь и найдешь упаковку. Отнеси на кухню и вели заварить покрепче, только Феозве не говори, а то она прознает…
— О чем это я прознаю? — появилась на пороге его вездесущая супруга. — Опять секреты? То завещание втайне от меня супруг мой пишет, то чай свой прячет и думает, я не прознаю?