Свою левую поцарапанную щеку я прикрывала ладонью. Как будто у меня зубы болели. Под мышкой на футболке Сани была прореха, он ее не скрывал, может, даже и не знал, что там у него порвано. Надо ему сказать. Словом, после велосипедной прогулки мы оба выглядели хуже, чем до нее. Вид у нас был совершенно нереспектабельный, непраздничный. Коленку я спрятала под брюки, локти – под толстовкой, щеку – под ладонь.
–Саня, как я выгляжу?– спросила я, не опасаясь, что нас услышат, никто тут по-русски не понимал.– Жутко, да?
–Ты здесь самая красивая девочка!– воскликнул Саня, ни секунды не поколебавшись.
–А если не врать?
–Неправильно выразился? Хорошо… Ты здесь самая красивая женщина!
–А если не врать?
–Ну… я не знаю, как правильно… Ты здесь самая привлекательная… рыба! Так подойдет?
Я засмеялась.
–Ладно, замяли. Пусть буду красивой рыбой. Вау, смотри! Жареный поросенок!– я указала на общий стол закусок.
–Это, кажется, свинья? Это вкусно?
–Это маленькая свинья, поросенок. Представляешь, я его не пробовала ни разу в жизни.
–Я тоже. Хочешь попробовать?
–Конечно! Уже ради этого стоило приехать на Кубу!
–Ради маленькой свиньи?.. Эээ… Как ты сказала? Просенка?
–Поросенка! Да, хочу попробовать. А больше нигде не светит поесть его. В Москве в ресторанах жареные лягушки – пожалуйста, устрицы всякие, осьминоги – пожалуйста, а поросенка нет.
Чернокожие официанты принесли виноград, папайю. В бокалы разлили сок и вино. Колебались язычки трех свечей в канделябре.
–Почему вы, дети, одни?– вдруг спросила пожилая немка за нашим столиком. И поправила в ухе бриллиантовую сережку. До этого они негромко переговаривались с мужем, и казалось, не обращали на нас никакого внимания.– Где ваши родители?– она говорила с улыбкой, но голос ее был довольно строгий, и получалось как-то ехидно. Спрашивала она по-английски, и я тоже ответила по-английски:
–Мы не дети. Нам по шестнадцать.
–Самый опасный возраст. И нужно быть с мамой и папой. Вы – брат и сестра?
Мужчина ковырялся вилкой в салате. Похоже, он не разделял мнение своей супруги о том, что мы должны быть с папой и мамой.
–Нет,– честно ответил Саня. А я пожала плечами. Пусть думают что хотят! Саня наклонился ко мне и прошептал:
–Джень, давай удерем от них?
–А ведь больше некуда сесть, все столики заняты.
–Совсем удерем!
–А жареный поросенок?
–Да ну его, Джень! Пусть они едят!– он посмотрел сначала на старушку, потом на старичка.
Мы вскочили со стульев. Саня даже стул уронил от порывистости. Вернувшись, поднял, извинился:
–Сорри.
И мы похромали на берег моря.
–Конечно, Сань, тебе не жалко уйти от праздничного стола. Ведь вы не отмечаете Рождество!
–Не отмечаем. Мы в бога не верим.
–А у вас столько церквей в Гаване!
–В прошлом кубинцы были католиками. А сейчас мы не верим.
–А во что верите?
–В социализм. В революцию.
–Революция была в пятьдесят девятом году. Сто лет прошло.
Саня поднял попавшийся под ноги камушек и запустил его в мелкие волны.
–Джень, знаешь, я тебе скажу, но это на нашем острове секрет. Не на Кайо-Ларго секрет, а на всем острове Куба. Ты умеешь хранить секреты?– он дружественно толкнул меня плечом.
–Умею,– ответила я таким же толчком.
–Я не верю в революцию и в социализм. Я не люблю Фиделя. И никто из молодых его не любит,– Саня запустил в волны еще один камушек.
–Но почему, Саша?
–Мы не хотим жить в бедной стране… Фиделя любят его ровесники и люди чуть-чуть помоложе. Дед мой – его фанат. А мы – нет.
–Тот парень, в Гаване… Хосе. Он то же самое говорил. И хотел убежать в Америку. Ты тоже хочешь?
–Нет. Я не убегу. Я слишком люблю Кубу.
Погода на Кубе всегда хорошая. Туч почти не бывает. Ночью всегда просыпаются звезды. Море не замолкает ни днем ни ночью. Оно вечно молодо. В начале пляжа установлен одинокий зонтик, покрытый рыжими, как волосы Саньки, пальмовыми ветвями. Он тут как страж берега. А под ним единственный лежак. Мы сели на этот лежак.
–Спой что-нибудь кубинское, Сань.
–Хорошо.
И он запел тихонько. Я думала, кубинские песни веселые, но эта была грустная. Тихая. Я ее слышала, и не раз, она была очень известна, но в устах Сани прозвучала почти незнакомо и немного печально.
Беса ме… беса ме муче…
Пел он, обняв руками одно колено. Взгляд сначала в землю устремил, голова его постепенно поднималась, вот он в море смотрит, выше, выше, на звезды… а потом он руку на мое плечо положил, и я не отстранилась, не хотелось мне портить песню… как-то она здорово улеглась под рокот моря и шум волн. И вообще было приятно.
–Очень красиво, Саш… а перевести сможешь?
–Си. Это легко… это про любовь, надо жарко и сладко целоваться…
–Взрослые песни поешь, амиго.
Он убрал руку с моего плеча и посмотрел на меня строго. Конечно, было темно, но звезды и месяц светили, и я уловила его взгляд.
–Взрослые! Эту песню написала школьница Консуэло Веласкес, ей было шестнадцать лет.
–Как нам сейчас! Ничего себе! Правда?
–Да. Она из соседней страны, Мексики. Но она умерла уже.
–А песню весь мир знает. Песню, выходит… школьницы?
–Си, так выходит… Теперь ты спой что-нибудь русское.
–Я плохо пою.
–Я тоже.
–Нет, ты поешь замечательно. Вы, кубинцы, все музыкальные. Всё музыкальное и танцевальное вы делаете классно. Ой, ладно, попробую.
И я запела тоже тихонько:
Отчего так в России берёзы шумят,
Отчего белоствольные всё понимают,
У дорог, прислонившись, по ветру стоят,
И листву так печально кидают.
Я пойду по дороге, простору я рад
Может, это лишь все, что я в жизни узнаю,
Отчего так печальные листья летят,
Под рубахою душу лаская.
А на сердце опять горячо, горячо,
И опять, и опять без ответа,
А листочек с берёзки упал на плечо.
Он, как я, оторвался от веток… [13]
Эта песня нравилась и папе, и маме, и мне с Алишкой. Я ее часто про себя напевала. И с Алишкой мы ее пели. Шли по березовому скверу недалеко от школы и пели тихонько, держась за руки.
–Очень чудесно,– проронил Саня и сжал мое плечо. Так мы и сидели, под звездами, обнявшись.– А березы – какие они?
Я представила, а вернее, вспомнила, березы. Недалеко от нашего дома есть небольшой березовый сквер. И около школы есть. Берез в России ой сколько! Наверное, как пальм на Кубе, а может, еще больше. Сейчас, зимой, они голые, но все равно замечательные. И мне вдруг показалось, что они совсем не хуже кокосовых пальм. Пальмы красивые, и березы тоже, просто они разные. Пальмы с серыми стволами, березы – с белыми. Как люди. Одни чернокожие, другие со светлой кожей…
–Они белоствольные, Саша.
–Белый ствол? Совсем белый – как этот песок?
–Да. И верхняя кожица на стволах – тоненькая, шелестящая, как папиросная бумага. Кору отогнешь – а под ней розовое, светлое… А по всему стволу черные пятна. А листочки, знаешь, такие мелкие, треугольные, и по краям – зазубрины.
–Как у пилы?
–Да, так примерно, только помельче.
–Не могу даже представить…– уважительно произнес Саня.
–Береза – символ России. Ты обязательно увидишь ее.
–Ты правда думаешь, я смогу приехать к вам?
Он спрашивал об этом в сотый раз! Значит, очень хотел приехать!
–А почему же нет?
–Это очень дорого.
–Нет ничего невозможного,– сказала я по-взрослому,– я устрою так, что ты приедешь!– Я сразу вспомнила про папу, конечно. Что именно он в этом деле поможет.
Мы помолчали.
А потом мы шли по берегу на срезе волн, где легко было идти босиком, где ноги не проваливались в песок. Брюки я закатала. Обувь мы оставили под зонтом. Пусть охраняет наши видавшие виды кроссовки. Волны белыми птицами летели к нашим ногам. Задул ветер, и я подняла капюшон толстовки. И тут же почувствовала, как он наполнился ветром.
–Ой, Саня, я, кажется, поняла, как люди изобрели паруса!– Я показала на свой наполненный ветром капюшон.– Ух ты! Суперпотряс!
–Как будто бы трудно догадаться!
–Для первого человека – конечно!– я была убеждена в этом.– Для самого-самого первого… Ты только представь – кто-то впервые догадался поймать ветер в одежду! И сообразил, как сделать парус на лодке! Это был гений! Он изменил мир! Ой, просто суперпотрясно!– я все больше распалялась от своей догадки. Я сделала большой шаг, опередив Саню, и пошла перед ним задом наперед, чтобы различать под звездами его лицо, и чтобы он видел мое.– Да, Саня, это не шутка, он и правда изменил мир,– я все более распалялась,– все стали путешествовать по земному шару, открывать новые земли! Этот кто-то был кто?
–Первый открыватель?
–Да, первооткрыватель! А потом кто-то увидел бревно!
–Что такое – бревно, Дженя?
–Это ствол срубленного дерева. Предположим, пальмы. И он выдумал колесо!
–Тоже перво… открыватель! Гений! А кто-то хотел летать и прыгал с крыш с пальмовыми ветвями, привязав их к рукам!
–Он разбивался!
–Но кто-то снова хотел летать! И снова делал крылья!
–Из чепухи!
–А теперь ракеты, самолеты…
–Дельтаплан!
–А кто-то увидел, как пар поднимает крышку кастрюли…
–И придумал паровоз!..
–А кто-то…
–И все они были гениями!
–Первыми открывателями!
–Первооткрывателями!
–Это было чудо!
–Хо-хо! Еще какое чудо! Очень чудесное чудо!
–Йо-хо-хо!.. 15 человек на сундук мертвеца!– заорала я на весь берег.
–И бочонок рома!– подхватил Саня.
Я в удивлении замолчала. Уставилась на него и спросила:
–Откель знаешь, амиго?
–Дед напевал, когда я был маленький!
–Ой, и мне тоже дедушка пел!
–Так они же в одном классе учились!
–Ой, ничего себе! Наши деды за одной партой сидели! Суперпотряс!