Рядом с отелем площадь, то есть чок, развязка дорог, посреди нее три высоченные грации стоят спиной к спине, в металле исполнены, стоят в серьгах, цветах и украшеньях. Так и называется – площадь племен. За ней – госпиталь. Недели на две, наверно, останусь с этими грациями, а потом на север – в заповедник Бор, доснять фильм о нильгау.
Вышел пройтись по городку, нравится мне тут, отлично поел в местной столовке у мусульман, в дружеской толкотне, где было, наверно, две трети индусов. Старик-разносчик с крашенной хной бородой поверх белого халата и ведром плова в руке то и дело норовил подсыпать мне добавки, подходя из-за спины.
Бродил по рынку, снимая и комментируя на ходу, кажется, неплохой сюжет получился, живой, пестрый, в разговорах с продавцами, смехом и множеством жанровых эпизодов.
Иду дальше, просто глазея по сторонам, минут через двадцать городок кончился, полупустынная площадь, пару чайханщиков, несколько дхаб, крепостная стена, за ней храм Дантешвари – главной богини края лесных людей, за ним – ухоженный парк, в нем ни души, только кто-то вдали поливает растения, в глубине парка проступает дворец, за ним, похоже, конец мира.
Дворец приземистый, в два этажа, но большой, барочный, голубое и белое. Фасады в строительных работах, несколько припаркованных машин. У ворот шлагбаум, из будки окликает охранник с автоматом, на лице повязан платок. Думаю, дальше нельзя, но нет, пропускает, только просит отметиться в гостевой книге. Пишу: Мюнхен, а улицу почему-то Горького, ах да, отец когда-то жил в Киеве на этой улице. Подхожу к крыльцу, сквозь дверной проем в глубине холла светится необычное лицо человека с длинными черными волосами и сильным болевым взглядом: погрудный портрет, окаймленный иллюминацией и свежими цветами, перед ним три царских кресла, красный бархат с позолотой, на них тоже цветы. Полутьма и тишь. На стенах – дагеротипы начала прошлого века – видимо, портреты королевской семьи, но я ничего толком не успел почитать ни о городке, ни об этом дворце. Перехожу от портрета к портрету. Чувство, что они не только живые и смотрят, но и передают меня взглядом от одного к другому, скашивая глаза. И вдруг чувствую – кто-то дышит мне в спину. Оборачиваюсь: я и не услышал, как он подошел – невысокий человек ученого вида, и тихо начинает беседу. Мы оба босы, стоим в этой полутьме, как два призрака. Спрашивает, кто я, откуда, и затем: так вы, значит, намерены встретиться с королем? Он как раз здесь, сейчас я ему доложу. И исчезает.
Какой король? Какая встреча? Что значит «намерен»? Царство Бастар, племена, король, боже мой… А со стен не сводят глаз с меня члены царской семьи, ждут, прислушиваются. Да, говорит он, вернувшись, аудиенция у вас через пятнадцать минут, хотите чаю?
И вот за мной приходят и препровождают в приемную залу. Стены в картинах, темная резная мебель, золото, вишневый бархат, статуэтки, кубки, изысканные изделия по металлу, сказочные фигуры в рост человека, видно, исполненные той кастой из здешних племен, о которой так много слышал, но времена в зале смешаны, рядом современное, стильное, большой низкий стол с роскошными белыми креслами, на одном из них сидит молодой, лет тридцати человек светского вида, в маренговой курте и светлых шароварах, на ногах – черные туфли без задника. Коротко стрижен, трехдневная щетина. Над ним сбоку склонился уже знакомый мне ученый секретарь, что-то записывает за ним в блокнот, откланивается, мы остаемся вдвоем.
Встает, жмем руки друг другу, знакомимся. Очень приветлив, беглый английский, сразу становится как-то по-домашнему легко, с полуслова. Спросил его, можно ли записать наш разговор на видео? Устанавливаю камеру напротив нас на столе, оборачиваюсь к нему: видно ли ему себя на дисплее камеры? Да, говорит, можно чуть влево повернуть, если вы будете сидеть рядом – вот на этом диване. Сажусь, оба вглядываемся в дисплей, наклоняемся влево, вправо, пригибаемся, выпрямляемся, я то и дело возвращаюсь к камере, поправляю, снова сажусь, переглядываемся. Одновременно вижу все это как бы со стороны: дворец, зала, король аборигенов и русский писатель, исполняющие какой-то брачный журавлиный танец, начало встречи.
Сидим, беседуем, пьем чай, а до меня все еще никак не доходит, что передо мной самый что ни на есть король. Поначалу от неожиданности так и спросил его: то есть вы в полном смысле являетесь королем? Да, улыбнулся он, в полном, но в некотором смысле – по нынешним законам республики – без королевства. И как же вас величать, как обращаются к вам во дворце? Махараджи? Да, сказал он, можно и так.
Потом я понял, чей портрет в иллюминации стоял у входа. Это был его отец, великий король Бхарат Чандра Бхани Део. Бхарат – Индия, Чандра – луна, по ее календарю движется духовная жизнь, а Део – дэва, бог, король. Он был убит в возрасте сорока восьми лет в девяносто шестом году, когда нынешнему королю Камалу Чандра Бхани Део, было двенадцать. Убит полицией при содействии армии, ворвавшейся во дворец. Убит, поскольку отстаивал права своего народа, то есть лесных племен. История темная, и я собирался вернуться к ней в нашу следующую встречу.
В начале коснулись биографии царства. Исток его не очень отчетлив, ближе к нам по времени проглядывает династия царей Чалукья, еще ближе – великое королевство Какатийя, откуда в эти края около тысячи лет назад прибыл брат какатийского короля и надел на шею здешнему королю васту, то есть шарфик, символизировавший помазание, а васта преобразовалось в Бастар. В те времена королевство занимало территорию, примерно соотносимую с Англией, теперь чуть меньше, населяют его так называемые племена, адиваси, то есть исконные коренные жители, в разной мере не очень интегрированные в социальную жизнь страны сообщества со своей мифологией, обрядами, языком или диалектом. Находятся они вне системы варн и никак не соотносятся с кастой неприкасаемых. В Индии около ста миллионов адиваси, принадлежащих к тысяче различных племен. В каких-то штатах они достигают девяноста процентов населения, как в Нагаленде, например, или большей половины, как здесь, на юге Чаттисгарха, недавно отделившегося от штата Мадхья-Прадеш. Живя в одном лесу, в паре десятков километров друг от друга, племена говорят на своем языке или диалекте, не всегда понятном другому племени. Спросил короля, какими языками он владеет. Может говорить на шести языках племен и на нескольких индийских, как хинди или телугу, а еще есть отдельный язык королевской семьи, на котором всю эту тысячу лет говорили во дворце между собой. И продемонстрировал по моей просьбе. Близок ли этот язык к какому-либо из местных? Нет, говорит, ближе к санскриту, но самостоятельный. С кем же, подумал я, он говорит на нем? Может быть, со своей младшей сестрой, живущей в этом же дворце? Наследников пока у них нет, сестра не замужем, он тоже не женат. Сколько же королевских семей сейчас в Индии? Около четырехсот, говорит.
Дальше становилось все интересней. Мы знаем немало историй с королевствами, но так чтобы на протяжении веков каждый восходящий на трон король ровнял с землей несколько своих дворцов и дарил землю лесным племенам, такого я не припомню. А они это делали. Каждый. И этот, сидящий напротив меня. Сейчас у него осталось два дворца, в этом – около трехсот комнат, он и сестра занимают всего несколько из них, остальные пустуют. Во флигеле второго дворца у него находится большая коллекция ретро автомобилей. Когда-то в юности, говорит, выезжал на роллс-ройсе, теперь на обычной ездит. Но есть и два слона. И частный парк самолетов. Летает по миру, видится с королями, президентами, с Тэтчер, например, а недавно у себя Нарендру Моди принимал. Родился в Гуджарате, учился в колледже в Джайпуре, потом в университете в Бангалоре, потом еще в двух университетах в Англии. Сейчас он один из самых молодых в партии BJP, той, где и премьер-министр. Вдруг коснулись охоты, во дворце у него много трофеев. Но она ведь, говорю, давно запрещена в Индии? Да, это в юности было, в Африке, а перед тем в Южной Америке охотился на ягуара, но тогда совсем мальчишкой был, слуга-шудра заряжал ему тяжелый пистоль. А в детстве у него жили два тигренка во дворце, но теперь это все позади. Рассказал ему пару историй о моих похождениях в джунглях. Хорошо нам, похоже. Он увлекается в разговоре, одна рука гуляет в воздухе, пританцовывая, другая смирная, ногу на ногу забросил и покачивает в такт, а я на диванчике, развернут к нему вполоборота, голова на скрещенных руках, лежащих на высоком боковом валике, то есть полулежу лицом к нему.
Разговор все длится, а камера давно уже отключилась, там лимит тридцать минут, о котором я и забыл, как и он о назначенных у него встречах, так мы еще проговорили около часа, жаль, что не записалось, разве вспомнишь потом – это Индия, память подчиняется ей, растворяясь в потоке. Разве что, какие-то повороты, пятна. Вослед разговору о временах Ашоки и о войнах, в которых участвовало королевство, заговорили о богине Дантешвари, но прежде о войнах: никто не мог покорить это королевство, правда, не очень-то и пробовали: эти гордые и независимые люди не имели никакого интереса ни к чему, что лежало за границей их леса. Да и брать у них было особо нечего. В общем-то, во многом так оно и осталось, маоисты партизанят в лесах, пытаясь склонить их на свою сторону, и индийская армия с ее лесными гарнизонами, пытаясь противостоять маоистам, старается расположить к себе племена, а они – ни там, ни там, живут своей жизнью, сколько ее осталось – бог весть. Занимаются ремеслами – изделиями по дереву, глине или по металлу – так называемый bell-metal, отливая фантастические фигуры по почти утраченной методике, первые такие изделия находили еще в долине Инда – в Мохенджо-Даро. А Дантешвари главная богиня всех племен здешних. Не имеет ли она какое-то отношение к Дурге, спрашиваю. Да, говорит, но изначально – к Шакти, а впрямую – к Сати. Слушаю его и подспудно прокручиваю: той что сожгла себя, а Шива метался по небу, прижав ее к своей груди, и боги не знали, как унять это светопреставление, и тогда Вишну влет расчленил ее тело в объятьях Шивы, и оно пало на землю, и поднялись сады Бхарата, того края, который мы зовем Индией, взошедшей на этой д