Ерофеев послушно опустился на край кровати, чувствуя себя полным идиотом. Он уже понял, что никто его мать никуда не запихивал. Невозможно так запихнуть, чтобы ветки с листьями росли прямо от лба, а мелкие чешуйки коры так равномерно и плотно покрыли шею. Следовало признать очевидное – его мать превращалась в дерево. Процесс этот начался давно, зашел достаточно далеко и явно сделался необратимым.
Ерофеев неожиданно вспомнил, что когда-то, в детстве, видел на маминых руках и ногах кусочки коры. Точнее, на запястьях и на лодыжках, откуда они распространялись одновременно и вниз и вверх. Встречались также отдельные, спорадические участки на теле, иногда в самых неожиданных местах. Мама сама тогда отчасти деревенела. Забрасывала домашние дела, переставала вставать с постели.
Маленький Ерофеев терпел поначалу, потом принимался ее тормошить: «Мам, вставай, да вставай же, мама!» Мать дергалась, вздрагивала и наконец отходила. Вставала с трудом, медленно разминая затекшие конечности, потихоньку начинала двигаться, и кусочки коры с легким стуком сыпались с нее на пол.
– Вот, – заговорила, помолчав, мама. – Свиделись. Теперь я хоть уйду, наконец, спокойно. С чистой совестью, с легкой душой. Ты вырос таким, как я и хотела.
– Откуда ты знаешь? – Ерофеев понемногу привыкал к ее облику. К тому же голос почти не изменился, разве что стал слабее. Именно таким голосом она разговаривала с ним во сне. – Мы ж с тобой еще и двух слов сказать не успели.
– Чувствую. – Мама улыбнулась, отчего на губах опять выступили капли крови. – Нашел меня, приехал. Самостоятельный человек. Сын.
– Мама, я… Я думал, окончу школу, заберу тебя, будем жить вместе. Я ради этого терпел все. – Он почувствовал, что вот-вот заплачет. – Что ж теперь… для чего теперь…
– Теперь ты будешь жить дальше, – прошелестело с кровати. – Пойми, ничего не изменилось. Мы увиделись, поняли, что по-прежнему друг у друга есть.
– Но как же есть? Ведь ты же… ведь тебя же больше не будет.
– Ты, значит, так ничего и не понял? Глупый! Наоборот, теперь я буду жить долго-долго.
Она замолчала. Ерофеев немного подождал и встревожился. Он посмотрел и увидел, что рта у нее больше нет – подбородок и рот покрывали свежие глянцевые чешуйки коры. От лица остались только глаза и ноздри. Глаза были прикрыты веками. Мама спала.
– А я и не знал, что у Нины такой взрослый сын! – весело пророкотал над ухом жизнерадостный баритон. Ерофеев поднял голову и увидел человека в джинсах, ковбойке и небрежно наброшенном на плечи халате. – Думал, вы еще в школе.
– А я там и был, – признался с каким-то мстительным удовольствием Ерофеев.
– Вот как? – Казалось, доктор не особенно удивлен. – Пойдемте, нам с вами надо поговорить. Вас ведь Сашей зовут, верно? Не бойтесь, она теперь не скоро проснется. Если вообще. Собственно, ей ведь больше незачем просыпаться. Вы своим появлением ускорили, так сказать, процесс.
– Как?! И вы с этим ничего не сделаете?
– Давайте, Саша, все же выйдем отсюда. Насколько я знаю, у вашей матери превосходный слух, и мне бы не хотелось говорить при ней.
Ерофеев бросил прощальный взгляд на кровать. Мамины веки не шевельнулись. Он вышел и прикрыл за собою дверь.
– У вашей матери сравнительно редко встречающееся отдаленное осложнение вторичного сколиоза, когда сперва происходит перерождение в кору многослойного плоского эпителия кожи, а затем постепенно видоизменяются и редуцируются внутренние органы и ткани.
– Но разве нельзя с этим ничего поделать? Я помню, мама и раньше иногда корой покрывалась. Но потом вставала, и все с нее осыпалось.
– Не на этой стадии. Вы видели, она уже пустила корни. Удивительно, что еще так долго держалась. Как правило, с корнями процесс идет гораздо быстрее. Поверьте мне, мы сделали все, что могли.
– Я и не знал, что мама перенесла… вторичный сколиоз. – Ерофеев слегка запнулся.
– Вы были еще ребенком, когда вас разлучили. Странно было бы, если бы она вам сказала. Такое не рассказывают детишкам на ночь. Хотите курить?
– Да, если можно.
Они вышли и, не торопясь, обогнули дом. Оказалось, за ним был небольшой сад. Вишни, яблони, груши. Пара высоких тополей, несколько раскидистых дубов. Ясени, осины, березки.
– А здесь, – врач указал на невысокий пригорок, – мы посадим вашу маму. Она сама так захотела. Еще когда была способна ходить, показала место. А вы станете к ней приезжать. Поливать, удобрять, окапывать. Смазывать известью от насекомых. Будете ей все рассказывать, внуков к ней привезете. Есть мнение, что способность слушать и воспринимать информацию сохраняется у таких пациентов надолго, если не навсегда. Это, впрочем, почти невозможно проверить.
– Вы хотите сказать, – Ерофеев потрясенно огляделся, – что все эти деревья вокруг…
– Ну да, – кивнул врач и протянул Ерофееву зажигалку.
Столица совершенно ошеломила Аню. Ведь одно дело смотреть на это в кино, а другое – самой ходить у подножья высоченных зданий, чувствуя себя на их фоне песчинкой.
К тому же этот бешеный транспорт! С трудом Аня удерживалась, чтоб не шарахаться от проносящихся в двух шагах от тротуара автомобилей и грузовиков. Но не шарахалась, конечно, а только выше поднимала голову и прямее держала спину.
Непривычно яркие фонари и светящиеся вывески слепили глаза. Пляшущие на углах рекламные голограммы вынуждали Аню сперва сторониться, а после, когда она осознавала ошибку, стыдиться собственной непроходимой тупости. Но правда, как реагировать, когда на перекрестке к тебе подбегает призрачная босая девочка и жалобно произносит: «Мне холодно! – А потом, широко улыбаясь, добавляет: – Покупайте зажигалки “Лучина”, и вы не замерзнете никогда!»
Их поселили в студенческом общежитии университета на специальном гостевом этаже. По двое в комнате. Аниным соседом оказался черноглазый парень по имени Славка, откуда-то с Дальнего Юга, из школы под названием Новоречье.
Сперва Ане показалось странным, что ее поселили с мальчиком, а не с девочкой, но потом она подумала: «А что здесь такого?» Правда, когда вечером Славка стал к ней подкатывать с тем же самым непрошибаемым аргументом: «А что здесь такого? Удобно же, раз вместе живем», Аня его решительно отшила. Причем даже не потому, что он ей не нравился, а просто нефиг. Она и так была полна впечатлений, это уж явно был перебор.
Славка не стал особо настаивать. «Не хочешь? Не надо. Девчонок много. А признайся, обиделась бы, если б я даже не попробовал?» Аня рассмеялась и шутливо махнула на него полотенцем. «Вечером не опаздывай! Я тут, короче, на кухне духовку нашла, печенье печь буду!» Она, кстати, и вправду неплохо пекла печенье. На домоводстве в шестом классе научили. Иногда в каникулы к плите в кухне подпускали. Ерофееву нравилось.
Дальше они две недели просуществовали мирно, как брат с сестрой. Ане даже пришлось его утешать, когда у него возник конфликт из-за какой-то девицы. Славка заявился в номер под утро с подбитым глазом. Аня прикладывала ему лед к фонарю и терпеливо выслушивала про то, что все бабы дуры, а мужики козлы. Под конец Славка поднес к губам ее руку и с чувством сказал, что она одна на свете такая. «Ты лучше всех! Я для тебя, Ань, что хочешь сделаю!»
– Сделай! – неожиданно легко согласилась Аня. – Прикрой меня завтра на перекличке. Скажи, короче, в туалет вышла, сейчас придет. А потом весь день расписывайся вместо меня в рапортичке. Мне очень надо. Лады?
– Лады, – согласился Славка. – У тебя что, свиданка? Любовь большая? Я так и думал! Сегодняшние девчонки так не умеют. Они все какие-то… Но ты не такая! Я сразу понял, как только тебя увидел.
Их пасли как в детском саду. Еще на вокзале объявили, чтоб они не вздумали ходить никуда в одиночку. И вообще, чтобы ни шагу из кампуса, в котором, как в настоящем городе, все есть. Улицы, площади, парки. Магазины, аптеки, рестораны, кафе. Косметический салон и больница.
На следующий день провели им обзорную экскурсию. Провезли по старому центру, показали из окна автобуса Дом правительства. Вечером сводили на балет. Аня была в совершенном восторге – балерины, порхающие по сцене, музыка, декорации – волшебство! Даже жалко, что в пятом классе бросила заниматься хореографией. Но где взять на все время?
На другой вечер их повели в театр на пьесу из школьной программы. В театре Ане понравилось меньше. Хотя тоже здорово – бархатные кресла, занавес, живые люди на сцене. Медленно гаснет свет, и яркие лучи высвечивают самое важное.
В воскресенье они ходили в зоопарк. Строем, с бесконечными проверками, перекличками и унизительным пересчитыванием на ходу.
Сводили их в несколько музеев: Музей науки, Исторический, Музей общественной славы. Аня спрашивала про Главную художественную галерею. Ей ответили, что программой не предусмотрено. Что, в конце концов, это научная конференция, а не развлекательная поездка. Что Столица большая и за год не осмотреть. Если всюду ходить, не успеют прочитать и обсудить все доклады.
Аня свой реферат представила на второй день. Перед выступлением к ней подошел седой старичок в костюме. Представился преподавателем кафедры физиологии медицинского факультета:
– Надеюсь увидеть вас в числе наших студентов! Мы редко приглашаем на наши конференции первокурсников, но ваш реферат настолько выделялся из всех! Скажите, а кто был автором рисунков, которые вы использовали в оформлении?
– Никто. Я сама. – Аня отчего-то смутилась.
– Не может быть! Но вам наверняка помог кто-то с профессиональной подготовкой? Преподаватель изо, например. Не стесняйтесь, здесь нет ничего зазорного. Вы ж, в конце концов, будущий врач, а не художник. Возможно, вы просто отыскали подходящие рисунки где-то в сети и немного их переделали?
– Да нет же! У меня и эскизы есть. Я ведь рисовала сперва в альбоме и только потом переносила рисунок в компьютер.
– Как интересно! Какая вы талантливая девица, оказывается! – проговорил, отходя, профессор. Ане показалось, что он так ей и не поверил.