Квартира большая, и потолки высокие, три комнаты, все понты, и присутствия женщины не видно. Имеется фотография дамочки в траурной рамке. Он сразу предлагает мне выпить, и у него находится даже белое вино, которое я по жизни предпочитаю, довольно неплохое, пино гриджио из Венето, и я же не автомат и не спецагент, мне тоже требуется расслабиться и настроиться. А он наливает себе виски, включает музыку, приглушенный свет и начинает заливаться соловьем, и я замечаю, что, несмотря на его годы, у него возникает эрекция. Вряд ли непосредственно на меня, я еще даже не разделась и ни сантиметра своего роскошного тела не заголила, разве что коленки видны, не прикрытые юбчонкой, а на саму ситуацию: ночь и прекрасная незнакомка в его квартире.
И чтобы все ускорить и нас сблизить, я говорю, сразу на «ты»:
— Налей-ка виски и мне — пожалуйста, со льдом.
Он приносит мне стакан, подает и сразу начинает лапать, но я отстраняюсь и смеюсь:
— Дай хоть допить сначала, медведь!
И это плюс-минус первый, наверно, раз (не считая нескольких случаев пьяной отключки или мерзкого насилия), когда я ложусь с мужчиной не потому, что он мне нравится и/или мне любопытно с ним быть, а потому, что мне нужно с ним возлечь — для каких-то своих целей. Однако, невзирая на то что мне он нисколько не люб, я от его неловких телодвижений получаю подобие удовлетворения. Наша одежда разбросана, большая кровать даже не расстелена. Но для моих целей этого мало, поэтому я отправляю его — большого, грузного, полуседого — в ванную и шепчу:
— Я хочу еще, ты только виагру не пей, со мной у тебя и безо всякой виагры все получится.
И я следом за ним иду в ванную и сама принимаю душ — а он ждет меня голый в кровати. А потом я раскочегариваю его и утомляю настолько, что он засыпает — мертвецки, как колода, едва успев опростаться.
Того мне только и надо, и я осматриваю и изучаю всю квартиру, высматривая и вынюхивая, что мне может быть полезным. Аптечка, ящики стола, фотографии, телефон, компьютер, нисколько не запароленный — очень многое мне про объект становится ясно. Я кое-что прихватываю у него, и это не деньги и не драгоценности. Не знаю, заметит ли он исчезновение и свяжет ли его со мной? Не важно, даже если обнаружит пропажу, всегда можно отбрехаться: «Ты что, дурак? Зачем мне?!» Потом у меня мелькает мысль написать ему записку, но я одергиваю себя: «Ты что, идиотка — такая улика, оставить собственный уникальный почерк!» — и ограничиваюсь тем, что треплю его, спящего, по пегим волосам. Он храпит самозабвенно — да, радость ему привалила. Напоследок.
Хотя и не в самый последний раз.
Конечно, мои отпечатки и ДНК в квартире остаются, да и глупо было бы пытаться от них избавиться. Что мне, прикажете сексом в огромном презервативе, на все тело, заниматься? Однако ни пальчиков моих, ни генетических меток ни в каких базах нет, а кроме того, вряд ли меня полиция будет искать — а даже если, при самом паршивом раскладе, станет, то вряд ли успеет.
Я одеваюсь, тихонечко выхожу из квартиры. Около двух ночи, и на дворе никого. Лифт я вызываю с другого этажа, чтоб соседи в глазок не рассматривали. Такси — тоже, только отойдя на три квартала от его дома и с «левого» телефона, на меня не зарегенного.
А когда, уже под утро, приезжаю к себе домой, с того же самого левого номера посылаю ему на телефон короткую эсэмэску: «Прекрасная ночь!» — и добавляю: «Хочу ЕЩЕ!» Пусть старичок на прощание порадуется.
Я нисколько не сомневаюсь, что сразу же, как проснется и прочитает, он позвонит — а вы, я обращаюсь к мужчинам, насколько быстро набрали бы мой номер после подобного сообщения?! Как-то мне кажется, что через семь секунд.
И, конечно же, когда я просыпаюсь на следующий день, уже сильно за полдень, вижу на своей левой трубке пять пропущенных вызовов от него.
С работы я уволилась, сбережений мне пока хватает. И хватит до конца.
Но все равно, хотя я не была ничем особо занята, я не бросилась немедленно в объятия Порецкого. Во-первых, мужик, чтобы дойти до готовности, должен, как хорошее горячее блюдо, потомиться на медленном огне: как утка конфи, или куриный бульон, или хаш. Вдобавок наша следующая встреча обещала стать последней, и я сама хотела перед ней настроиться, подготовиться, постараться предусмотреть всё и ничего не забыть. А потом, не свет клином сошелся на задании, что мне выпало. У меня была еще и собственная жизнь — включая напряженную и временами бурную личную.
Мне с колледжа не привыкать встречаться с двумя-тремя-четырьмя одновременно. Мой личный рекорд — восемь свиданий за одни длинные выходные, восемь! Конечно, не в Торжке и даже не в Твери, в маленьких городах чихнешь — тебе из дома напротив «Будь здоров» прилетит. Но в бурнокипящей столице жить двойной, тройной жизнью, врать, лукавить, изворачиваться — в этом же дополнительный драйв, адреналин, наслаждение! Даже Филя, мой режиссер несостоявшийся, меня учил кокетничать по телефону с другим в то самое время, когда он в меня проникает — чрезвычайно это и меня, и его возбуждало и вдохновляло, словно «амур де труа».
А у меня в июне как раз начинался роман с Андреем, и тот, богач и звезда, оказался одним из тех немногих, к кому меня влекла не только плоть, но и нечто еще. Он третьим моим таким был — после Родьки и Фили, по которым я реально некогда обмирала. Жаль только, что женатый — сколько бы он сам ни пел, что с супругой они давно живут в открытом браке и их ничто не связывает, кроме былых воспоминаний. Да, Андрюшка был реально мужчина мечты: умный, четкий, резкий, стройный, высокий, накачанный. Богатый. Постарше меня, под пятьдесят, с подрощенными детьми. Ах, какой бы мы с ним были парой!.. Поэтому он у меня был в приоритете, и я все свои дела бросала и прочих претендентов задвигала, когда светила возможность с ним встретиться. А мысль о том, что роман наш недолговечен, придавала каждой нашей встрече особую остроту.
Порецкий просил о втором свидании уже в четверг, но я настояла на пятнице — как раз выходные наступают, на работе его долго не хватятся, а чем позже к месту преступления придут правоохранители, тем меньше следов остается, это закон.
Однако камера под козырьком его подъезда меня реально волновала. Поэтому я категорически отклонила предложение сходить куда-нибудь вместе, поужинать.
— Что мы с тобой, — проворковала я, — будем, как дети, по забегаловкам бегать! Мне и дома у тебя очень комфортно было.
— Тогда, — пообещал Игорек, — я что-нибудь приготовлю.
Знаю я эти ужины по-мужчински! Что-то обязательно пригорит или убежит, пока он будет вокруг плиты скакать. Вдобавок ужин на плите — сильнейшая улика: вряд ли суицидник станет для самого себя вкусненькое готовить.
— Нет-нет, — возразила я, — не надо ни в коем случае ни с каким съестным возиться. Сытое брюхо, как известно, к любови глухо. Ты лучше хорошего шампанского прикупи.
Я надеялась, что так он и поступит. А сама взялась за подготовку нашего томного вечера. И если в первый раз я, чтобы сбить с толку видеокамеру, изображала из себя хулиганку, девочку в стиле апаш: клетчатое кепи, очки вполлица с простыми стеклами, плиссированная юбочка выше колен, высокие сапоги, то для второго (и последнего) свидания я примерила другой имидж. А именно: очки на сей раз были маленькие, наглухо зачерненные, ленноновские, плюс — блондинистый парик с кудрями до плеч, белое платье на пуговицах — наподобие тех, в которых в косметических салонах расхаживают сотрудницы; картину довершали белые же чулочки и кроссовки. И большая белая сумка, которая пригодится мне для эвакуации — на ней, для завершения образа, так и просилось вывести красный крестик. Можно даже будет с Порецким поиграть в доктора. А потом окажется, что я — это доктор смерть.
Да! Меня возбуждала сама ситуация. Адреналин прямо-таки бушевал в крови. Только бы не забыться, не потерять контроль над собой, не наделать ошибок.
К нашему пятничному свиданию Порецкий почти выполнил мои указания. Почти — потому что он все-таки приготовил для меня горячее блюдо: куриные сердечки, тушенные в сметане. Подумать только, сердечки! Чем он хотел меня удивить — субпродуктами? И шампанского тоже закупил с перебором: шесть бутылок «Дома Периньона», надо же.
От сердечек я решительно отказалась, а он молвил:
— А я поем, очень, — сказал, — это блюдо люблю, еще с детства, мамочка стряпала — а жена покойная его терпеть не могла и меня не кормила — а как я один остался, так на субпродуктах отвязываюсь.
— Ладно, ешь, раз любишь — почему бы не побаловать себя, тем более напоследок. И шампанского мы выпили — чинно, не спеша, с тостами. Потом он овладел мною прямо в гостиной, на диване, а после — на то и был расчет! — отяжеленный сексом, сердечками и шампанским, уснул.
Пока он почивал, я как следует подготовилась. Для начала помыла всю посуду — кроме бокалов, они мне еще пригодятся, и спрятала сковородку с дурацкими сердечками в холодильник. Ничто не должно свидетельствовать, что у него тут были гости. Потом я наполнила ванную теплой водой и принесла туда свечи. А потом — главное! — перелила в его бокал из-под шампанского приготовленный мной заранее раствор. Раствор был произведен, что называется, из сырья заказчика — в свой предыдущий визит, когда Порецкий заснул, я прошерстила не только его телефон и комп, но и аптечку. В лекарствах я, слава богу, разбираюсь — а у клиента оказался в заначке целый клад антидепрессантов: амитриптилин, прозак, миртазепин. Для передозняка трициклики и тетрацикли-ки — милое дело: сонливость, угнетение дыхания, кома, смерть. Вопрос заключался в дозах — я с запасом взяла таблеток сорок. И еще дома проделала нелегкий и кропотливый труд: обычно таблетки антидепрессантов снабжены горькой оболочкой именно для того, чтобы ими тяжело было травить(ся). Поэтому я очистила ядрышки таблеток, словно орешки от шелухи, от этой ужасной на вкус оболочки. Разведенную заранее дозу я на квартире Порецкого вылила в бокал клиента и долила сверху шампанским — нет, я бокала не касалась. Потом пошла его будить — передо мной стояли две задачи: заманить его в ванную и заставить выпить отравленный бокал. А если он не захочет? Или вкус шампусика не понравится? Ладно, глаза боятся — руки делают.