Когда же они наконец нашли замену так не вовремя бросившей их Инне, новый бухгалтер проработала три месяца и тоже уволилась! Давид стал всерьез подозревать происки конкурентов, переманивающих сотрудников, но доказать ничего не мог.
Предложение шведской фирмы оказалось как нельзя более кстати. Кирилл настаивал на том, чтобы модернизировать устаревшее оборудование, и Давид признавал его правоту. И вот теперь Кручинин своими руками рыл себе яму, бросая откровенно похотливые взгляды на Викторию Венесборг и ухмыляясь непонятно чему.
Во время небольшого перерыва Давид не выдержал: схватил шефа под локоть и уволок в соседнюю комнату, пленительно оскалившись юристам и Виктории Венесборг.
— Ты чего?! — возмущенным шепотом рявкнул он. — Кирилл Андреевич, что с тобой творится?
— Что? — Кручинин криво усмехнулся, взгляд его метнулся к двери, из-за которой доносились негромкие голоса.
— То самое! Запал на бабу…, так держи себя в руках до поры до времени! Ты чего уперся в пятнадцать процентов, если говорили о десяти? А?
— Давид, не суетись… Ничего ты не понимаешь.
— Да ну? И чего же я не понимаю?
Разъяренный Давид уставился на шефа и неожиданно увидел, что тот совершенно спокоен. На лице его играла знакомая Давиду волчья ухмылка, означавшая, что Кручинин держит ситуацию в руке вместе со всеми ее участниками и в любую секунду может сжать кулак.
— Я ее сделаю, — почти ласково сказал его шеф.
— Кого?
— Вику. Я — ее — сделаю, — раздельно повторил он. — Не думай, что я ей уступлю.
— Да они…
— Е…ть я их хотел! — перебил его Кручинин, оставаясь спокойным. — Поверь мне, Давид, я их сломаю.
— Хотел, это я вижу, — буркнул Давид, понемногу поддаваясь его уверенности. — Смотри, Кирилл Андреевич, тебе виднее, конечно… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Кручинин ободряюще похлопал его по плечу и открыл дверь. Виктория Венесборг направлялась к нему, и на секунду он подумал, что все-таки перегнул палку…
— Кирилл, есть предложение устроить небольшой перерыв, — улыбнулась она ничего не значащей улыбкой. И, не давая ему вставить и слова, добавила: — Встретимся через два с половиной часа, хорошо?
Кручинин смотрел ей вслед так сосредоточенно, что не сразу услышал звонок телефона. И только увидев высветившийся номер, дернулся и схватил трубку.
— Кирилл? — сказал Банкир суховато-официальным тоном, каким он всегда говорил по телефону. — Как насчет обеда? Я как раз неподалеку, вот, вспомнил о тебе.
— Я со всем моим удовольствием, — немедленно ответил Кирилл.
— Вот и славно. Минут через двадцать подъезжай, покушаем.
Вернувшись в деревню, Бабкин бросил лодку сушиться, а сам, подхватив громыхающие ведра, отправился к колодцу за водой. Сергею было безразлично одобрение владельца развалюхи, в которой ему предстояло провести ближайшее время, но он считал, что мелкая помощь по хозяйству еще никому не вредила. Глядишь, молчаливый Григорий станет разговорчивее.
Мальчишку лет шести-семи — темненького, большеглазого — он увидел на прежнем месте: в куче песка. Куча была вся изрыта ходами, в которых виднелись игрушечные машины.
— Гараж? — серьезно спросил Сергей, кивая на норы.
Мальчик поднял на него глаза и подумал, прежде чем ответить.
— Не-е. Техобслуживание. — Сложное слово он выговорил без запинки, как будто долго тренировался.
— Вот оно что! — Бабкин уважительно присвистнул, и мальчик улыбнулся.
Сергей собирался добавить еще что-то о техобслуживании, но тут из дома напротив вышла женщина, встреченная им несколько часов назад, и направилась в их сторону. Когда она подошла, стало видно, что называть ее женщиной преждевременно: ей было не больше двадцати пяти, и выглядела она девушкой. «Лицо рано повзрослевшего ребенка», — подумал Сергей, разглядывая ее.
Длинные черные волосы, прямые и очень густые, были собраны в косу. Кожа незагорелая, глаза темные, чуть опухшие, словно у нее бессонница, а губы бледные, как у русалки. Лицо серьезное, неулыбчивое. «Пожалуй, неулыбчивое — слабо сказано… Мрачная девица». Мешковатое серое платье придавало ей сходство с монахиней, но Сергей не мог не признать, что она красива — своеобразной диковатой красотой, непричесанной, природной, без ухищрений и вмешательств. Впрочем, ему никогда не нравился такой типаж.
Девушка подошла с враждебным видом, и парнишка притих, уткнулся в свои машинки. Бабкин ощутил, что, пожалуй, тоже был бы не прочь зарыться в песок. На секунду ему показалось, что девица собирается сказать грубость, но она лишь сухо поздоровалась и обернулась к парнишке:
— Матвей, тебе пора домой. Обедать пойдем.
— Мам, я еще хочу погулять! — заныл было тот, но одного взгляда на мать ему хватило, чтобы понять: сейчас лучше не спорить. С недовольным видом Матвей принялся вынимать машинки из песочных укрытий.
Отвлекая ее внимание от парнишки, Бабкин представился и доложил, что приехал в Голицыно порыбачить. Под испытующим взглядом ему было не по себе. Он не ожидал ответа, но до него все же снизошли.
— Меня зовут Татьяна, — суховато сказала мать Матвея. — Вряд ли вам понравится в Голицыне. Рыбачить здесь негде, местные этим и не занимаются.
Бабкин глубокомысленно заметил, что местные много чем не занимаются, и на этом счел за лучшее попрощаться. Было очевидно, что вступать в разговор с целью выведать что-нибудь у этой замкнутой, холодной особы с настороженным взглядом бессмысленно. Но напоследок он не удержался и бросил пробный камень:
— Лет семь-восемь назад мои друзья приезжали сюда на рыбалку, — сказал он. — Двое. Может, вы их помните?
Татьяна подняла на него глаза и отрицательно качнула головой. Затем молча схватила мальчика за руку, вытащила из песочницы и поволокла за собой, не дав забрать игрушки. Тот даже не хныкал — видимо, привык к неласковому обращению.
Пожав плечами, Сергей поднял ведра и отправился к колодцу.
А Татьяна втащила Матвея в калитку, захлопнула ее и перевела дыхание. Хотела приказать сыну, чтобы шел домой, посмотрел, как там Алеша, но почувствовала, что не может выдавить из себя и слова.
Встреченный ею мужчина не был рыбаком, это она поняла сразу. Крупный, крепкого телосложения, с коротко стриженными темными волосами и мрачноватым лицом, он скорее походил на охотника, собравшегося охотиться на крупного хищного зверя. Но крупных хищных зверей вокруг Голицына уже давно не водилось.
Она не выдержала и обернулась, чтобы посмотреть: стоит приезжий возле колодца или уже вернулся к Григорию… И наткнулась взглядом на Данилу Прохорова, курившего возле дома напротив.
Сейчас он был еще больше похож на пирата, чем в их последнюю встречу. Лицо хищное, с яркими блестящими глазами — жадными, ощупывающими, раздевающими… Несколько секунд они смотрели друг на друга, и Татьяна ощутила, что в груди похолодело. Значит, он не просто так спрашивал Матвея о том, когда они собираются в Голицыно… Он все-таки решил приехать — зная, что они будут здесь…
Она отступила назад и скрылась в тени сарая.
Данила Прохоров затянулся в последний раз, глядя ей вслед, и вразвалочку двинулся к дому Григория. «Семь лет… Семь лет…» Он не был в Голицыне семь лет — так, наезжал изредка, но почти всегда зимой, и понятия не имел о том, что с Татьяной и где она, пока соседка не сболтнула случайно, что Танька воспитывает своего мальчишку одна, безотцовщиной. Прохоров тогда даже испугал старую курицу — кинулся к ней, затряс за плечи, не веря тому, что услышал. Но все оказалось правдой, в чем он быстро убедился, узнав Танькин адрес и на следующий же вечер приехав к ней в Москву. Их было теперь двое: она и ее мальчонка, серьезный не по возрасту.
«Матвей. Матюша».
Приезжего не было видно, зато хозяин оказался на крыльце — сидел, теребя в руках прохудившийся сапог. При виде гостя вскочил, шагнул к калитке:
— Данила! Здорово! Заходи…
И сверкнул обрадованно золотым зубом.
Первые пять минут разговор шел обычный: о делах, о знакомых и о том, что дорога на Голицыно совсем пришла в негодность… Потом Григорий давал Прохорову советы о том, как вести бизнес, Данила соглашался, ухмыляясь, и каждый понимал, что для другого его слова — пустой звук. Но традицию нужно было соблюдать. И наконец перешли к теме, которая интересовала Данилу.
— Что за приезжий-то у тебя остановился, Гриш? — спросил он, не понижая голоса.
Прохоров видел, как смотрела на этого мужика Татьяна, и при мысли о том, что сюда за ней приехал любовник, внутри у него все вскипало от бешенства.
— Москвич какой-то. Рыбачить будет. Только сегодня приехал.
— Надолго?
— Сам не знает. Говорит, дней на пять.
Данила кивнул. Дней на пять — значит, не любовник.
— И где он рыбачить собрался? — презрительно спросил Прохоров, потеряв интерес к разговору и намереваясь сворачивать его.
— Уже рыбачил. На острове. Правда, улова я у него что-то не видел. — Григорий хохотнул и подобострастно посмотрел на Прохорова, ожидая встречного смешка.
Но вопреки его ожиданию тот не рассмеялся.
— На острове? — недоверчиво протянул Данила. — Шутишь? Туда лет семь никто не приезжал… Что там делать?
— Ну, приезжал не приезжал, а теперь приехал. А что там делать — это ты у постояльца моего спроси.
— А с чем он рыбачить-то ездил? — как можно небрежнее поинтересовался Прохоров, надеясь на то, что ответ развеет охвативший его страх.
— Со спиннингом! — старик визгливо рассмеялся. — Во дурак-то, Данил, а! Одно слово — москвич!
Прохоров покивал, согласился, что приезжий и впрямь дурак, и попрощался с Григорием. Он шел к своему дому, не замечая ни жары, ни слепней, вившихся над головой, ни пары темных глаз, наблюдавших за ним из-за занавески…
Он прекрасно знал о том, что рыбалка на острове никудышная. Клева можно было ожидать в одном-единственном месте: с дальней стороны, там, где берег резко изгибался буквой С, и в заводи, закрытой ивами от бурного течения Куреши, водились щуки и жирные караси.