Потом они долго молчали.
Наконец Бланка сказала:
— Как странно, что мы до сих пор с тобой друг друга не видели, хотя ты крестник моего отца и, значит, как говорится, мой духовный брат.
— Это странно, — смущенно подтвердил Ян.
И наступило новое молчанье.
Но дьявол, завязывающий в узел судьбы людские, засмеялся у них за спиной.
— Брат с сестрой… — сказал Ян и заглянул Бланке глубоко в сладкие очи.
Он сказал это, не зная, что дьявол уже решил, чтό их ждет впереди.
Между тем в парадной зале убрали со стола, и пан Олдржих с пани Кунгутой подошли к окну. И увидели перед собой ту же местность, что Ян и Бланка. Но это зрелище не наполнило пана Олдржиха поэтическим восторгом. Он заговорил о другом:
— Пани Кунгута, я помню, как вы горько жаловались на трудности, связанные с вдовством. Я тоже от этого страдаю. И, кроме того, вижу, как неразумно в нынешние тяжелые времена вести двоим одинокое существование, меж тем как было бы так удобно и — главное так выгодно слить наши два имения в одно. Врбице и Страж — два соседних замка, два поместья, одинаковые по размеру и с одинаковой участью в истории страны. Вам, конечно, прошлось много испытать. Но и я тоже отведал немало горького в эти тяжелые годы войн, походов, пожаров и грабежей. Только благодаря своему спокойному нраву избежал я верной смерти и не погиб, как те несколько несчастных дворян, которые неподалеку от нас были схвачены и все — за исключением владельца Рижмберка — замучены… И этот спокойный нрав говорит мне: «Соедини судьбу Врбиц с судьбой Стража!» Понятно, мы оставим нашим наследникам то, что им принадлежит. Хозяином Стража будет, конечно, ваш сын Ян, а хозяином Врбиц мой сын Боржек Но перед нами еще долгие годы. Предстоит многое сделать, чтобы увеличить наши владения. Королевские крестьяне не будут на нас работать, даже если окончательно возьмет верх панская партия. Пани Кунгута, довольно носили вы траур по своем доблестном супруге. Вы даже представить себе не можете, как я всегда преклонялся перед вашей верностью и вашей скорбью. Я тоже соблюдал свое вдовство. Но мне кажется, само время требует, чтобы дальше мы пошли вместе и этим лучше содействовали процветанию своих хозяйств и благополучию детей.
Пани Кунгута не ответила. Лицо ее омрачилось. Наконец, поправив под чепцом свои седины, она сказала:
— Неужели вам не смешно, пан Олдржих, глядя на меня, говорить о каких-то свадьбах! Не лучше ли начать понемногу хлопотать о выданье вашей красавицы Бланчи?
— Без матери не выдашь! Тут тоже нужна советчица, жена…
И дьявол, умеющий принять благородный вид и наполнить уста свои медовыми речами, подсказал пану Боржецкому содержательные и красивые слова. Ибо умысел дьяволов состоял в том, чтобы через отца и мать искушать и мучить детей. Особенную радость доставляет дьяволу искушать детей, ибо соблазн малых сих — одни из величайших грехов. Тут пан Боржецкий заговорил о будущности сыновей. Обоим — старшему Боржеку и младшему Яну — надо в университет, и потребуются очень значительные расходы на их содержание. Пан Олдржих, как крестный отец Яна и друг его покойного отца, готов сделать свой вклад в Яново воспитание и был бы счастлив, если б оба мальчика поступили вместе в школу, — сперва, скажем, в Прахатицах[35], давшую стольким знатным чешским юношам основы латинского образования, без которого в будущем не обойдешься.
Пани Кунгута прислушалась к этому доводу пана Олдржиха. В самом деле, ей было не под силу одной нести расходы, связанные с обучением молодого рыцаря всему, что для него необходимо. На это не хватило бы снимаемого ею урожая. А ведь еще — держать слуг, укреплять фундамент разваливающейся башни, чинить крышу, обновлять конскую сбрую, одевать сына и одеваться самой!
Мысли ее сразу потекли по тому же руслу, что и желания пана Олдржиха.
— Не знаю, — продолжала она, — приятно ли вам будет глядеть днем и ночью на мое увядшее лицо и мои седины, в которых вы ни любовью, ни гневом своим неповинны. Конечно, приятней смотреть на стареющую женщину, когда знаешь, что это увяданье — твое общее с ней. Поэтому я нисколько не стыдилась бы перед Яном, что отцвела. Мы с ним и молоды были, и расцветали, и зрели вместе. Почему же нам вместе было не увянуть и не упасть с дерева жизни? Но перед вами, пан Олдржих, я бы вечно старалась быть не такою, какая я есть, вечно думала, как бы скрыть от вас отмирание моего тела. Вам бы лучше жениться на молодой, пан Олдржих.
Тут пан Олдржих наклонился к ее натруженной руке и галантно поцеловал ее. Немного придержал эту деревенскую трудовую руку в своей и почувствовал, что на ней мозоли.
— До чего дошли мы из-за этих безумных войн, — промолвил он. — У жен дворян — мозоли на руках, а королевские крестьяне расхаживают вдоль границ с топорами и рубят лес, где им вздумается.
И стал вдруг рассказывать пани Кунгуте о юном потомке одного дворянского рода — Иржике из Подебрад и Кунштата. Пан Олдржих поведал пани Кунгуте то, что слышал от своих знатных друзей в Пльзенском крае, откуда недавно вернулся. Иржик родился в Подебрадском замке, в небогатой семье, которая там, на Лабе, обрабатывает землю и ведет рыбный промысел. Но родня у него влиятельная и могущественная. Сестра матери вышла за Олдржиха из Рожмберка[36], ярого противника таборитов, а сестра бабки — родная мать Менгарта из Градца[37], который когда-то, выбранный в базельскую делегацию, предпочел остаться дома и встал потом во главе людей, втянувших страну в битву у Липан. В этой битве Иржик участвовал на стороне панов. В то время ему было тринадцать лет. Сын лучшего друга Жижки сражался против Жижкова преемника — Великого Прокопа.
— Мы о нем еще услышим! — окончил пан Олдржих жизнеописание Иржика из Подебрад.
Он повторил фразу, произнесенную за несколько дней перед тем в Пльзни одним священником, приверженцем чаши, горячим сторонником магистра Рокицаны и в то же время тайным другом многих горожан католической Пльзни.
Это отступление пана Олдржиха от главного предмета было лишь кажущимся. В глубине души он с радостью предвкушал месяцы и годы, в течение которых он расширит и укрепит свои владения с помощью мужественной пани Кунгуты под властью какого-нибудь могучего правителя rei publicae nobilitatis[38], поборником которой он гордо себя провозглашал и за которую готов был биться с любым противником.
Дьявол, расставивший силки Еве, которая кинула нынче утром яблоко рыцарю Яну, оставил стареющую вдовую пару наедине и отправился со льстивой улыбкой следить за детьми, у которых впервые облилось кровью сердце, — гнездо, в котором дьявол высиживает самые страшные свои деяния.
Ян и Бланка сидели в это время под ивой, развесистой, полной благоуханием сена и гудящей пчелами, которая оттеняла излучину речки, выбегавшей на луг прямо в посаде. В нескольких шагах от них стоял Боржек, высоко закатав штаны, и, нагнувшись, искал в ямах раков.
Ян рассказывал Бланке о своем чтении, о книгах, оставшихся от отца, которых отец Йошт не велит читать, но которые увлекательны и содержанием своим, и тем, как они написаны. Это путешествия, хроники, рыцарские поэмы о любви и приключениях, легенды о праведниках и праведницах, умерших за веру, женихах Марииных и невестах Христовых, произведения схоластиков и чернокнижников, среди которых самый главный — Альбертус Магнус[39], но велик также и Томаш из Штитного…[40]
Бланка слушала и завидовала. Но зависть эта не особенно тревожила сердце. Ее тотчас подавляло несказанное восхищение. Этот юноша ученей, чем ее отец, чем их приходский священник и во многом, наверное, чем этот капеллан Йошт, с которым Ян из Стража, по его собственным словам, устраивает диспуты.
А так как от восхищения до любви в девичьем сердце — только маленький шажок, Бланка стала рвать вокруг себя цветы и сплела веночек, который надела, будто случайно или в шутку, на голову Палечку, чьи русые волосы, зачесанные назад, падали густыми волнами на шею. Ян не изменил положения головы, ожидая, что будет дальше. Он с тихой улыбкой смотрел на девушку, увенчавшую его незабудками, богородицыной слезкой и клевером. Поправив венок у него на голове, Бланка сказала:
— Знаешь, а венок идет к тебе больше, чем шапка.
Тут Ян сжал Бланке руку — до боли. Но она не рассердилась. Из Яновой ладони внутрь ее входила такая радость, что она охотно позволила бы ему раздавить ей руку. Но только Яну, только ему, этому удивительному, прекрасному юноше, который глядит на нее глазами, из которых один голубой, а другой карий, один верный, а другой лукавый, как говорят старухи на посиделках.
Потом Ян встал, помахал рукой Боржеку, который как раз поймал пятого рака, и, беззаботно взяв Бланку за талию, пошел с ней дальше вдоль реки, пока они не исчезли из глаз Боржека. День клонился к вечеру, на землю ложились длинные тени. Но было тепло даже у воды, журчащей между корнями ив. Они остановились в том месте, где на повороте река была глубже и поэтому текла тише. И вдруг увидели в воде свое отраженье. И увидел Ян, что Бланка прекрасна и любит его. И увидела Бланка, что Ян прекрасен и что любит ее… И поэтому они молча поцеловались. Поцелуй их длился короткое мгновенье. Но в это мгновенье им открылись небеса и сиянье неги пронизало тела их насквозь, с головы до ног.
Ян, залюбовавшись Бланкой, промолвил:
— Теперь я знаю, кто ты. Ты — девушка с сладкими очами.
Но Бланка закрыла ему рот своей ладонью и попросила его сладкими очами своими, чтоб он молчал. И вдруг ее охватил страх, как испуганную птичку. И она вспорхнула, зовя Боржека, который появился на берегу, неся в платке шевелящихся и пахнущих болотом рыжеватых раков, таинственных водяных тварей, похожих скорей на растения, чем на животных. Бланка засмеялась, а Ян стал рассматривать раков, как будто видел их первый раз в жизни. Потом они быстро, легкой поступью пошли в замок и вернулись к матери и к отцу. Наступил вечер, и небо на востоке потемнело. Над головой выступили редкие звезды.