Видит ложе, звериными шкурами устланное, в одном углу очаг у стены дымится, в другом источник прямо из стены бьет и вода по желобку вниз куда-то под пол стекает. А в центре каменный стол. На столе котелок, и вроде как на двоих к обеду накрыто. На камне химера сидит, точь-в-точь мраморное изваяние в храме, только живое. Птичьи когти в сиденье впились, острые – аж на камне след оставляют, грива львиная вкруг морды мелким бесом вьется, на плечах крупными кольцами лежит, хвост длинный по полу стелется, и на конце его скорпионье жало.
– Здорово, – говорит химера, – Сандро! Заходи, присаживайся. – И вроде как по-человечески говорит, однако слышится Сандро в голосе не то мурлыканье, не то шипенье кошачье.
– Здравствуй, – отвечает Сандро. – А ты как узнал, как меня зовут?
– Э, – отвечает химера, – ты разве не слыхал о том, что нам, химерам, будущее заранее, до крошечки, ведомо? Я тебя, гостюшка дорогой, с утра поджидаю. Видишь, и обед на двоих сготовил. Отведай моего змеиного супчика. Небось, ты давно горячего не едал?
Подошел Сандро к столу, сел. Крышку снял, в котелок заглянул – а там и вправду змеиные головы сверху плавают! Отшатнулся Сандро, побоялся ложкой черпнуть, хоть дух от котелка шел – невозможно устоять какой вкусный!
Химера себе знай смеется: «Не боись, Сандро, не отравишься! Я им зубы-то ядовитые перед варкой повыдергал».
Пересилил себя Сандро, взял ложку, и стали они с химерой на пару змеиный отвар хлебать. Хлебали-хлебали, пока весь котелок не выхлебали. Сполоснул тогда химера котелок в воде из источника, заварил в нем отвару из трав, разлил по кружкам и спрашивает:
– Так чего ж ты, Сандро, такого важного-секретного у меня узнать хочешь?
– А я, – отвечает Сандро, – ни о чем таком и не думал даже.
Не верит ему химера, настаивает:
– Да ладно тебе, Сандро, не темни! Недосуг мне тут с тобой лясы точить. Спрашивай уже чего надо и проваливай! Не зря же ты в такую даль тащился. Чего тебе такого до зарезу прям вот узнать захотелось?
Сандро ему клянется-божится, нет, мол, ничего такого, из одного, мол, любопытства сюда пришел, увериться самому, что химеры на самом деле бывают. Теперь вот увидел – внукам-правнукам рассказывать будет.
Взмурклыкнул тут химера, лапу правую облизнул да усы свои кошачьи умыл.
– Экая ты, – говорит, – простая душа! Не верится даже, что средь людей еще такие чистые души остались! Они, поди, еще реже нас, химер, на свет белый родятся. Порадовал ты меня, Сандро! Спрашивай теперь у меня что хочешь! На любой вопрос тебе отвечу, о чем ни спроси!
Задумался тогда Сандро, что ж ему такое спросить. Ведь такая возможность раз в жизни всего выпадает, да и то не каждому, чтоб о чем-нибудь наверняка всю правду узнать.
Думал Сандро, думал и говорит:
– Открой мне, химера, когда и как я умру? Хочется мне к смерти своей заранее приготовиться. Тогда и умирать не так боязно будет.
Затуманились кошачьи глаза химеры.
– Страшный ты, – говорит, – подарок себе попросил. Однако не могу я тебе отказать, раз уж пообещал. Сам знаешь, меня ведь только раз спрашивать можно.
И открыл химера Сандро обстоятельства его смерти, и больше уж с тех пор Сандро спокойно не жил, и оставила его храбрость. Всю жизнь он только трясся от страха и готовился к своей смерти. Хоть пришла она к нему много лет спустя.
Из чата:
– Стопудово это стилизация! Умник небось какой-нибудь лет сто назад сочинил!
– А вот и нет, *** век, собрание Сатануры, причем почти дословно по первоисточнику! Перевод только дерьмовый. Ща я тебе сброшу ссылку.
День был ветреный, промозглый. К вечеру подморозило, и Сергей, не взявший перчаток, все время втягивал кисти рук в рукава, горбился, ежился, сжимал озябшие пальцы в кулаки.
На въезде в город автобус задержал милицейский патруль. Хмурый постовой в зимней форме поставил на подножку сапог, оглядел издали салон, скользнул взглядом по сидящему у окна Сергею и спрыгнул, махнув рукой водителю, чтобы проезжал.
Сергей шумно выдохнул – пронесло! – и тут же испуганно огляделся. Но нет, никто не обращал на него внимания. Пассажиры в основном подремывали, укачанные движением. Некоторые пытались читать, хотя уже почти стемнело.
Здорово все-таки в семнадцать лет выглядеть совсем взрослым! От двадцати-с-лишним-летнего не отличишь! Повезло им с Ерофеевым! А то ведь некоторые, бедняги, на вид еще пацаны пацанами. Их бы, небось, сразу засекли, потребовали предъявить пропуск. А пропуска-то у Сергея как раз и нет.
Он доехал до рынка, прошел между домами и выбрался к условленному месту, за гаражи. Володьки еще не было, хотя пора бы ему уже и быть. Но он, видно, не торопился успеть ко времени. Интересно, сколько он продержится в армии с таким отношением к дисциплине?
Посреди пустыря стоял грузовик с прицепом. Шофер дремал, опустив голову на руль. Лицо его показалось Сережке таким безумно усталым, точно шофер не спал несколько дней, отмахивая по тысяче километров в сутки, не останавливаясь в дороге ни поесть, ни поспать, ни отлить.
От нечего делать Сергей обошел грузовик кругом. Судя по тому как он весь изгваздался, можно было предположить, что машина и впрямь ехала безостановочно несколько суток. Интересно, что в ней такого срочного везли? Стенки фургона были глухими, без щелей и окон, двери заперты намертво, и на них болтался амбарный замок. Сергей подергал замок руками. Одна из дужек слегка шаталась. Впрочем, открыть-то не шутка. Открыть-то каждый дурак может. Другое дело – закрыть обратно, чтоб со стороны выглядело как раньше. Да и Володька вот-вот должен подойти. И где его черти носят? Сережке из-за него совсем не с руки поздно возвращаться. Лерка опять будет волноваться, истерику может закатить. У нее глаза сейчас постоянно на мокром месте. От любого пустяка зарыдать готова. Боится рожать, боится, что с ребенком будет что-то не так. Боится, что к чему-нибудь придерутся и ребенка у них отберут. Вчера такой скандал из-за курева выдала!
А ведь он немножко совсем в туалете, в самую форточку, всего три затяжки, не больше. Даже сигарету до конца не докурил. Ну а как еще человеку снять стресс перед четвертной контрольной по математике? Лерке-то что, она небось как всегда у Анютки спишет, та как раз впереди нее сидит, один вариант у них. А Сергею у кого теперь списывать? Ерофеева-то с этого года перевели, у него по физике с математикой совсем другая программа.
Эх, будь оно неладно это их общее образование! Когда уже, наконец, на него рукой махнут и переведут на ремесленное обучение. Но нет ведь, от Дуси так легко не отделаешься.
Скорей бы уж этот ребенок родился, пока крыша у Лерки совсем не уехала. Девять месяцев – это ж убиться можно, целый учебный год без каникул!
Сергей прислонился к стенке фургона, нашарил в кармане сигареты и спички. С наслаждением затянулся. Дымные колечки, одно за другим, потянулись к темнеющему на глазах небу.
И вдруг Сергей замер. И колечки тоже как будто в воздухе замерли. Ему послышалось, что внутри фургона кто-то тихо, еле слышно плачет. Сергей порылся в карманах. Нет, чудо-ножницы здесь не помогут. Зато вот складной чудо-ножик… ну не совсем то есть ножик… черт, из чего такого толстого стенка? Не то она двойная, не то со звукоизоляцией. Ладно, ему не привыкать!
Через минуту в стенке фургона зияла аккуратная, почти неприметная дырочка. Сергей припал к ней глазом и сперва не увидел ничего из-за царившего внутри полумрака. Лишь в уголке теплилось что-то вроде маленького фонарика. Там происходило какое-то шебуршение. Будто кто-то громоздкий, как бегемот, переваливаясь с боку на бок, устраивался поудобней.
Лошадь, что ли? Ну да, вот же они, копыта. Лежит на боку, как собака, копытами к Сергею. А на спине у лошади девочка. Лет этак двенадцати. Худенькая, темненькая. Волосы спутанные, густые, как грива. В одной длинной, до колен, теплой майке. Ноги под себя подогнула, закрыла лицо руками, раскачивается и плачет. И видно, как она себе пальцы кусает, точно рот затыкает себе самой. То ли плакать пытается перестать, то ли боится, что ее иначе услышат.
– Эй, – позвал Сережка вполголоса. – Ты чего? Кто тебя обидел?
Девочка вздрогнула и перестала плакать. Подняла голову, вытерла глаза кулаками, двумя руками откинула волосы со лба. Огляделась, пытаясь разобраться, откуда вдруг голос. На Серегу глянули два огромных печальных глаза. В сумерках он не разглядел, то ли серые, то ли черные.
– Ну? – повторил Сергей. – Так по поводу чего рев? Это твоя лошадь? Ты ее везешь, что ли, куда-то? А почему фургон тогда снаружи заперт?
Девочка молча продолжала испуганно озираться. Наконец, отчаявшись разобраться, откуда голос, ответила:
– Никакая это не лошадь, а я. Фургон заперт на всякий случай, чтобы я не вздумала никуда выходить. А то меня кто-нибудь увидит, и у всех будут неприятности. Мы здесь ждем курьера. Но вы ведь не курьер, правда?
– Не курьер. – Сергей улыбнулся. – Курьер, видимо, запаздывает. А как тебя зовут? И почему тебя нельзя видеть?
– Меня зовут Ада. Но это уже не имеет значения, потому что это неправильно. Так что теперь это, наверное, уже не совсем мое имя. Теперь у меня, наверное, будет номер. А ты кто? Как ты узнал, что я здесь? Погоди, ты от Севки, да? Это он тебя ко мне послал? Что с ним, куда они его увезли? – Она неожиданно пришла в возбуждение. – Он тебя что-нибудь просил передать? Передай ему, что со мной все в порядке!
– Я не знаю никакого Севки. – Ему жаль до слез было ее разочаровывать, но что он еще мог сказать? – Я просто, ну просто шел мимо, услышал, как ты плачешь, и заглянул в фургон. Тебя что, насильно отобрали и увозят в школу? А почему без куртки или пальто, с лошадью, в запертом фургоне? Ты что-нибудь натворила?
Девочка, ничего не отвечая, смотрела на него и молча что-то обдумывала.
– А Севка – это твой брат, да? Младший, старший? У тебя что, отняли мобильник и ты с ним не можешь никак связаться? Хочешь, скажи мне номер, я на своем наберу, и ты прокричишь ему что-нибудь сквозь стенку. Только кричи громче, чтобы он услышал.