Поначалу Машка вспомнить не могла о происшедшем без дрожи и отвращения. С трудом сносила любое прикосновение, даже друзей и родителей. Хотелось или сразу дать в глаз, или развернуться и убежать. Накатывала волна ужаса, воспоминание о собственной беспомощности в чужих руках. Но постепенно те впечатления потускнели. Начало вспоминаться другое. Как она радостно нервничала и хихикала, когда шла туда. Чуть ли не подпрыгивала на ходу. Как вспыхнули глаза Макса, когда он ее увидел. Он ведь не хотел ее напугать! Наверняка для него все тоже вышло внезапно. Появилась досада на себя. Вряд ли он еще раз так потеряет голову. Похоже, упустила она свой шанс.
А чего, собственно, испугалась? Как маленькая, ей-богу! Думала, гулять позовет? На ушко «I love you!» шептать будет? Так ведь взрослый же мужик, не мальчик какой-нибудь. Но тебе ж в нем это и нравилось?
Одно хорошо – Макс-то уж никаких глупостей не наделает. Хотя как сказать? Вполне может, только на свой, взрослый лад. Сегодня на урок не пришел, а завтра и вообще из школы уволится. Уедет куда глаза глядят. Где ни работы по специальности, ни жилья, один общественный труд, да и тот какой-нибудь гадский. Кошек уличных ловить или еще что похуже. Чем никто по своей воле заниматься не будет.
Машка представила себе Макса в роли живодера, не выдержала и фыркнула. Утонченный, рафинированный Макс – и кошки!
А вдруг ему так нестерпимо стыдно, что вот он сидит сейчас дома и без передыху грызет себя, прям вот с утра и до вечера? Так ведь и вправду свихнуться можно, даже руки на себя наложить. Или пойти сдаться самому в Полицию нравов. Дескать, вот он я какой нехороший, на учениц своих нападаю. Исправьте меня, добрые люди, пожалуйста.
Кстати, вполне в духе Макса. И уже ни капельки не смешно.
И получалось, что Адольф Семеныч все-таки прав?
Макс был дома. Свет горел во всех окнах его квартиры: и над столом, и в кухонном углу, и в нише над кроватью.
Машка еще немного постояла, прячась в кустах у подъездной дорожки, прислушиваясь, не идет ли кто. Но все было тихо, лишь из окна на втором этаже то и дело раздавались крики и выстрелы: учитель литературы смотрел боевик.
Машка решительно вошла в подъезд, поднялась на третий этаж и нажала кнопку. «Куда, куда вы удалились…» пропел звонок чарующим баритоном. Машка поморщилась. Ну вот что за дешевая показуха! Наверняка же это во всех квартирах слышно, стены-то тонкие. Не мог что-нибудь проще и тише придумать? Хотя, может, это и не Макс вовсе. Может, от прежнего обитателя квартиры осталось. Машка не помнила уже, кто тут раньше жил.
Раздались шаги. У двери они замерли. Смотрит в глазок, наверное. Она вжалась в стенку, а то вдруг увидит, испугается и не откроет.
– Кто там? – спросил за дверью немного охрипший голос. Похоже, все-таки болеет, зря она это все…
Дверь открылась. Порыв ветра распахнул на Максе халат. Макс чертыхнулся и, придерживая одной рукой разлетающиеся полы, другой торопливо втянул Машку в квартиру, прикрывая за нею дверь.
– Быстро, быстро, видишь, какой сквозняк!
– А зачем тогда у вас форточка открыта?
– Без форточки здесь дышать нечем. Квартира же маленькая. И топят.
Да. Жарко. Как увидела его, почувствовала на плече его руку, сразу в горле пересохло и кровь прилила к щекам. Сделалось одновременно и жутко и весело. А ему, похоже, всё нипочем. Суетится как ни в чем не бывало. Куртку вешает в стенной шкаф, рваные тапочки предлагает. Словно Машка каждый день его навещает. В глаза, правда, не смотрит. Разговаривает вроде как с ней, но взгляд все время уводит в сторону.
– А ты чего запыхалась-то так? Бежала? Случилось что?
– Да нет, просто… к вам высоко подниматься.
– Господь с тобою, третий этаж всего! Что бы ты сказала, если бы я на седьмом жил?
– Ну тогда бы у вас, вероятно, был лифт.
– Скорее всего, был бы. Хотя не факт, что ученикам разрешили бы им пользоваться. Чаю хочешь? Правда, у меня к нему нет ничего. Я ведь обычно в школе питаюсь, в магазин редко хожу. А сейчас и вовсе, поскольку приболел, старался без нужды не выскакивать. Вот запасы потихонечку и подъелись. Последнюю печенюшку вчера догрыз.
– Не страшно, я неголодная. – (И в любом случае вряд ли что-нибудь смогла бы сейчас проглотить.)
– Тогда хоть чаю горячего. Замерзла, наверное, пока шла.
– Ничего, я уже отогрелась. У вас действительно очень жарко.
– Пей, пей. И я с тобой попью за компанию. Мне полезно. Врач сказал – пейте как можно больше! А что тебя ко мне привело? С заданием каким-то не справилась? Я ж вам вроде на каникулы эти не задавал ничего. Хотел задать, просто не успел. Или ты уже впрок что-то учишь и на непонятном споткнулась?
На секунду Машка задумалась, можно ли историю возникновения химер и кентавров посчитать за выученный впрок материал и все ли ей ясно в том, какую роль в обществе играют антропоморфы? Кстати, неплохая тема для реферата. Правда, его, вероятно, сразу бы засекретили.
– Нет, ничего такого. – Она облизнула пересохшие губы. – Максим Игоревич, а скоро вы на работу выйдете?
– Да все уже, в четверг иду бюллетень закрывать. Так что готовьтесь, на той неделе с новыми силами…
– Так вы, значит, и вправду болели? – радостно перебила его Маша. – Тогда, значит… ну, значит, тогда все хорошо!
– Да что хорошего-то?! Такой бронхит отхватил! Три недели в лежку лежал. Еле выкарабкался. Думал, совсем помру. Медсестра уколы делать ходила. А ты говоришь – хорошо!
– Да нет, Максим Игоревич, вы меня неправильно поняли! – затараторила Машка. – Конечно, нехорошо, что вы болели! Это, ясное дело, наоборот плохо! Просто я, нет, вы только не подумайте ничего… Я просто подумала, что ну вдруг вы из-за меня на работу не ходите? Ну, из-за того случая, помните? Когда я к вам на дополнительные пришла? Я, короче, это… извиниться хотела. Сама не знаю, что на меня нашло, честно. Хотела сказать, вы, Максим Игоревич, забудьте про все это поскорей, если сможете, и приходите к нам на уроки. Хотя если вы и вправду болели, то, значит, все хорошо и уже неважно. Ладно, я пойду. Спасибо вам за чай, поправляйтесь!
Машка вскочила, кинулась переобуваться в сапоги из тапочек. (Господи, какая лужа успела натечь с сапог!)
– Маша, подожди. Оставь, пожалуйста, сапоги в покое. Садись обратно. Я что-то не совсем тебя понял. Ты что мне сейчас сказала? Ты просишь у меня прощения? Ты?! У тебя вообще как с головой? То есть не я у тебя, а ты у меня?! Машк, ты вообще понимаешь, что я перед тобой на коленях ползать должен?
– Вы? Но почему?!
– !.. Маш, заткни уши и не слушай! Я сейчас ругаться буду. А детям такого слушать нельзя! И молоденьким девушкам. Маш, ты понимаешь, что тогда произошло? Понимаешь, что если б ты тогда не сбежала, а потом пошла и пожаловалась куда следует, мы б с тобой сейчас здесь не разговаривали? Я б давно в Доме принудпроживания здоровое питание лопал! И на работу б меня потом никуда не взяли. Не то что учителем, вообще никем никогда, разве что кошек душить на санэпидстанцию! – (Машку слегка передернуло.) – Думаешь, я не понимаю? А ты теперь говоришь «прости»… Ты меня прости, если сможешь!
– За что? Я же вас сама спровоцировала!
– Маш, я от тебя с ума сойду! Не иначе ты мне послана за грехи! Чем, чем ты меня спровоцировала?! Тем, что ты на свет родилась? Что выросла такая, как есть? Так за это мне к Богу претензии предъявлять надо!
Машка слабо улыбнулась.
– Ну, видишь, самой даже смешно стало. Маш, я тебе честно скажу. Я почему не хотел этот разговор заводить? Думал, так лучше будет, для всех, не для одного меня, но и для тебя тоже. Вроде забылось, проехало, будто и не было ничего. Зачем лишний раз ворошить, живем дальше. Но раз уж ты сама…
– Ну да, – прервала его Маша. – В том-то все и дело, что я сама. А Бог, он уже потом. Из-за меня потому что. В смысле, это я его так попросила. А вы, вы ни в чем абсолютно не виноваты, Максим Игоревич!
И она заплакала.
Максим подошел и обнял ее за плечи. Совсем не как тогда, а не страшно. Стал покачивать, бормоча какие-то не то слова, не то междометия: «Ну, ну, что ты, что ты, ай-яй-яй, ну всё, всё, всё уже, всё». Машка сперва вслушивалась, пытаясь разобрать смысл, потом бросила никчемное это занятие. Комната плыла вокруг них. Пространство заволокло туманом, в котором все постороннее: стол, стулья, чашки, окно – исчезло или сделалось неважным.
Машка подняла голову, и они впервые поцеловались. Получилось не слишком ловко, потому что он стоял у нее за спиной, а она сидела. Но потом Машка тоже встала, повернулась к нему, и они оказались почти одного роста.
Некоторое время между ними еще сохранялась хрупкая грань, готовая от любого толчка треснуть, в кровь изранив лицо и руки. Но вместо этого в какой-то момент грань просто исчезла, словно ее и не было никогда.
– Кажется, ты ничего не боишься, – сказал Максим, приподнимаясь на локте и внимательно разглядывая ее лицо.
– А должна? – спросила Машка, сонно потягиваясь.
День, начавшись вчера, все никак не заканчивался. Ну или ночь, они ведь так и не отдернули занавески. На уроки она забила, послала Лерке эсэмэску, что болеет. Временами они проваливались в сон, просыпались, Максим опять ставил чайник, они пили чай, к которому у них по-прежнему ничего не было. Ну или почти ничего – у Макса в холодильнике отыскалось-таки два яйца и черствая булка, с грехом пополам они сотворили из этого гренки. У Машки в кармане куртки обнаружилась давно забытая шоколадка, явно уже не раз растаявшая и застывшая снова.
– Так чего, по-твоему, я должна бояться?
Максим задумался, смешно сморщив лоб. Он помнил, что на заре отношений его бывшая, тогда еще будущая жена всегда чего-то боялась. Боли от близости, того, что он ее бросит, что они вдвоем забудутся и перейдут вместе какую-то неведомую черту, а потом им это зачтется.
Не беременности, конечно. Забеременеть-то они как раз все хотели. Это ведь давало право на освобождение от физкультуры и сельхозработ. Беременным все завидовали: их всюду пропускали без очереди, уступали им места и шепотом задавали осторожные вопросы. А те, опустив ресницы, загадочно молчали или страдальчески закатывали глаза: «Ах, девочки, вам этого не понять! Вот когда вы сами…» Наверное, и гадости промеж собой говорились, но лично Максим ни разу не слышал.