Он не сможет отправиться с ней на прогулку, как, к примеру, с Сонечкой Каш или с той же Физой. Особенно теперь, когда он стал известен, достиг определенного положения в обществе, можно себе представить, как это самое общество отнесется к его связи с курсисткой.
Могут и места лишить в университете, отказать в чтении лекций, а вслед за тем попросят освободить квартиру. А как он посмотрит в глаза собственным детям, давно выросшим и привыкшим видеть мать и отца вместе?! Да и Феозва вряд ли согласится на развод. А если и согласится, придется ждать решения Святейшего Синода. Причем после развода запретят венчаться второй раз в течение семи лет.
Еще его останавливал последний неудачный опыт объяснений в любви с такой же вот трепетной и юной особой — бывшей воспитательницей дочери Ольги. И чем все закончилось? Она сбежала, после того как выслушала его признания. Не оставив даже записки, не сказав ни слова. А он так верил, что она его поймет и всё как-то решится само собой, но как, он не знал, и ему не к кому было обратиться за советом.
От подобных мыслей и переживаний он извелся настолько, что более недели не мог сесть, как обычно это делал вечером, за работу. Этого он себе позволить не мог. Ради нее, работы, он готов был вступить в схватку хоть со львом, хоть с великаном, хоть со всем человечеством. В конце концов он понял, сопротивляться собственным чувствам — бесполезно, а надо просто им следовать, а там, глядишь, все и образуется. Как говорится в народе: клин клином вышибают. Поэтому в один из вечеров, дождавшись, когда из «бабской горницы» донесутся звуки музыки, он решительно отправился туда, обреченно сжав кулаки и нахмурив брови.
«Будь что будет», — шептал он неслышно…
На женской половине его явно ждали. Просто Екатерина Ивановна не решалась сама оторвать его от дел, полагая, он, как всегда, сидит за работой, в то время как сам Дмитрий Иванович в это время мерил пол кабинета торопливыми шагами или клеил по привычке очередную коробку, пытаясь справиться с обуревавшими его чувствами.
Племянница хотела было броситься к нему на шею, но он отстранил ее и, тяжело ступая, опасаясь показать свою растерянность, прошел к окну и встал напротив сидящей у инструмента Анны.
Катерина Ивановна озадаченно глянула в сторону брата, все поняла, но сочла за лучшее промолчать. Единственный, кто не обратил на него внимания, был его племянник Федор, игравший в шахматы с отпущенным до вечера из Морского корпуса Володей Менделеевым.
Дмитрий Иванович отметил, что Володе очень идет морская форма, в которой он выглядит значительно старше. У него на верхней губе стали пробиваться пшеничные усики, делая его похожим на добродушного кота из детских сказок. Не вставая с кресла, он поздоровался с отцом и призывно бросил на него взгляд, давая знак о помощи. Дмитрий Иванович безошибочно мог определить, насколько удачно складывается игра сына, выигрывает он или терпит поражение, и иногда позволял себе подсказать ему нужный ход. Вот и сейчас, оценив позицию, он посоветовал:
— Срочно рокируйся, а то будет поздно.
— Дядя Дима, — обиженно протянул Федор, — так нечестно. Пусть Володя сам думает.
— Хочешь, и тебе подскажу, — со смехом предложил Дмитрий Иванович, — тебе надо фигуры развивать, а не пешки двигать, атаковать следует.
— Папа, зачем ты так? — тут же одернул его сын. — Тогда уж доигрывай за меня, мне скоро возвращаться надо.
— Может, останешься? Давно не виделись…
— Нет, побегу, — не согласился тот, вставая, — извини, Федя, потом доиграем, — попрощался он с Федором.
— А я и впрямь вместо тебя доиграю, — предложил Дмитрий Иванович. — Не возражаешь, племянник?
— Нисколько, — улыбнулся тот, — я вычитал о беспроигрышной комбинации белыми. Сейчас проверим…
— Давай посмотрим, такая ли она беспроигрышная, — согласился Менделеев, усаживаясь на место, оставленное его сыном, — значит, рокировка, — сделал он свой ход.
Глава четвертая
Федор Капустин, в отличие от Володи, играл более ровно и вдумчиво, долго размышлял над каждым ходом, что выводило из терпения его порывистого дядюшку.
— Чего ты думаешь? Чай, не корову на кон поставил, ходи, что ли. А то не выдержу и уйду к себе, а на тебя тогда проигрыш запишу.
— Сейчас, сейчас, еще не решил, как лучше сходить.
Дмитрий Иванович в спешке сделал несколько неудачных ходов и в результате зевнул фигуру, решил исправить положение, провел опасную комбинацию, приведшую к потере ладьи и понял, племянник скоро загонит его короля в угол и объявит дядюшке мат.
Поэтому, когда тот, желая поскорее победить, поторопился и поставил под удар ферзя, Дмитрий Иванович тут же забрал его, чем привел того в великое уныние, ведь у него выигрыш был почти в кармане.
— Ой, я не заметил! — воскликнул он. — Можно переходить? Ну, пожалуйста, я нечаянно так сходил, вы же меня торопили, — плаксивым тоном запричитал он.
— Нет, хватит перехаживать. Лучше скажи, что сдаешься?
— Володе так можно перехаживать, а мне почему-то нельзя, — канючил тот, не желая сдаваться.
— Тебе мат через два хода! — объявил победоносно Менделеев. — Где же твоя хваленая комбинация? Не вышло! Умей проигрывать сильному противнику, мал еще садиться со мной играть, — самодовольно поучал тот племянника.
И вдруг он услышал позади себя негромкий голос сестры, видимо, давно наблюдавшей за их игрой:
— Ой, Дима, что ж ты так разошелся?! Чуть до слез не довел своего любимого племянника. Ну, чего тебе стоит позволить ему переходить? И дело с концом. Прояви великодушие…
Менделеев оторвал взгляд от шахматной доски и увидел, что рядом с ним стоят Екатерина Ивановна и та самая пианистка, исполнявшая «Аппассионату» Бетховена. Он даже растерялся, потому как, увлекшись игрой, забыл, что они находятся в гостиной не одни. Это окончательно его рассердило, и он заявил:
— Шахматы не просто игра, но еще и борьба. Побеждает сильнейший. Пусть Федор привыкает к этому. Это ему в дальнейшем пригодится.
— Может, ты и прав, — без особых раздумий согласилась с ним Екатерина Ивановна, видя, что брат идти на уступки никак не желает. — Надеюсь, Федору это пойдет на пользу. Проигрывать тоже надо уметь, уж так жизнь наша устроена.
— А как же великодушие победителей? — попробовала переубедить Дмитрия Ивановича подошедшая к ним Анна, до этого не подававшая голоса. — Доброта есть первая добродетель.
Удивительно, но Дмитрию Ивановичу понравилось ее вмешательство да и сама ненавязчивая манера держаться и певучие нотки в ее голосе с едва заметным южнорусским говором. К тому же она при этом держала себя довольно уверенно и обращалась к нему, как к равному, несмотря на их разницу в возрасте. Вот только сдаваться он не любил, тем более в присутствии нового для него человека, а потому незамедлительно возразил первое, что пришло на ум:
— Что я слышу? Еще одна сторонница подставить под удар вторую щеку. Я правильно понял?
— Не совсем, — попыталась возразить Анна.
Но он не дал ей договорить и, вскочив на ноги, продолжил: — А вам известно, что у человека всего лишь две щеки? И когда ему по обеим надают, то… что прикажете подставлять затем? Нет, так дело, не пойдет…
— А вот на этот раз ты не прав, — поддержала девушку его сестра, меж тем как сам Федор сидел и с интересом слушал их перепалку.
— И в чем, позвольте узнать? — картинно выбросив руку вперед, спросил Менделеев, понимая, что их спор ни к чему доброму не приведет и его надо как-то прекращать.
— Вспомни Пушкина, — заметила Екатерина Ивановна, — не его ли слова: «И милость к падшим призывал»? Слышишь, милость, значит, милосердие. Анна сказала как раз об этом. Хотя Федор особо не нуждается в каком-то там сострадании, пусть учится проигрывать, но тебе, Дмитрий, хоть иногда следует быть снисходительным к близким, А то порой…
И тут неожиданно за Менделеева заступилась Анна:
— Мне кажется, что Дмитрий Иванович в данном случае поступил как воспитатель, а мы вдруг набросились на него.
Менделеева поразил такой поворот, и он с благодарностью глянул на девушку. По возрасту она была ровесница Федору, но ее убеждения и свобода высказывания своего мнения были свойственны тем, кто прожил не один десяток лет, что более всего поразило его.
— Поздравляю, Дмитрий Иванович, у вас появилась достойная заступница, а потому беру свои слова обратно, — рассмеялась Екатерина Ивановна. — Сами решайте, как вам поступать. Кстати, Аня тоже обучена игре в шахматы. Можете с ней проявить свое великодушие. Только, ради бога, не доводи хоть ее до слез. А я пойду проверю, всё ли готово к ужину. Мы не ждали тебя сегодня так рано. — И она ушла, оставив Дмитрия Ивановича наедине с Анной, поскольку Федор минутой раньше незаметно выскользнул из гостиной, сочтя за лучшее не доигрывать партию в шахматы, чтоб не обострять отношения с несговорчивым дядюшкой.
— Неужели в шахматы играете? — с удивлением спросил Анну Дмитрий Иванович. — Редкий случай, чтоб… — Он замялся, не знал, как лучше сказать: «женщина», или все же «девушка». Потом через паузу продолжил: — Кто-то из прекрасного пола, — нашелся он, — смыслил что-нибудь в этой игре. Может, составите компанию?
Аня смущенно улыбнулась, отчего у нее на щеках обозначились небольшие ямочки, и ответила:
— Вам, верно, не интересно будет, я плохо играю.
— Вот мы и проверим сейчас, — настойчиво предложил он, — присаживайтесь, не стесняйтесь. Какие фигуры выберете себе? Белые? Черные?
— Да мне все равно, — пожала она плечиками, сев напротив, — пусть будут черные.
— Хорошо, очень хорошо, — согласился он, разворачивая доску. — Сходим вот так. — И они начали игру.
Вскоре выяснилось, что Анна действительно играет неважно на уровне начинающего любителя, но Менделеева это ничуть не смутило. Он несколько раз просил ее переходить, подсказывал, как и куда поставить ту или иную фигуру, и при этом радовался, как ребенок, громко смеялся, когда ему удавалось сделать шах, а девушка от этого терялась, переставляя короля по его подсказке на нужную клетку. В конце концов он предложил ей ничью, но она в ответ, поджав губы, потребовала довести партию до конца и, тяжело вздохнув, спросила: