— На все Божья воля… Чи, Он решит, так и будеть… Ну и чумовой этот ваш профессор… Я ему бачил, а он не послухал, пущай теперь полетает…
В числе зрителей возле пруда стояла супруга воздухоплавателя Анна Ивановна и двое их детей. Они в растерянности смотрели на опустевшую площадку, где совсем недавно возвышался летательный аппарат, потом на небо, но ничего не увидели. Младший сын, обратясь к матери, спросил:
— А папа уже улетел?
— Видимо, уже улетел.
— А куда? К Богу?
— Вряд ли Господь его сейчас примет, рано ему пока туда. Не все он дела на земле еще переделал.
…Вскоре шар с Менделеевым в корзине пробил негустые облака, и яркие солнечные лучи буквально ослепили Дмитрия Ивановича. Едва он успел извлечь приготовленное для измерения давления температуры и прочих необходимых параметров приборы, а также фотоаппарат, как увидел, что на солнце надвигается диск луны, постепенно заслоняя дневное светило. Солнечный диск начал потихоньку тускнеть, и Менделеев торопливо записал в блокноте время начала затмения, глянув на свои часы. Затем он сделал снимок, трясущимися от волнения руками достал из камеры отснятую фотопластинку, при этом под порывами ветра чуть не уронил её вниз и вставил другую.
И тут не стихающий ветер закрутил воздушный шар, словно на невидимой карусели, вокруг своей оси. Менделееву пришлось вертеть головой, чтоб окончательно не потерять ориентации. Солнце оказалось у него за спиной, а потом вновь перед ним. Но его это не обескуражило, а даже развеселило, и тут он увидел, что по земле, прямо под шаром, вслед за ним бежит тень Луны, скользя по лугу, перелеском, гигантским черным пятаком, на время накрывая им всё, на что падала ее сумрачная тень. Он тут же попытался сфотографировать эту тень, по пояс высунувшись из корзины, но край ее опасно наклонился, и он чуть не вывалился наружу. Тогда, недолго думая, он схватил одну из обрезанных веревок и привязал себя к стропам, пропустив петлю вокруг тела.
Наконец Луна полностью закрыла солнечный диск, и осталась видна лишь солнечная корона и языки пламени, причудливо изгибающиеся по краям сокрытого диска, словно огонь вокруг брошенного в печь полена. Но прошло ещё несколько секунд, и Луна начала двигаться дальше по своей орбите, освобождая тем самым солнечное светило.
Позже он запишет:
«То, что я видел, можно описать в очень немногих словах, — вспоминал Менделеев. — Кругом Солнца я увидел светлый ореол… чистого серебристого цвета… Ни красноватого, ни фиолетового, ни желтого оттенка я не видел в «короне». Она была вся цвета одного и того же, но напряженность, интенсивность или яркость света уменьшалась от черного круга Луны… Размеры «короны» были неодинаковы по разным радиусам. В самом широком месте толщина кольца была не более радиуса Луны. Никаких лучей, сияний или чего-нибудь подобного венчику, который иногда рисуют, для изображения «короны», мои глаза не видели… Никаких звезд я не заметил…»
Менделеев взглянул на часы и записал в блокнот время, точно зафиксировав, сколько продолжалось это редкое явление. Впопыхах он забыл воспользоваться приготовленной заранее закопчённой стеклянной пластиной и только сейчас вспомнил, что она лежит у него в пальто, во внутреннем кармане. Достал её, посмотрел, но зрелище было совсем не то: обычный солнечный диск, который можно наблюдать каждый день при ясной погоде. Тут он ощутил резь в глазах и понял, наблюдая затмение без необходимого приспособления, едва не повредил себе зрение. Из глаз начали обильно струиться слезы, и он полез в карман пальто за платком и наткнулся там на непонятно откуда взявшуюся сдобную баранку, впился в нее зубами и лишь потом, вынув платок с вышитым вензелем, подарок старшей дочери, утер им слезы.
Глава вторая
Приехавший вместе с Менделеевым, чтоб сделать памятный набросок полета своего друга на воздушном шаре, Илья Ефимович Репин уже заканчивал свой карандашный рисунок, не обращая внимания на толпившихся вокруг зевак, переключившихся после наблюдения за солнечным затмением на работу художника. Они вполголоса обсуждали его рисунок между собой, некоторые тихо хихикали, потому что он больше походил на шарж, чем на привычную всем реалистичную живопись знаменитого художника.
Действительно, Дмитрий Иванович, стоящий в удерживаемой десятком человек корзине, больше походил на лицо духовное, чем на ученого: длинная борода, волосы до плеч, не хватало только рясы с крестом. Почти вплотную к мольберту протиснулся великовозрастный гимназист в сдвинутой на затылок форменной фуражке и наполовину расстегнутой рубахе, перехваченной ремнем с медной бляхой. В кончике рта у него зажата, как видно, для солидности, недокуренная папироска. Он, прищурившись, несколько минут вглядывался в рисунок, а потом неожиданно спросил Илью Ефимовича, явно не зная, кто находится перед ним:
— Это что, попа к Богу, что ли, запустили? И о чем он там с ним толковать будет? — А потом, не дождавшись ответа, добавил: — Мне папаша говорил, что никакого Бога вовсе и нет…
Репин, не отрываясь от работы, спокойно ответил:
— Дурак твой папаша…
— Это почему вдруг дурак? — обиженно спросил гимназист.
— Так по тебе и видно. Такого оболтуса вырастил. Будь он поумней, давно бы ума тебе вправил. В детстве то, видать, не порол тебя?
— Еще как порол! — зябко повел плечами гимназист, видно, вспоминая несладкие детские годы. — Сейчас вот перестал, болеть начал…
— Значит, мало порол. Ты ему скажи, коль сам не может, пусть наймет кого-нибудь поздоровее. Это дело никак бросать нельзя. Некоторым, говорят, помогает…
— Чего помогает? — переспросил гимназист, перебрасывая папироску из одного угла рта в другой. — А, вы об этом… У меня задница не казенная, шалишь, хватит, пусть других, кого надо, потчуют энтим делом, мне уже ни к чему. Только, сколько ни пори, а Бог все одно от этого не появится, — самодовольно хмыкнул он и глянул по сторонам.
— Бог он в голове, а не в заднице, — все так же не удостаивая взглядом стоящего рядом спорщика, хитро прищурившись, ответил ему Репин. — Но если хороню пороть, как, скажем, меня в детстве, то и в Бога начинаешь верить и ум откуда-то в башке берется. Это я тебе точно говорю, проверено.
— Враки это все, обиженно под общий смех зрителей ответил гимназист, не зная, что еще добавить.
В это время к Репину, едва пробравшись сквозь толпу, подошли студенты и преподаватели университета, что участвовали в отправке воздушного шара. Увидев, что спорящий гимназист тем самым отвлекает Репина от работы и по давней незыблемой традиции превосходства студенческого братства над чижиками-гимназистами, один из студентов, подкравшись сзади, схватил спорщика за шиворот и изрядно встряхнул его. Тот ничуть не испугался, ловко вывернулся и бросился в сторону.
— Илья Ефимович, — обратился студент к художнику, — что вы свое драгоценное время тратите на всяких недоумков, прогнали бы его, чем уму-разуму учить. Как говорится, не в коня корм. Вряд ли из него толк выйдет, сколько ни беседуй с ним.
— Да мне, братец, интересно послушать, чего нынче молодежь говорит, — вытирая тряпкой перепачканные руки, ответил тот, — можно сказать, хождение в народ, опять же польза…
— Да чего он сказать может? — пренебрежительно поморщился студент, — Чушь всякую, не более того.
— Это точно, — согласился Репин, — но это и есть показатель того, что дураки в России еще нескоро переведутся. И это меня даже радует…
Договорить он не успел, потому как в незаконченный рисунок прилетел ком грязи, метко кинутый гимназистом, тут же бросившимся наутек и кричавшим на ходу:
— Сам дурак!
Двое студентов бросились было догонять его, но вернулись ни с чем. А Репин сокрушенно качал головой и пытался мастихином соскрести ошметки грязи с листа, но грязевые разводы все же остались.
— Ну вот, — сокрушенно покачал он головой, — и без того не ахти что получилось, а тут еще этот недоросль подсобил… Видать, заново писать придется.
— А если оставить так и выставить в салоне с подписью: «Из тьмы и грязи к свету науки»?
В ответ Репин лишь покачал головой и, печально улыбнувшись, ответил:
— Не поймут, не доросли еще до этого понимания, и мне стыдно будет свое мазюканье людям показывать. Так что, как ни крути, а придется заново перерисовывать, может, оно и к лучшему…
Взглянув вверх, словно в надежде, что воздушный шар вдруг вернется обратно, он спросил:
— Не видать, не видать, любезного Дмитрия Ивановича, знать, далеко улетел. И когда его ждать прикажете?
— Трудно сказать, все зависит от силы ветра и когда Дмитрий Иванович пожелает спуск начать, а потом уже на поиски отправляться, — отвечал второй студент.
— Но Дмитрий Иванович то каков, а? Видели, как он этого, в кожаных штанах, из корзины выкинул и сам козликом вовнутрь, да и орет: «Руби канаты!» Как капитан на корабле.
— Признаюсь, мы тоже от него не ожидали такого, — с улыбкой отвечал второй студент. — Как никак, а все же профессор, статский советник, а он раз — и улетел. Меня аж оторопь взяла, когда шар из вида скрылся.
— И как же он обратно возвернется? — спросил у них Репин. Но те в ответ лишь пожали плечами и пробормотали что-то невнятное. Но Репина такой ответ не устроил, и он стал допытываться, кто и как будет искать улетевшего Менделеева:
— А вдруг его в лес, а то и в болото унесет? Что тогда?
На что студенты дружно ответили:
— Не знаем…
— Вот именно, что никто ничего у нас в России не знает, — махнул рукой в их сторону Илья Ефимович. Затем водрузил собранный этюдник на плечо и пошагал в сторону вокзала, бурча себе под нос:
— Недаром говорят: авось да небось…
Глава третья
Там же, в толпе зрителей, стояли две старушки, которые внимательно слушали все, что говорилось вокруг, а когда студенты с Репиным пошли прочь, то одна, более худощавая, в ситцевом платочке спросила свою подругу:
А что, правда, будто бы батюшку на той надувной груше в небо запустили?