— Это ж куда ехать-то, — почесал в голове парень, — даль такая, да и темнеть начнет скоро. Нет, я обратно вернусь, доложу, все, как вы говорили.
— Езжай, езжай, — усмехнулся в усы полицейский, — и, повернувшись, зашагал в другую сторону, оставив паренька раздумывать, как ему поступить.
…Когда Менделееву сообщили, что телеграмму отправить не удалось, он заволновался и стал просить старосту, чтоб тот выделил для него какую-нибудь подводу, на которой его довезли бы до ближайшей станции, где он сможет сесть на проходящий поезд. Староста счел за лучшее отделаться от непрошеного гостя, и вскоре к крыльцу подъехала подвода, запряженная парой лошадей.
— Извольте ехать, шутливо кланяясь, предложил он ученому, — чем богаты, тем и рады. Только не забудьте начальству за меня словечко замолвить.
— Да не забуду, — отмахнулся Менделеев. А тебе, мил-человек, еще одно поручение: шар с корзиной затащите куда-нибудь под навес, на овин, что ли, или в сарай какой. За ним солдаты прибудут. А ты головой отвечаешь. Как сам сказал, с тебя весь спрос. Осторожней только, не поломайте чего. И напиши мне расписку, где укажи про шар и корзину тебе переданные. А расписку ту я с собой заберу.
— Не стану я никакую расписку сочинять, неграмотный поскольку — взбеленился тот, мое ли дело брать у незнакомого человека непонятно что и на сколько…
— Тогда и награды не жди, — попробовал уговорить его Менделеев, — положено расписку брать, чтоб уверенным быть в сохранности.
— Вот не было печали, так черти накачали. Сказал, не буду писать, и все тут, — не сдался тот и, не прощаясь, отправился обратно на поле, чертыхаясь про себя, что согласился исполнять эту должность, от которой никакого прибытка, а лишь одни поручения и спрос от местного начальства.
…Через час с небольшим Менделеев с возницей подъехали к станции. Ученый бережно поставил на телегу корзину с приборами, которую всю поездку держал на коленях, и велел подождать его, пока он узнает, скоро ли будет какой-нибудь поезд. Взобравшись на перрон, он подошел все к тому же полицейскому, что с понурым видом ходил вдоль железнодорожной насыпи и поинтересовался, как и на чем он сможет отсюда добраться до станции Клин, а если нет, то на Москву.
— А ничего у вас, барин, не выйдет, — ответил ему тот, — поезда здесь не останавливаются и дальше следуют.
— А рабочих как возят, ремонтников?
— На то специальный паровоз приходит с теплушкой, но только на него никого посторонних не берут.
— А где же ближайшая станция, где на поезд сесть можно? — поинтересовался Менделеев.
— Вот в Клину и будет, — с насмешкой отвечал тот.
— И как мне теперь быть? На чем добираться?
— Не могу знать, то сами решайте, тут даже заночевать негде.
— Да что же день сегодня такой невезучий! — яростно сжал кулаки Менделеев и зашагал обратно к телеге.
— Едем дальше, — сообщил он вознице, усаживаясь обратно на телегу.
— Это куда же? — с удивлением повернулся тот к нему.
— До Клина!
Возница замялся:
— Мне бы домой, а то пока доберемся, лошади устанут, чем их кормить стану? Нет, ни за что не поеду.
— Так я же тебе заплачу. А там, глядишь, и лошадок покормишь, и деткам на гостинцы хватит и тебе самому на водочку еще останется. Сколько хочешь?
— Да я не знаю, — сделал вид, что колеблется, несговорчивый мужичок, — оно по-разному берут, — он немного подумал, а потом выпалил: — За сто рублев свезу.
— Ну, братец, ты и хватил! За сто рублев дом купить можно.
— Тогда червонец.
— Аппетиты у тебя, однако же. Ладно, поехали, сторгуемся.
— В лавку бы заехать сначала, купить чего сразу, — не трогаясь с места, продолжал торговаться тот.
— Вот в Клину и купишь, а здесь где ты лавку найдешь? Гони давай!
— Гони, гони — заканючил мужичок, которому и заработать хотелось, и ехать не было никакого желания, — вам только одно — давай гони!
Он вяло подхлестнул лошадей, и они тяжело зашагали, волоча за собой дребезжащую телегу, явно солидарные со своим хозяином, что лучше бы им было сразу повернуть в сторону дома.
Ближе к вечеру на них наткнулся один из велосипедистов, что тоже принимал участие в поисках пропавшего воздухоплавателя. Пообещал доехать до станции и нанять там тройку, а еще сообщил, что сын Менделеева, Владимир, тоже участвует в поисках. После чего он развернул свою двухколесную машину, взобрался в седло и с бешеной скоростью закрутил педали.
Это известие подбодрило Дмитрия Ивановича, былые неприятности отступили назад, и он даже замурлыкал какую-то мелодию, на что его кучер неодобрительно покачал головой и про себя подумал: «Вот люди живут, ничего не делают, зато песенки поют. Мне, что ли, в город перебраться, тогда тоже запою».
И действительно, через какое-то время вдали раздался звон колокольчиков, и скоро из-за леса показалась бешено несущаяся тройка лошадей, где на козлах сидел мужик в синей сатиновой рубахе, подпоясанной кушаком с кистями на концах. На голове у него была лихо заломленная папаха, а пшеничные усы свисали чуть ли не до самых плеч.
Сзади него сидел молодой человек в форме морского офицера, и Менделеев, хоть и плохо видел в приближающихся сумерках, догадался, что это его сын, Владимир Дмитриевич. Он соскочил с телеги и замахал рукой, боясь, как бы тройка не наскочила на них. Везший его мужик, свернул в сторону, тоже боясь угодить под копыта бешено мчавшихся лошадей.
Когда тройка остановилась, из нее и в самом деле выскочил сын Дмитрия Ивановича и бросился к нему на шею.
— Живой, папенька, живой, а мы уж тут всякое передумали…
— Да что мне сделается, — поглаживая сына по голове, отвечал тот, — справился я с этим шариком, хоть и помучаться пришлось,
— Анна Ивановна места себе не находит, все в окно выглядывает, ждет, — сообщил Владимир.
— А что ей еще делать, — хмыкнул Дмитрий Иванович, — такая у нее бабская доля: дома сидеть да мужа ждать.
— Она и на станцию приезжала, думала узнать что о тебе, а там такая странная телеграмма…
— Ну, прямо лягушка-путешественница, — неодобрительно проговорил Менделеев, — вот свидимся, задам я ей, что без моего спросу из дома отлучается. А что за телеграмма, говоришь? Чего в ней странного?
— Точно не помню, но смысл такой, будто шар воздушный где-то видели, а тебя самого — нет, пояснил Володя.
— Как бы они меня разглядели, когда я внутри корзины находился? Тоже мне, паникеры. Ладно, расплатись лучше с мужиком, у тебя это лучше получится, а то он с меня сто рублей затребовал. Дай ему целковый, и ладно…
Глава девятая
Когда они въехали в Клин, то местные жители, ожидавшие возвращения воздухоплавателя, как только увидели тройку, дружно закричали: «Ура!» Тут же их окружила толпа людей, и каждый хотел пожать руку знаменитому ученому, некоторые бросали цветы, а несколько молодых людей вдруг начали распрягать лошадей с криками:
— Дмитрий Иванович, мы вас на себе повезем, пусть лошадки
отдохнут.
— Не смейте этого делать, — возмутился Менделеев, — я вам не царская особа, не король африканский, чтоб меня на себе везти. Оставьте, я вам говорю, а то сейчас сойду и пешком отправлюсь. Володя, скажи хоть ты им, что за придурь такая!
Но Владимир сидел в коляске и безудержно хохотал, радуясь известности своего отца, которая вольно или невольно касалась и его самого, а поэтому настроение у него было праздничное, что с ним случалось довольно редко.
Он, как и отец, ощущал себя счастливым лишь в работе или на службе, где не было лишних минут для отдыха, а сейчас, в этой праздничной обстановке, он вдруг понял, что радость может быть и от того, что все вокруг ликуют и конца-края этому праздничному шествию не предвидится.
Вдруг все замерли и повернули головы на противоположную сторону улицы, где на фонарный столб влез какой-то длинноволосый юнец с белым шарфом на шее, концом которого он размахивал, словно флагом, и отрывисто что-то выкрикивал, но что, Дмитрий Иванович за шумом толпы разобрать не мог. Он спросил у сына:
— О чем это он, не пойму никак?
— Стихи в твою честь, судя по всему, собственного сочинения, читает, — улыбнулся сын в ответ.
Прислушавшись, Менделеев разобрал несколько зарифмованных строк:
…Он светоч знаний и науки;
До неба распростер он руки,
В воздушном шаре пролетел,
Затменье в небе он узрел…
— Тьфу, чушь какая, — едва удержался, чтобы не выругаться, Дмитрий Иванович, — давайте, едем дальше, у меня уже голова заболела от этого шума.
Кучер звонко щелкнул в воздухе кнутом, толпа расступилась, он шагом проехал до конца улицы, чтоб ненароком не зацепить кого, а потом, выехав на шлях, пустил коней рысью в сторону Боблово.
— Фу, слава богу, — глубоко вздохнул Дмитрий Иванович, — недаром говорят, что в жизни нужно пройти три главных испытания: огонь, воду и медные трубы. Вот эти самые трубы пострашнее первых двух будут. Многие, ох многие свои головы от радостей небывалых теряют, когда их начинают чествовать…
— Так ведь не просто так, а за дело, — перебил его сын.
— Знаешь, что я тебе скажу, не все дела мною еще переделаны, и если после каждого начнут вот так на тебя кидаться и ждать, что ты всех их обнимешь, перецелуешь, доброе словечко обронишь, точно голова кругом пойдет, обо всем на свете забудешь.
— Ладно скромничать… Не так часто тебя и чествуют, радовался бы, — с легким осуждением ответил Владимир.
— Да я и так радуюсь, разве не видно? Что жив остался, а то могли на части порвать, на кусочки. Вот тут вся бы моя слава и кончилась.
Но Владимир, хорошо знавший отца, видел, что ему приятно пусть и такое проявление чувств, к которому он действительно не привык. Ему чаще приходилось отстаивать свою точку зрения, а особенно открытия, которые он делал, а коллеги не желали признавать. И теперь он действительно перестал ждать признания, и эта беснующаяся толпа была для него в новинку, непривычна.