И Тая радовалась, все у нас было хорошо. Вроде бы. Наводили уют, в который раз обживаясь в нашей комнате у рыбака Есвана, у нашего папы и его, ставшей уже родной нам, семьи. В деревне, которую мы звали наше Макондо. С океаном в окне и под ухом, невероятным рыбным рынком и сказочным флотом. И время от времени заговаривали о том, что вот бы остаться здесь навсегда, лучшего места, пожалуй, и не найти. Разве что джунглей тут нет, и это останавливало, по крайней мере меня. А она все больше роднилась с этим местом, говоря: наш дом. По утрам, когда я еще спал, любила ходить на рыбный рынок в гавань, называемую здесь бандер, – в ослепительную толчею женщин, баркасов, белых быков с красноколесными повозками, диковинных рыб, чаек, цапель, садилась в стороне, взяв масала-чай, и смотрела, вернее, просто жила, растворяясь во всем этом. Возвращалась, прихватив по пути для нас парочку вадапау – булочек с острой овощной котлеткой. А я уже сидел на нашей веранде с милой балюстрадой над океаном, пил свежесваренный в турочке кофе. И такая легкая, озорная она взбегала по лестнице на веранду, обними же ее, обними… Но нет, пью кофе, глядя в океан на кивающий вдали кораблик. А она рядом, и тоже делает вид, что занята по хозяйству.
А потом мы возьмем рикшу и через час будем в Даполи, она пойдет за покупками и просто пошататься по городку, а я к Амиту, частному стоматологу. Три с половиной часа на неуследимой скорости будет длиться процедура под местным наркозом: вырван зуб, разрезана десна, пробуравлена челюстная кость, а затем наращена, вставлены сваи под импланты – две в один присест, одна из них в свежую лунку вырванного зуба. Не то что боль – вообще ничего не почувствую, даже вздремну. И уже в дверях скажет, чтобы я приехал завтра – мост ставить рядом с имплантами. То есть в хлам разворотить челюсть, ввинтить в кость шурупы, а наутро мосты наводить. Но это была еще разминка, несколько дней спустя я лицезрел настоящего махатму, пришедшего ставить импланты, этот сеанс они проводили в четыре руки. Что сказать. Я видел в деле немецких мастеров, видел американских, не говоря о наших. О непостижимые индусы! И где – в провинциальном городке. В прошлом году, когда я сказал Амиту, что скоро уезжаю, он дал мне пинцет и нарисовал швы, которые наложил у дальнего зуба, мол, чтобы я снял их через неделю. Там три узелка, говорит, подденешь пинцетом и маленькими ножницами – чик-чик… Ну и от острой пищи, говорит, пока воздержись… нашей. И смеется. Вышел во дворик, Тая уже ждет, вернулись к вечеру с мешками всякой хозяйской утвари и отходящим наркозом.
Несколько дней спустя, в Даполи, что-то нам нужно было срочно распечатать, а негде, зашли на территорию сельхозакадемии, чуть ни главной в Индии, но приютившейся почему-то в этом маленьком городке, долго искали в разных корпусах, наконец спустились в какой-то подвал, где в пустынном компьютерном зале сидел одинокий парень, попросили его помочь, а он в ответ начал громоздить семиполенную телегу о сложностях этого пути, ведущего к особому разрешению ректора. А по-другому – никак, нет и нет, повторял он. При том что компьютер и принтер стояли перед ним. Дождавшись последних звуков, говорю ему: нет тебя. И матери с отцом у тебя нет, и детей не будет. Знаешь почему? Потому что Бог перед сотворением мира сказал: нет, никак. Но, к счастью, он сказал: да. Да – в начале жизни, вопреки всем «нет» и «никак». А ты что положил в ее начало? И кто ты после этого – индус? Нет у тебя здесь ни родины, ни земли. Бедолага стоял, совершенно оглушенный этим сообщением. Таким его и оставили. Блуждали по корпусам, наконец попали к ректору, он вызвал декана, входит тот самый парень. Вот, говорит, знакомьтесь, он вам поможет.
А потом приехали гости, мы купили на рынке двухметровую рыбу-парусник, взвалили на плечо и понесли. Внутри она выстелена воздушной подушкой, похожей на пузырчатую полиэтиленовую пленку для перевозки стекла. А над спиной – парус. В брюхе у нее был кальмар. Непонятно, зачем ей такая чудовищно избыточная скорость под водой и зачем ей меч. Перворыба мифологий. На местном языке маратхи она зовется тáрмаса. Была уха в чане со свастикой и жаренные на ореховом масле ломти. А на другой день – о, истома погребенных под лангустами, и тигровые креветки, не помещавшиеся по одной на большую сковороду, и нежнейшие морские угри на углях в руинах форта с лунной дорожкой океана. Праздновали с друзьями Дивали – победу Света над Тьмой.
Когда приезжают гости, она действительно хочет помочь, и все у нас ладится в одно касанье – и рыбные пиры на веранде у океана, и походы-поездки, и все чудеса событий. И в то же время я совершенно издерган этим ее… как бы мягче сказать… участливым шансоном. И другой музыке тут уже нет места. И растет раздражение. А со стороны глядя – прям светимся, особенно, когда обнимемся.
В соседней деревне, в нескольких километрах от побережья, стоит храм с могучей молчаливой энергией. Тысячелетний. Стоит в стороне, все идут в другой, где брамины побойчее и путь живописней. А этот, редчайший, тих. По фасаду на уровне земли он опоясан фризом с танцующими гандхарвами – мифическими музыкантами, полубогами-полулюдьми, падкими, помимо своих танцовщиц-апсар, до человечьих женщин. Эти небожители почти не видны, заросшие кустами и травой. Такой же орнаментальный фриз внутри храма – со слонами и тиграми вперемеж с людьми. На подворье лежат вросшие в землю фигуры богов – большие и малые, расколотые и целые. Мы в шутку спросили брамина, можно ли взять что-нибудь на память. Он всерьез ответил: что хотите, хоть все. Бог – в тебе, а не в этих стенах и сводах, которые можно заменить, как прохудившийся горшок в хозяйстве.
Да, только боги у нас с ней разные. Разные? И задумался. Ничего о ней не сказать с ясностью. После первой Индии вернулась в Севилью свою любимую, и, говорит, не могу ни жить, ни глядеть, ни дышать, все какое-то опереточное после Индии. Но уже вскоре снова любимое – и город, и люди, и жизнь, чтобы дотанцевать ее под апельсиновыми деревьями и немножко догрустить, но это потом, как она говорит – может быть, к старости. И без меня, похоже.
А пока плывем на лодке к острову Суварнадурга, он в полумиле от берега и виден в дымке с нашей веранды. Форт на нем вырос в одиннадцатом веке, а в семнадцатом его захватил и перестроил король Шиваджи. Называли этот остров Золотое перо в шапке королевства. А теперь он в чудесном забвении: руины, необитаем, только небольшое стадо бог весть откуда взявшихся коз. Есть поверье, что это души тех, кто искал там сокровища короля. Козы и колония летучих лисиц, этих сладострастных демонов-веганов с размахом крыльев до полутора метров. Питаются они фруктовыми плодами, цветами и нектаром. И морской водой, которую пьют, когда не хватает минеральных солей. Эхолокацией обычно не пользуются, предпочитая зрение. Как если бы мы, имея крылья, не пользовались ими, предпочитая ноги. Живут колониями до нескольких сотен на одном дереве и, улетая, возвращаются на него же – всю жизнь. Любовную мистерию самец начинает с куннилингуса, им и заканчивает, а между – оплодотворяет. Ученые в недоумении по поводу последнего этапа, поскольку, вылизывая самку, он сильно рискует вылизать своих наследников. То есть страсть, чтобы не сказать – любовь и нежность, оказывается сильнее природного инстинкта.
У входа в форт – барельеф с Хануманом, попирающим ногой демона Равану, а на земле валяется обломок Нанди. Зацветшие зеленые пруды, руины. То возникающее, то исчезающее стадо коз. И два золотоглазых султана – черный и бежевый. Черный порой выходит на скальный мыс, обращенный к пустынному океану, и стоит недвижно, осыпаемый брызгами волн, глядя в даль. А мы спускались на лоскут песчаного пляжа, ложились у воды, трогали, перебирали друг друга. Как мифическая змея амфисбена, у которой вторая голова на хвосте. Змеились, не сходя с места. А на камне перелистывался на ветру Беккет, взятый с собой в эту поездку, так и не читанный.
А потом отправились в поднебесную резиденцию короля Шиваджи. Который воздвиг около пятисот фортов на неприступных вершинах гор Декана. Главный, избранный им столицей, – Райгад. В прошлом году мы туда поднимались с ватагой индусов, празднуя День короля. В этот день миллионы его приверженцев бегут с факелами, флагами и барабанами по всем дорогам Махараштры, восходя в небо. Памятники этому народному кумиру стоят повсюду, изображения его в домашних алтарях – рядом с Шивой. Руины форта грандиозны, виды на ущелья и пропасти – тоже. Один из утесов называется Так-Мак – место казни, оттуда сбрасывали живьем в мешке. Рыночные ряды длиной в улицу сделаны так, чтобы всадник мог совершать покупки, не сходя с лошади. Шесть спален императрицы, каждая площадью с кремлевский зал, были оснащены туалетами и ванными. Склеп короля стоит рядом с могилой и памятником его любимой собаке.
Вернулись, ночью был шторм, брызги взметались над опорной стеной и залетали в окно. А наутро увидели с веранды тонкое, ростом с человека, голубое свеченье во дворе. Это пришла невеста пригласить нас на свадьбу. Склонилась передо мной, коснувшись ладонями моих ступней, затем перед Таей. Февраль, самое время свадеб, когда они прокатываются по всей стране, накрывая ее. Накрывало и нас в нашем Харнай. Свадебная мелодия и этот древний танец со вскидыванием рук и поворотом тела с наклоном вокруг оси были так заразительны, что мы, казалось, даже просыпались с этим поворотом и сходились, вскидывая руки. Океан по ночам светился, из ближней деревни Панчпандари, горевшей огнями за заливом, доносился несмолкаемый бой барабанов, а наутро на крыльце уже дежурили посланцы других молодоженов, чтобы мы хоть на часок стали гостями и у них. А выглядит это так. Свадебная процессия длиной в полкилометра движется в течение трех дней, описывая круги по деревне, уходя по дороге в соседние, встречаясь с другими свадьбами и не вполне возвращаясь. Наряженные жених и невеста сидят на лошади, которую ведут под уздцы родные и близкие. Впереди несколько человек тянут за собой на веревках генератор с протянутыми от него проводами к светильникам, которые несут в руках и на головах светоносцы, за ними движется помост на колесах, где сидят музыканты, дуют в трубы и дубасят в барабаны, за ними движется пляшущая процессия, за которой – лошадь с молодоженами, за которыми… И так – от горизонта до горизонта – все три дня и ночи, которые переходят в следующие свадьбы.