— Но это как посмотреть, — попытался ей возразить Дмитрий Иванович, — мне тоже разный народец по жизни попадался, но иной каторжник, я уж политических не трогаю, десятка наших чиновников стоит. Вот тех действительно бояться надо, пока они вас до нитки не обобрали…
— Да что мы стоим, присаживайтесь, сейчас холодную закуску принесут, а попозже и горячее велю подавать. — И она громко крикнула в глубину зала: — Глафира, неси все, что положено.
Они сели в углу, где стоял небольшой столик, и Менделеев, чтоб как-то начать разговор, спросил:
— Пока по лестнице поднимался, занятные рисунки видел. Мне многие наши живописцы знакомы, а тут никак не мог определить, чьи работы.
Он заметил, что лицо хозяйки дома буквально расцвело от удовольствия, и она пояснила:
— То мой сынок старший, Иван Иванович, себя пробует. Он еще и музыку пишет. — Она кивнула в сторону рояля. — В кого пошел, не знаю. Но я не против. С коммерческими делами пока сама справляюсь.
— Я слышал, у вас пароходство одно из самых больших в Сибири: и в Тюмени, и в Томске, и даже в Барнауле конторы имеются.
— Все так, то муж мой покойный начинал, а после его смерти на мои плечи все заботы легли. Не скажу, чтоб легко, но грех жаловаться, кой-какой доход имеем, а как дальше все повернется, одному Богу известно. — И она набожно перекрестилась на большую темную икону, висевшую на противоположной стене.
— Всегда говорил, что только сибирские женщины способны на такие подвиги. Ни в Европе, ни в Америке такого не встретишь. Да и в самой России большая редкость. Помнится, матушка моя, царство ей небесное, когда отец болеть начал, одна с фабричными управлялась и на нас времени хватало. Сама обеды варила, белье штопала, по судам ходила, когда мужики очередную жалобу на нее насылали…
— И не говорите, — подхватила хозяйка, — вреднючий народ у нас в Сибири подсобрался. Чуть чего, или губернатору, а то сразу в Петербург бумагу шлют. Это потому, что политических много и в городе, и по селам живут, они и мутят, учат не тому, чему надо. Взять того же Сыромятникова, он ведь из столицы сюда под надзор был сослан, но потом остепенился, делом занялся, человеком стал. А как вспомнить, что раньше творил, не верится, что умный человек мог такими делами заниматься.
Менделеев с удивлением слушал ее рассказ, потому как совсем недавно говорил с самим Сыромятниковым и никаких крамольных слов от него не слышал, а потому спросил:
— Это тот самый, у которого лесопилка на берегу?
— А то кто еще, он и есть, другого такого не найти, баламут и вертопрах.
— И что ж такого он творит, что вы о нем такой отзыв даете?
— А что вся нонешняя молодежь творит? — с готовностью подхватила, судя по всему, привычную для нее тему хозяйка дома. — В политику лезет, новых порядков хочет. Он, как в Тобольск вернулся, всех политических вокруг себя собрал, работу им дал. Мало того, газету выпускать начал, «Сибирский листок» назвал. Ладно, что не листовка. Вот и печатал там все, что на ум придет.
Менделеев слушал ее сетования и в душе усмехался, но виду не показывал, чтоб тоже не попасть в число вольнодумцев, и прикидывал, куда бы направить разговор, чтоб избежать опасной темы. Но Фелицитата Васильевна и сама, как видно, не хотела лишний раз касаться болезненного для нее вопроса, а потому спросила:
— Вы надолго к нам? Тут про вас разное говорят, будто бы с ревизией прибыли, начальство побаивается, как бы не доложили потом в столицу обо всем, что у нас творится.
— Полноте, какая ревизия? Мне нужно для работы кой-какие данные собрать о вырубке лесов, об отлове рыбы, о запашках, сколько хлеба собирают. Одним словом, сухая цифирь.
— Не скажите, смотря как эту цифирь повернуть. Иная цифирка может начальственному лицу должности стоить, а то и под тюремный срок подвести.
В это время горничная девушка вкатила столик, уставленный различными закусками, и начала расставлять перед Дмитрием Ивановичем. На тарелках была холодная говядина, заливная осетрина, соленые огурчики, тушеный картофель, соленые грибочки и прочие сибирские деликатесы, о существовании которых он почти забыл.
— Ну, матушка, благодарствую, уважили старика, даже мечтать не мог о таком угощении.
Фелицитата Васильевна хитро улыбнулась и ехидно спросила:
— Чего ж так редко на родине бываешь, вот когда бы сильно соскучился, давно б приехал, У вас, в Петербурге, поди, одни заморские кушанья подают, а что такое настоящая еда, давно забыли…
Менделеев хотел было возразить, но счел за лучшее согласиться, потому кивнул головой и попросил:
— А чайку заварить можно будет?
Горничная посмотрела на хозяйку, на что та недоуменно ответила:
— Так я думала, вы под хорошую закуску рюмочку-другую примете водочки или коньячку, а вам, оказывается, чай подавай.
— Нет, простите великодушно, но, кроме вина хорошего, другие напитки не приемлю. А чай для меня наипервейшее средство взбодриться с дороги.
— Как скажете, а то, глядишь, и я бы с вами рюмочку пригубила, а одна не стану. Неси чай гостю, — кивнула она горничной.
Едва Менделеев приступил к еде, как позади них распахнулась дверь, и в зал вошел купец Сыромятников, а следом за ним мужчина лет тридцати, с лихими, чуть завитыми, усиками. Они подошли к ним, при этом Менделеев заметил, что Фелицитата Васильевна сжала губы и наморщила лоб, пытаясь сдержать неудовольствие от появления незваных гостей, но промолчала.
— Прошу меня извинить, уважаемая хозяйка, и вы, Дмитрий Иванович, но в силу обстоятельств нам не удалось договорить, а потому явился с предложением: не хотите ли родные места посетить? Это я про Аремзянское село говорю.
Он словно читал мысли Менделеева, который едва ли не каждый день вспоминал детские годы, проведенные в имении родителей, когда у него не было никаких особых забот, кроме как лазать с деревенскими мальчишками по лесам и оврагам, купаться в речке, удить рыбу. И все это крепко врезалось ему в память, хотелось повторить, но он понимал, подобное невозможно, и тем не менее не мог подавить в себе желания хоть разок побывать в тех краях. Поэтому он с готовностью ответил:
— Это вы точно говорите, очень хотелось бы. Думал извозчика нанять, одному поехать, а тут вы с лестным предложением, не могу отказать.
— Вот и чудненько, — просиял Сыромятников, — как надумаете, отправьте кого-нибудь ко мне в контору с запиской, подъеду, как прикажете.
Он собрался было уходить, но Фелицитата Васильевна не преминула подколоть его:
— Вы, Дмитрий Иванович, лучше бы не связывались с ним, сумасбродом этаким, начнет вас агитировать да и вовлечет какую- нибудь аферу…
— Тут вы не правы, — не дал ей договорить Сыромятников, — не далее как час назад гость ваш пытался меня сагитировать, и премного в том преуспел.
— Это о чем вы? — удивленно спросила Корнилова. — Ни за что не поверю, на вид солидный человек, а тоже с агитацией? Нет, врешь ты все, Алексашка.
Менделеев и Сыромятников, не сговариваясь, захохотали, чем окончательно ввели хозяйку в смущение.
— Правду он говорит, — пояснил Менделеев, — я ему давеча советовал электричество на лесопилку провести, ежели плотину там поставить нельзя, а то куда годно, в наше время вручную бревна пилить.
Но Фелицитата Васильевна не стала вникать в подробности и отмахнулась, нетерпеливо заявив:
— Да его не своротишь, он упрямец тот еще, все на свой лад делает. Я ему тоже советовала пароходным делом заняться, а он не желает.
Сыромятников хотел что-то возразить, но Менделеев решил взять инициативу в свои руки и неожиданно принял сторону купца-вольнодумца, заявив:
— А ведь он, как ни странно, прав. По моим подсчетам, на всех сибирских реках даже избыток пароходов, с одной стороны, хорошая конкуренция, но с другой — использовать их можно лишь четыре-пять месяцев в году, и то не на всех реках. Тура, к примеру, уже настолько обмелела, что не всякая баржа пройдет. Давно пора в Тобольск железную дорогу тянуть…
— Эк вы хватили, то дело серьезное, наши купцы вкладываться ни за что не будут, а государству до Сибири дела нет, — успел вставить слово Сыромятников.
Второй пришедший с ним мужчина стоял молча и в разговор не вступал. Менделеев, несколько раз взглянув на него, так и не мог понять цели его присутствия.
Зато Фелицитата Васильевна, поняв это, пояснила:
— То мой жилец и помощник в благотворительных делах Николай Павлович Анцеров. Он коммерческих дел не касается, зато умница великий и душа-человек.
Тот в ответ поклонился Дмитрию Ивановичу и смущенно ответил:
— Вы, как всегда, преувеличиваете мои возможности. Я к вам заглянул, поскольку вы сами приглашали о каких-то делах поговорить, но, вижу, не к месту, пойду, наверное.
— Совсем из ума выжила, забыла о приезде дорогого гостя. Прошу простить старую. Но ты, Коленька, оставайся, ты нам не помеха. Это Алексашка у нас, как угорелый, по всему городу носится, а ты человек степенный, посиди с нами, стариками, может, зачем и понадобишься.
Анцеров покорно вздохнул и присел на краешек кушетки, так и не сказав больше ни слова. А Менделеев меж тем продолжал развивать свою мысль:
— Я понимаю, железная дорога — дело будущего, а что я хотел сказать… Недавно был в который раз в Закавказье, на нефтяных разработках. И что вы думаете? Одни иностранцы там хозяйничают, русских промышленников на пушечный выстрел не подпускают. А дело то прибыльное! Нефть, она почти что задаром достается, глубина залегания небольшая, фонтаны на несколько саженей вверх струю выбрасывают, все вокруг бесценным продуктом залито, живность губят, а пока они раскачаются, оборудование привезут, там, глядишь — и нефть кончится. Спешить надо, а им до этого дела нет. Вот если бы туда кто вложился, я бы в правительство с ходатайством вошел…
Сыромятников слушал его с удивлением, а когда Дмитрий Иванович остановился, чтоб перевести дух, то он, обращаясь к ученому, спросил:
— А вы откуда знаете, что я там товарищество сколачиваю и уже немалые деньги потратил на закупку того самого оборудования, о котором вы речь ведете?