На третий вечер Сергей вышел к ущелью и понял, что все, капец. Не зря эти горы названы Непреодолимыми. Подошел к краю обрыва, глянул вниз и громко присвистнул. Практически отвесная голая скала, спуститься по которой без специального снаряжения нечего и думать. И чернющая бездна, куда, если сверзишься, то сразу с концами и даже костей твоих никто не найдет. На другую сторону можно было разве что перелететь. Может, и вправду с утреца попробовать? Сегодня Сергей был уже настолько вымотан, что не чувствовал толком не только крыльев, но даже ни рук, ни ног. Завтра, все завтра. Утро вечера мудренее.
Ему повезло отыскать крохотную пещерку, такую узкую, что забраться в нее можно было только ползком. Что ж, зато не на улице. В пещерке Сергей включил маленький, размером с фонарь, аккумуляторный электрообогреватель. Хватало его ненадолго, заряжать заново было негде, и смысла включать на открытом воздухе не было никакого. Зато в таких вот пещерках он был самое то. Согретые камни долго хранили тепло. Доев остатки печенья с сыром, Сергей уснул и спал на удивление крепко. Точно и не было перед ним разверзшейся пропасти, точно все неприятности его были уже позади.
Во сне ему снилось, что малая уже родилась и они вместе летают над лугом, на котором растут цветы, высоченные, как деревья. У малой свои собственные крылышки. Он ее ловит, подбрасывает, целует и опять отпускает. Малая кувыркается в воздухе, как на волнах, и заливисто хохочет. Мимо, громко жужжа, летит шмель.
На траве внизу сидит Лерка, единственная из всех без крыльев. Сергей снижается, делает над ней круг, подхватывает Лерку на лету с земли, взмывает с ней на руках и сажает Лерку в цветок. Прям в самую чашечку. Лерка из цветка грозит ему кулаком, не то смеется, не то ругается – с ней ведь иногда не поймешь.
Проснувшись, Сергей не сразу сообразил, где находится. За ночь вход в пещеру занесло снегом, было полутемно и душно. Сперва он даже решил, что чужие голоса мерещатся ему из-за духоты.
Снаружи снег хрустел под чьими-то шагами.
– Да нет здесь никого! Ошиблась ваша химера!
– Химера не может ошибиться. Указаны точные координаты. По ним и садились.
– Ну если он тут и был, то искать его, значит, нужно где-нибудь внизу, в пропасти. Царствие, стало быть, ему небесное. Вы помните, какой ветер вчера был? Диву даюсь, как он досюда-то смог добраться и нигде по дороге не сорвался. Но здесь-то, сами видите, здесь-то ему деваться некуда. Так что, значит, одно из двух – либо он упал, либо он замерз, и, значит, снегом его тогда завалило. Ночью-то какой снег шел! И думать нечего, чтобы уцелел. Школьник, один, да еще по такой погоде!
– Ребят, моя версия – на момент предсказания был тут, а после все в точности, как он говорит.
– Ну тогда пора собираться. Как бы еще самим здесь не навернуться. Вон как оно по краям все заледенело.
– Двигаем. А то вдруг опять заметет!
– Типун тебе на язык. Прикуси три раза!
Хлопнули дверцы. До Сергея донеслось жужжание мотора. Вертолет улетел. Он выждал немного и начал осторожно разгребать снежный завал.
Когда он выбрался, шел легкий снег. Снежинки кружили в воздухе, садились на плечи, на голову, таяли на носу. Несколько штук Сергей поймал языком.
– А вообще-то, не так уж и холодно, – сказал он самому себе и стал раздеваться.
Снял куртку, расстегнул до пояса и спустил с плеч комбинезон. Стянул через голову майку и свитер. Кожа сразу начала покрываться пупырышками. Сергей дернул досадливо плечом и впервые в жизни развернул крылья. Крылья как крылья. Большие. Широкие. Должны, по идее, его удержать. К тому же и лететь тут недалеко, каких-нибудь метров сто. Ну, может, чуть больше.
Он всмотрелся, и ему показалось, что сквозь метель на той стороне светятся окна маленького домика. А вдруг и правда? Было бы очень кстати. Если, конечно, у них там не в обычае сбивать на лету всех пролетающих мимо. На всякий пожарный, с целью сохранения стабильности общества.
Как на них взлетать-то? Может, для начала лучше с разбегу? Сергей разбежался и сделал на бегу шаг в пропасть. «Ну, крылья, не подведите!»
Крылья не подвели. Сергей парил – над горами и над землей, сперва своей, а потом чужой, и чувствовал, как ветер раздувает под мышками воздухоносные мешки, о существовании которых он и не подозревал. Ветер обнимал его, поддерживал, ветер пел у него в ушах. Сергей сам почти что был этим ветром.
Наконец он осмелился взглянуть вниз. Ох! Лучше бы он этого не делал! Хотя пропасть давно осталась позади, но все же как до земли оказалось далеко! От страха у него закружилась голова. Крылья ослабли и перестали держать. Сергей, кувыркаясь, полетел вниз, а земля стремительно рванулась ему навстречу.
Ветки деревьев смягчили его падение.
До города N Саша Ерофеев добрался без приключений. Он хорошо усвоил премудрость, наспех преподанную по дороге Сергеем: «Чуть чего, делай рожу кирпичом».
Они с Сережкой вместе доехали до вокзала, а дальше их пути разошлись. Сергей пошел на аэроэкспресс, а Ерофеев на поезд, уходящий вглубь страны.
С непроницаемым лицом Ерофеев шел в толпе незнакомых людей с такими же точно непроницаемыми лицами, и никто не обращал на него внимания. Он вошел в вагон и сел у окна.
Поезд шел долго, со всеми остановками. На остановках люди входили и выходили, знакомились друг с другом или, как Ерофеев, спешили приткнуться где-нибудь в уголке и продремать до конца поездки. Ерофееву проспать всю дорогу не светило, ехать было больше суток, а он все-таки не медведь. К тому же он нервничал и на остановках часто выскакивал покурить.
Судя по надписям на перронах, поезд оставлял за собой одну область за другой. Но Ерофееву почему-то казалось, что они никуда не двигаются и он, как рассеянный герой детской книжки, случайно сел в вагон, отцепленный от состава. Одни и те же насыпи без конца тянулись за окном, посыпаемые мокрым снегом, который, еще не долетев до земли, превращался в липкую грязь.
Перроны, где курил Ерофеев, отличались друг от друга лишь названиями да высотой вокзалов. На маленьких станциях вокзалы были одноэтажные, а в райцентре или областном городе вокзал мог быть двух-, а то даже и трехэтажным. Но складские и служебные помещения везде были одинаковыми.
Наконец по громкой связи объявили: «Следующая станция город N». Ерофеев вскочил, вскинул на ходу сумку и, не застегнувшись, рванулся к выходу. Неужели он вот-вот увидит маму?!
– Куда спешишь-то? Встречает кто? Ишь ты как раскраснелся! – добродушно заметил старик, об чей мешок Ерофеев споткнулся и едва не упал.
– Простите? – Ерофеев сделал каменное лицо.
– Красный весь, говорю. Запарился. Куртку-то застегни, а то на улице холодно, простынешь, – пояснил старик, по-прежнему добродушно, но уже без энтузиазма.
Ерофеев кивнул и вышел. Автобус, еще автобус. И вот забор. За забором дом. В доме мама.
Ерофеев уверенно протопал мимо будки охранника с надписью «Предъявляйте пропуск в развернутом виде».
– Люсь, а это кто? – спросил охранник, глядя ему вслед, у женщины, спешившей ему навстречу с полным ведром воды и шваброй наперевес. От воды шел пар, видимо, она была теплой. Ерофеев внезапно ощутил, что жутко замерз.
– Откуда я знаю? – сказала женщина равнодушно. – Истопник, наверное, новый. Вроде наняли вчера кого-то вместо Валерки.
На первом этаже палат не было, только кухня и врачебные кабинеты. Из кухни вкусно пахло теплыми булочками. Он поднялся на второй этаж. В нос так и шибануло хлоркой с аммиаком. Над пустым сестринским постом кнопками был приколот список пациентов с номерами палат. «Ерофеева Н., палата 34». Это оказалось в дальнем конце коридора.
Войдя в тридцать четвертую палату, Ерофеев поразился чистоте воздуха. Ни мочи, ни хлорки – все запахи остались за дверью. Окно было приоткрыто, и за ним по-прежнему царила зима. А у мамы в палате пахло летом. Зеленью, травой, разогретыми солнцем листьями.
Толстая неопрятная медсестра в застиранном халате меняла в капельнице раствор. По трубке текло что-то зеленоватое, опалесцирующее. Медсестра наклонилась, проверяя, не выскочил ли катетер. Зад ее полностью загородил постель.
Подождать, пока выйдет? Но Ерофеев уже столько ждал! Он решительно сделал шаг вперед.
Сперва он ничего не увидел. Только лицо, точнее, только глаза. Огромные серые глаза, которые, завидев его, сразу ожили и засветились. Глаза радовались и смеялись, они как бы говорили с ним на знакомом, но давно позабытом языке. Глазные яблоки двигались быстро-быстро. Вверх-вниз, вправо-влево. Глаза как бы ощупывали Ерофеева, жадно впитывая в себя его облик. Само же лицо оставалось поначалу неподвижным, как маска.
– Что это? На кого вы смотрите, Нина? – встревожилась медсестра.
Мать, с трудом разлепив спекшиеся губы с немедленно выступившими от движений каплями крови, прошелестела чуть слышно:
– Санюшка мой пришел! Совсем взрослый стал! А на отца как похож!
– Вы бредите, Нина! Откуда бы здесь… – Медсестра обернулась и замолчала.
– Мама! – Ерофеев рванулся ее обнять, но с воплем отшатнулся. – Ироды! Зачем вы ее туда засунули?! Это что, лечение такое, что ли?
На кровати лежало дерево. Самое настоящее дерево. С ветками и зеленой кроной. В одной из веток продолблено было аккуратное отверстие, вглубь которого уходила трубка от капельницы. Ножной конец кровати был опущен в кадку с водой, где с трудом помещались многочисленные узловатые корни. Мамино лицо выглядывало из дупла. Глаза больше не улыбались, смотрели встревоженно.
– Санюшка! Вот же я не хотела, чтоб тебя пускали. Сильно испугался?
– Нет, я… Мам, что они с тобой сделали? Зачем они тебя так?
– Что ты? Какие еще они? Это всё я, я сама.
– Как сама? О чем ты говоришь, мама? Как можно такое сделать с собой? Зачем?!
– Саня, Санюшка, успокойся. Мне трудно говорить, да я всего и сама не знаю. Вот доктор придет и все тебе объяснит. А пока ты сядь. Вот здесь, на кровать. Чтоб я тебя видела.