— Нет уж, увольте нас от ваших опытов, — остановил его Аксаков, — я предлагаю перейти к следующему, как вы выразились, испытанию. Сейчас одного из медиумов крепко привяжут к стулу и вновь погасят свет. А через какое-то время он окажется в этом самом алькове, — указал он рукой на марлевый шатер.
Менделеев не стал возражать, но внимательно следил, как приглашенные Аксаковым помощники примотали прочными веревками одного из братьев к стулу. Убедились в том и все остальные желающие, после чего свечи загасили, и органист стал исполнять тягучую мелодию, наполнившую своими звуками всю комнату.
Один Менделеев оставался на ногах, остальные сидели у стены. И вдруг ему послышался какой-то посторонний треск. Он, недолго раздумывая, вынул из кармана спички и чиркнул одну. Взглядам присутствующих предстал находящийся уже внутри марлевого шатра медиум, торопливо зашивавший длинной иглой разрез в материи. Раздались негодующие возгласы, запалили все имеющиеся в наличии свечи, и Менделеев, обратившись к Аксакову, поинтересовался:
— А как вы это явление объясните?
— Понятия не имею, — хмуро ответил тот и подошел к алькову, где обменялся парой фраз с застигнутым врасплох неудачником. Потом он повернулся ко всем и с обескураживающей улыбкой пояснил:
— Молодой человек сказал мне, что перемещение его в пространстве неведомыми ему силами было столь, стремительно, что материя лопнула и он во избежание кривотолков решил ее заштопать… Только и всего…
— Конечно, и веревки спали с него сами собой, — с ехидцей спросил один из членов комиссии. — Ловко все обставлено, ничего не скажешь…
— Не нужно быть настолько предвзятыми. Согласитесь, обычный человек вряд ли в состоянии сам освободиться от подобных пут. Это явная помощь…
— Сверхъестественных сил, — вставил Менделеев. — Без этого никак не обошлось… Да, ответить на это мне просто нечего…
— На ярмарках и не такие штучки можно увидеть, — подал голос молчавший до этого другой член комиссии.
— И слава богу, что вы хоть чему-то поверили, — масляным голоском подвел итог Аксаков, боясь, что скандал может разразиться с новой силой. — Думается, на сегодня хватит этих самых испытаний. Молодые люди устали и им нужно отдохнуть. Так что разрешите откланяться…
Оба брата и их помощники удалились вслед за Аксаковым. Последним ушел Бутлеров, хотя Менделеев и пытался завязать с ним разговор, надеясь призвать его к прозрению после очевидных разоблачений махинаций, продемонстрированных братцами Петти. Но тот злобно сверкнул глазами, проходя мимо, на что хозяин лишь тяжко вздохнул и не пошел провожать гостей, а направился в свой кабинет.
Глава двенадцатая
Буквально через несколько дней после проведенных испытаний с участием братьев Петти Менделеев вышел по какой-то своей надобности из здания университета. Не сделал он и десятка шагов, как навстречу ему попался невысокий мужчина с рыжей бородкой, который при встрече вежливо приподнял свою шляпу и приостановился.
Менделеев не сразу узнал в нем известного писателя Федора Достоевского, о котором недавно упоминал Аксаков, и подумал, что тот повстречался емудалеко не случайно. Он тоже поздоровался и ненадолго задержал шаг, намереваясь идти дальше, но тот обратился к нему:
— Дмитрий Иванович, если не ошибаюсь?
— Он самый. А вы, сударь, Достоевский Федор, Федор… — Он, как назло, не мог вспомнить отчества писателя.
— Михайлович, — подсказал тот с улыбкой, да это и не столь важно. Нас сама судьба свела, давно искал встречи с вами…
— Что ж не заглянули в университет? Меня там всякий знает, проводили бы на кафедру или хотя бы визитку свою оставили. А то судьба — она девица ветреная, может поступить так, как ей заблагорассудится…
— Спорить не стану, но у меня на сей счет иное мнение. Не разрешите ли вас проводить? Я, в отличие от вас, человек вольный, на государственном поприще службу отечеству нашему не несу, а потому своим временем располагаю. Вон, пройдемся по набережной чуть, а по дороге и побеседуем, коль возражать не станете. Что скажете?
— Коль вам то угодно, извольте, — пожал плечами Менделеев, прикидывая в уме, зачем вдруг он понадобился модному писателю, к которому, насколько он знал, посетители записывались «на чай» едва ли не на несколько месяцев вперед.
Они двинулись неспешным шагом, миновали недавно воздвигнутые фигуры сфинксов, и Достоевский, кивнув в их сторону, спросил:
— Как думаете, если использовать научные исследования, то можно будет узнать, свидетелями каких исторических событий им довелось быть? Меня этот вопрос живо занимает. А вы что скажете?
— Так тут особо никаких наук, кроме исторических, привлекать не следует. Рукописи, глиняные таблички, предания народные, в них все описано.
— Не могу не согласиться, но в рукописях и прочем может быть далеко не все написано. А как бы вот явить каждый день, а то и час, ими пережитый? Вот это меня порой занимает…
— Тогда бы я начал с познания земного строения, а то и Вселенной. Лично меня, признаюсь, с самого детства интересовало, откуда тот или иной камешек на свет явился и что с ним ранее было… Это основа всех основ.
— Глубоко забираете, господин профессор, — улыбнулся тот. — Но я с вами в том согласен. Вы очень даже правы. Начинать надо именно с этих основ, чем, насколько я понимаю, вы и заняты.
— А вы, как оказывается, осведомлены о роде моих занятий, — хитро прищурился в ответ Менделеев, — именно основы строения всех веществ, находящихся вокруг нас, меня интересуют. Но… не все мои убеждения разделяют,
— Прискорбно слышать такое. Я, к сожалению, далек от научных изысканий, но с вами полностью согласен. Пока неизвестны основы, нечего говорить и о частностях. Вот возьмем, к примеру, опыты спиритические, в которых, как мне, опять же по слухам, известно, вы принимаете самое живое участие. Через них как раз можно понять устройство духовного мира. Что скажете?
Менделеев резко остановился и повернулся к собеседнику, лицо его брезгливо исказилось, и он с излишней горячностью ответил:
— Значит, и вы Брут… Говорил мне о том господин Аксаков, но как-то мимо ушей пропустил. А оказывается, вы этих шарлатанов всерьез принимаете. Не ожидал, сударь, право, не ожидал…
К ним подошла девушка, предлагая купить букетик цветов. Менделеев даже не заметил ее, думая о чем-то своем и подбирая нужные аргументы для назревавшего спора, а Достоевский, наоборот, извлек из кармана мелкую монетку и взял букетик, мило улыбнувшись обрадовавшейся его покупке девчушке. После чего поднес его к лицу и заметил:
— Вот ведь букетик этот… Всего лишь снопик увядающих цветков, а сколько в них теплоты, нежности и, опять же, души содержится. Так что проявление духовное может быть в чем угодно и научные изыскания тут бессильны…
Тем самым он несколько сбил Менделеева с первоначального хода мыслей, но тот быстро нашелся:
— Согласен, душевные порывы свойственны всем. Хорошо, что они являют себя в созерцании этих цветочков, но когда нами пытаются управлять и, извините, манипулировать всяческие там проходимцы, то для меня это как-то неприятно и, скажу больше, мерзко!
— А вы горячий человек, — внимательно посмотрел на него Достоевский, — чувствуется русская кровь. И… душа. Не всем ученым дано такое качество, безмерно рад тому. А меня вот каторга научила скрывать свои чувства, а то тоже, знаете ли, готов был выйти на площадь и звать людей к свету, равенству, свободе. Когда это было… Может, зайдем чайку испить? — предложил он неожиданно, указывая на недавно открытую чайную.
— Извините, как-то не хочется. Я к своему чайку привык, а то неизвестно, какую здесь гадость подадут торговцы наши, мне их повадки хорошо знакомы… Нет уж, увольте. Кстати, вы ведь в Тобольске недолгий срок находились? Так то на моей родине. Это так?
— Да, пришлось в вашем централе несколько дней провести. И уж, если начистоту, то именно там жены других таких же несчастных вручили мне Евангелие, через которое открыли мне путь к Богу, за что я им премного благодарен. Так что мы с вами в некотором случае земляки, оба знаем о Сибири не понаслышке.
— Моя матушка была почти со всеми из них знакома. Кстати, будучи в Омске, вы захаживали в гости и к моей старшей сестре — Екатерине Капустиной, она мне о том писала, — предался было воспоминаниям Менделеев, но его собеседник никак на это не прореагировал, погруженный в свои собственные мысли. — Но давайте вернемся к теме нашего разговора, поскольку вы, полагаю, именно по этой причине искали встречи со мной. Если вы еще не передумали сменить предмет нашей беседы.
— Слушаю вас, — продолжая вдыхать аромат, исходящий от букетика, кивнул Достоевский, не спеша высказать свое собственное мнение о спиритизме.
— Я вам так скажу: я не против веры, но противник суеверий, коих сейчас явилось в Россию великое множество. И заметьте, кто носится с этими заезжими фокусниками, иначе их назвать не могу, — почтенные люди, считающие себя православными и храм посещающими. Как вы это назовете?
— Я бы назвал интересом… А как еще?
— Блажь это, самая настоящая блажь от сытости и пресыщенности. Надеюсь, вы хорошо знакомы с Писанием, и там об этом ясно сказано: не сотвори себе кумира, не буду вдаваться в Ветхий Завет, где описано все более подробно. Вместо того, чтоб делом заниматься: фабрики строить, приюты для бедных открывать — эти господа тратят огромные средства на иностранных шарлатанов и вносят разлад в общество…
— О каком разладе вы говорите? Православной веры никто не отрицает, скорее наоборот… На ней вся Россия стоит.
— Тогда попробуйте организовать спиритический сеанс в любом из местных храмов, и я погляжу, что из этого выйдет.
— Но вы же проводите свои опыты у себя в лабораториях, анатомы изучают строение человеческих тел в прозекторских, философы пишут труды у себя в кабинетах. И во всем в основе заложено учение церкви… Почему же вы запрещаете господину Аксакову изучать спиритические явления?