Чешское посольство, придя в себя, двинулось по полупустой зале к выходу.
— Вином уж нынче не потчуют! — заметил Ян, обращаясь к пану Костке, и громко засмеялся.
Несколько епископов, остановившись у двери, оглянулись на нарушителя торжественной тишины.
— Жалко, не анафемствовали! — продолжал громко Палечек. — Веселей было бы… То-то мой Брадырж обрадуется. То-то залетает его бритва по нашим бородам. Он только этого и ждал, старый разбойник. Потому что, милые господа, все мы воры, еретики, разбойники и во веки веков ими останемся! И должны этим гордиться!
Тут улыбнулся и пан из Рабштейна.
На улице было светло и весело. Тысячеголовая толпа приветствовала папу, которого несли на носилках к храму святого Петра, куда он направлялся для короткой молитвы над гробом покровителя этой святыни всех святынь.
Чешское посольство медленно подвигалось среди толпы. Никто не обращал на него внимания, так как все глаза упивались зрелищем папского кортежа. Папа исчез в дверях храма, и за ним вошла в базилику его пурпурная свита. Стража с блестящими алебардами замерла у дверей.
Посольство направилось в свое римское обиталище. Но Палечек остался в толпе — ждать… Он ждал вместе с монахами и монахинями, купцами и дворянами, пирожниками и пекарями, нищими и проститутками, гревшимися здесь на солнце, как греется целые дни и недели вся итальянская земля. Многие сидели, иные легли среди луж. Матери кормили младенцев грудью, два оборванца играли в зернь.
Потом зазвонил большой колокол, двери отворились, и из храма вышла процессия, недавно туда входившая. Папская стража, ученики богословских школ с кадильницами, распространяющими голубой дым, прелаты в наглавниках и беретах, доктора в красных шапках, высокие и приземистые, люди в фиолетовом, худые и толстые люди в пурпурном и черном, люди в красных, белых и черных туфлях, люди в золотистых и серебряных облачениях, в блестящих митрах, с посохами, люди в кружевных рубашках поверх черной рясы, люди в рясах с капюшоном, маленькие мальчики в худых сапогах и стихариках, опять стража, а за ней — в блеске и чванстве — папские дворяне и на высоких носилках — папа Пий, обмахиваемый с обеих сторон павлиньими опахалами, которыми помахивали вокруг его тиары два огромных негра.
Папа, утомленный, вяло благословлял толпу слабой рукой в белой перчатке, с перстнем на пальце.
— Такой театр приятно посмотреть! — послышался за спиной у Палечка голос Матея Брадыржа. — Целый день ищу тебя, сударь, и на ум мне не приходило, чтоб ты клюнул на негров!
— Молчи, Матей, и мотай на ус…
Процессия удалялась в сторону Ватикана. Но на площади было по-прежнему полно людей, расположившихся лагерем на солнцепеке. Раздавались голоса продавцов белых булок и паштетов, люди покупали вино, которое наливали им красавицы в рубашках с открытым воротом из кувшинов в деревянные кубки, многие легли на борт бассейна спать, а над храмом, площадью и толпой кружили всполошенные голуби.
Ян вскочил на борт бассейна и подозвал Матея поближе. Потом поднял руки к небу и замахал ими. Матей повторял его движения, как ему было приказано.
Народ с удивлением смотрел на то, что делают эти двое — явно чужеземцы, судя по одежде с буквой «G» на груди. Глядел на их руки и на лица, обращенные куда-то вверх, к небу. И что это? Из уст их вылетают какие-то странные крики, как будто у птицелова, когда он подманивает птиц. Ладони чужеземцев сжимались и разжимались, двигаясь стройными кругами у них над головой, и вдруг толпа, уже вставшая на ноги и застывшая, увидела, что голуби стаей спускаются из небесного простора на землю и начинают кружить над бассейном, потом вокруг головы младшего из двух чужеземцев, который вскочил на борт бассейна и первый начал махать руками.
Зрителям были хорошо известны приемы голубятников, но такой голубятниковской штуки они еще не видели. Целая стая спустилась на воду и стала там купаться и плавать наподобие уток. Голуби так и теснились в водоеме, плеща и ссорясь между собой, потом некоторые отлетали, но опускались тут же неподалеку, на борт бассейна. Остальные продолжали гордо плавать в воде. Этого римляне ни разу в жизни не видели! Все сгрудились над бассейном, дивясь голубиному чуду. Тут чужеземец громко заговорил по-итальянски.
— Римские жители, — сказал он, вперив свои колдовские глаза в лица близстоящих, — вы стоите, онемев от удивления перед чудом. Но это не чудо, дорогие христиане! Что за трудность согнать с небес стаю голубей и посадить ее на поверхность римского водоема, чтоб она там как следует поплавала? У голубей нет перепонок на лапах? Но у меня тоже ни на руках, ни на ногах нет перепонок между пальцами, как вы можете сами убедиться хотя бы относительно рук, а все-таки я, коли понадобится, Тибр переплыву. Чудо в том, о великие и славные потомки Ромуловы, внуки волчицы, квириты и племя Энеево, чтобы непрерывно и неустанно биться против целого света и выиграть бой! Да, бился Карфаген, но вы, сенат и народ римский, выкорчевывали его с корнем и даже поле перепахали, на котором стоял этот город. Да, воевали греки в Фермопилах до последнего дыхания, и каждый из них даже после смерти так крепко держал в кулаке раскалившийся меч, что персы не могли вынуть эти мечи из мертвых рук… Но я знаю один народ на севере, который вот уж добрых пятьдесят лет бьется за свою правду и до сих пор всегда этот бой выигрывал.
У меня и стоящего здесь внизу верного слуги моего Матея на груди стоит буква «G». Врежьте эту букву «G» себе в память. G — значит Georgius, G — значит Georgius rex, G — значит Georgius rex Bohemiae…[177] Правда, rex electus, то есть король выбранный! Римляне, мы с верным моим Матеем Брадыржем приехали сюда, в ваш город, чтобы сказать вам всю правду!
Хотите услышать правду? Римляне, вы не забыли еще среди попоек и нищеты, в трактирах и вонючих трущобах, что такое правда? Правда в том, что папа и все кардиналы очень боялись чешских мечей! Хотите, я покажу вам одну неказистую чешскую шпажонку, только не пугайтесь…
Ян вытащил из ножен свой короткий маленький меч и провел левой рукой над его острием. Толпа с криком шарахнулась в сторону. Ей показалось, что над острием появились красные искры.
— Видите, — продолжал Ян. — Таковы все чешские мечи, которых кардиналы, доктора и епископы так страшно боялись, что, не теряя ни минуты, пригласили чешских священнослужителей и полководцев в город Базель на Рейне, где тогда был собор. И там собрание кардиналов, епископов и doctores theologiae[178] торжественно выдало чехам подтвержденное папой удостоверение, что чехи — верные сыны церкви, так же как и вы, мужественные квириты, великие сыны Рима!
Вы удивляетесь, квириты, с какой стати отцы Базельского собора, среди которых был тогда и ваш верховный глава и правитель, святой отец Пий Второй, под именем Энея Сильвия Пикколомини, потеряли голову? Слышали вы когда-нибудь грохот гуситских телег? Кто слышал, пусть подымет руку!
Несколько рук поднялось над толпой, но одновременно послышались голоса:
— Не я, а отец мой! Мой дед от этого поседел! Папашу моего так ранило в голову, что он через два года помер! Мой дядя попал в плен к еретикам и сам, своими глазами, видел слепого Вельзевула…[179]
— Вот видите, — продолжал Палечек. — Страх базельских отцов был правильный. Но, квириты, вы спросите, что же дали базельские отцы чехам, чтоб от этого страха избавиться? Несколько пунктов, совсем коротенький договор. Самым важным в этом договоре было то, что чехи могут руководиться словами господа нашего: «Примите, ядите: сие есть тело мое» и «Пиите от нея вси, сия есть кровь моя…» Вот и все! Чехи хотели и хотят причащаться телом и кровью господа так, как это делает каждый день у алтаря сам папа и все его духовенство. Скажите, римляне, много дали базельские отцы, чтобы откупиться от своего страха? Нет! Ответьте, римляне, много? Нет и нет.
Перед глазами Палечка возбужденно вспыхнули несколько римских лиц, из многих глоток вылетело:
— Нет!
Палечек, глядя на толпу, продолжал:
— Но и эту малость у нас нынче отняли! Что вы на это скажете, римляне? Ничего? Безмолвствуете? Крикните лучше: «Позор!»
На этот раз уже большее количество голосов отозвалось:
— Позор!
— Святые отцы поносят нас, — кричал Палечек, — называют еретиками, отступниками, отверженцами, антихристами. А сами кто? Клятвопреступники, воры привилегий, ими самими данных, бездельники, трусы и лжецы… Позор им!
Монахини, монахи, пирожники, виноторговцы грянули в один голос:
— Клятвопреступники, воры, бездельники, трусы, лжецы!
Матей Брадырж тоже вскочил на борт бассейна и, встав рядом с Палечком, принялся управлять хором ругателей.
А Палечек продолжал:
— За всю жизнь не видел я столько голодных и нищих человеческих созданий, как в теперешнем Риме. Как вы живете? Как звери в норах. Как умираете? Как насекомые в щелях. Чем прикрываете исхудалое тело? Грязными лохмотьями. Что едите? Собачьи объедки. А как живут прелаты? Как пируют кардиналы? Как одевается папа? Ездил Иисус Христос на жеребце? Позволяли апостолы, чтоб их носили в кресле? Аминь, аминь, говорю вам: последняя блудница ближе к господу, чем антихристы в митрах и тиарах!
— Позор! Убить их! — закричало множество голосов, и на площади вдруг поднялся страшный галдеж и гам, и голуби из бассейна взвились над толпой, захлопали крыльями и скрылись где-то в трещинах ватиканских стен. За спиной у толпы с нескольких сторон послышался крик папских бирючей, старавшихся ее разогнать. Но люди не шевелились, глядели на оратора и его слугу Матея и только с раздражением отталкивали стражников локтями.
Палечек обратился к стражникам со словами:
— Охраняйте право римского народа на правду. Народ хочет знать правду! Не мешайте народу слушать! Лучше сами послушайте!
Эти необычайные речи заинтересовали бирючей, и они стали слушать чужестранца.