ко следователей подвигнуть: человек парадоксальным образом возжелал уйти из жизни в момент своего несомненного, впечатляющего и прилюдного триумфа! И, хвала небесам, перед тем, как выйти на площадку, я распорядился, чтобы остановили съемку — надо немедленно, пока не прибыли сыскари, под сурдинку проверить, насколько точно выполнено мое указание, и если вдруг не выполнено, если кто-то посмел писать последние минуты того, что происходило в студии, тут же крамольные кадры немедленно смыть!
Да, я-то знаю, как дважды два: именно я, и никто иной (а кто бы еще?!), протянул убитому отравленный кубок — сиречь пластиковый стаканчик со скверным крымским шампанским. Но на площадке царила суматоха, неразбериха, вполне естественная и понятная для такого случая: игрок сорвал куш в три миллиона! Там суетились и Марьяша, бригадир массовки, и администраторы Лизонька с Кристинкой, и редактор по игрокам Настя; и шеф-редактора Илью я с собой зазвал, и исполнительного продюсера Андрея — короче говоря, моя скромная персона внесла изрядную лепту в организацию того самого бедлама и суеты, коим ознаменовалось окончание шоу. А ведь после того, как случилось неизбежное и победитель упал, хаос еще усилился: привлеченные запахом смерти и жаждой сильных зрелищ, на площадку выбежали иные действующие лица, кого я и видывал впервые: массовка, например. После всего этого кто будет утверждать доподлинно, что именно моя рука протянула убитому тот подлый стакан! А я, естественно, все подозрения и грязные инсинуации в свой адрес (буде подобные, паче чаяния, возникнут) стану гневно и решительно опровергать.
Наверное, следствие захочет копнуть глубже и окажется в очевиднейшем тупике, поелику выяснится, что я, допустим, никакого отношения к убиенному не имею, никогда с ним не пересекался и никакущего у меня мотива или мотивчика, даже самого крохотного, желать ему смерти нет и не было. Параллельно, кстати, выяснится, с кем из редакции убиенный контактировал — не с Луны же он, в самом деле, упал к нам на площадку. С кем-то договаривался ведь о своем участии — а может даже, и проплатил — очень часто такое бывает. И тогда тот, кто игрока приглашал и денюжки взял — кто это, кастинг-директор Нюта? Или редактор по игрокам Вера? — они хоть и будут отрицать свой материальный интерес, но первыми под подозрение подпадут. Ведь когда совесть у человека нечиста в одном аспекте и он замазан в коррупции на рабочем месте, ему и в убийстве оправдаться сложно: глазки будут бегать, голосок дрожать и пускать петуха. То ли дело я — на голубом глазу: вы знали убиенного? — нет! Когда-либо с ним пересекались? — нет! Имели общие интересы? Нет!
Что же касается единственного моего с ним контакта, так ведь никто, включая убитого, не знает и не ведает, что за ним стою я. Письмо послано с одноразового почтового ящика; ай-пи-адрес — да, он принадлежит нашей компании, но организовать ящик мог любой из тех, кто имеет доступ к корпоративной почте, а таковых у нас тут едва ли не полсотни человек зарегистрировано. Ящик просуществовал шестьдесят минут и благополучно самоуничтожился, я проверял. Надо надеяться, что покойник письмо мое стер, как и было ему заповедано, а даже если вдруг нет, то смотри выше: как найдешь отправителя? А то, что скончавшийся послание мое анонимное прочитал, в том можно не сомневаться, иначе не отвечал бы столь точно на предложенные ему сегодня вопросы.
Вот нисколько не сомневаюсь, что в итоге следствие зайдет в тупик — потому что такова уж у него участь, у нашего родного российского следствия: вечно пребывать в тупике. У нас только телевизионные да кинематографические преступления разматываются в два счета — да еще, бывает, заказные, за коими очевидно торчат чьи-то уши и в коих прослеживается чей-то своекорыстный интерес. Вот и пусть потыкаются они, расследователи, в тупике, побьются лобешниками своими о бетонную стену.
Все эти идеи, о которых я здесь долго и в свойственной мне манере велеречиво рассказывал, пронеслись на самом деле в моей голове, стремительно сменяя друг друга, а то и одновременно, за короткие секунды — пока к телу бросилась врач, стала оказывать неотложную помощь, а потом удрученно поднялась от убиенного. В одно мгновение я оценил растерянное и бледное под гримом лицо ведущего, Кирилла Малькова, и красную, перепуганную бригадира массовки Марьяшу (она у нас вечно всего пугается, а сейчас и сам бог велел), и ошеломленных Лизочку, Кристинку, Илью, Андрея — и тут я коротко и весомо скомандовал: «Звоните в полицию. И на канал» — и был уверен, что немедленно кто-то это негромкое мое распоряжение кинется выполнять. Сам же я, пользуясь короткой паузой и затишьем перед неизбежным шквалом, который привнесет сюда визит правоохранителей, быстро покинул площадку.
Со стороны могло (и должно было) показаться, что я отправился, допустим, встречать-привечать прибывших людей в мундирах и начальство — или, к примеру, службе охраны распоряжения давать. Я же кинулся по железным ступеням наверх, в аппаратную, чтобы проследить: никто, ни единая тварь и ни одна камера не посмела записать, как именно я вливаю яд в пластиковый стаканчик, а затем с широкой улыбкой протягиваю его только что победившему игроку.
В аппаратной вечно кто-то торчит, и всех оттуда выманить нереально, даже такая оказия, как выигрыш главного приза, не заставила выбежать из-за своих пультов второго режиссера. И мой теперешний визит туда, разумеется, нуждался в алиби — впрочем, теперь очень многие действия в моей жизни потребуют, я подозревал, тщательного обдумывания и объяснения: почему вдруг после убийства я бросился на свое рабочее место? Не кроется ли за этим что-то? И в данную минуту я представал перед вторым режиссером в роли Осененного Идеей Вдохновенного Частного Сыщика. Я воскликнул: «Перемотай мне последние минуты!» Ход был рискованный, потому что, если вдруг выяснится, что камеры против моих указаний таки записали момент убийства, когда я протягиваю убиенному пластиковый стакан, придется срочно и неотложно придумывать, под каким предлогом запись вдруг нечаянно размагнитится.
Второй режиссер Захар перемотал мне запись. И когда я воочию увидел, что все камеры послушно выполнили мою команду: «Стоп! Снято!» — и последними кадрами шоу стали ликующий, воздевающий кулаки к небу победитель, грохочущие пушечки и рассыпающиеся золотистые конфетти, а дальнейшее, включая мою роковую руку, протягивающую убиенному сосуд, ничего не записалось, в тот самый момент у меня на душе, наконец, стало светло и спокойно. И я начал думать, что убийство, осуществленное мной, оказалось и впрямь идеальным и не быть ему раскрытым никем и никогда.
Паша
Служебный роман вечно чреват тем, что ты в постели о работе начинаешь разговаривать.
А я, к сожалению, от дела могу отключаться лишь в двух состояниях. Первое — это оргазм, а второе — когда в дупель пьяный. Но экстазы, и первый, и второй, отшумели. Пары же рюмок мне явно недостаточно, чтобы забыться, поэтому мысли неуклонно соскальзывали к убийствам. И медсестры Мачниковой, и бизнюка Бурагина.
— Его же на твоих глазах отравили. Опиши, как дело было! — попросил я Римку.
Мы лежали на расхристанной постели. Ее пальчики задумчиво играли волосами на моей груди.
— Зачем описывать? Я на видео момент снимала!
— И ты молчишь?!
— А что я должна? Бежать предлагать пленку на канал «Икс-икс-эль»?
— Продемонстрировать запись своему работодателю. Прежде всего.
— Прежде всего-всего? — лукаво прищурилась чертовка.
— Тащи скорее свой телефон, крошка! — прорычал я.
Римка без стеснения вскочила и продефилировала к сумочке, демонстрируя ладную свою фигурку, крепкую (но тяжеловатую, на мой вкус) попу и стройные (но слегка коротковатые) ножки.
— Любуйся, мой повелитель, — и она с поклоном поднесла мне телефон. — Пин-код я так и не поменяла, можешь юзать. От тебя секретов не имею. — И она удалилась в ванную.
Я, разумеется, Римке об этом не болтал, однако недолгий опыт нашего совместного проживания и туристических поездок показывал, что фотокорреспондент и видеооператор она, конечно, аховый. На фотках вечно то ноги отрежет, то шпиль у собора, на фоне которого снимает. А если уж видео возьмется писать, то получится далеко не как у Юсова или Урусевского[15]. Два у девушки операторских приема в арсенале имеются: или поливать вкруговую, или приближать-удалять снимаемый объект, а потом снова приближать-удалять. Обычно от ее видеоэкзерсисов глаза болят и голова кружится.
И на сей раз, увы, она меня ничем не удивила. Камера прыгала в руках, один крупный план наезжал на другой. Пару раз объектив стрелял то в потолок студии, то в пол. Бестолково дергались и суетились люди.
Однако я искал в записи отнюдь не эстетического удовлетворения, а практической пользы. Но ответ на вопрос «Кто убил Бурагина в конце шоу?» остался для меня после просмотра на том же уровне, что и до. А именно: а черт его знает. На записи ничего не было видно. Кто влил яд в стаканчик, протянутый рекламному магнату? Кто вручил ему роковой бокал?
В надежде что-то рассмотреть я прогнал запись на Римкином телефоне второй раз, затем третий. Но нет, по-прежнему было непонятно. Смешались в кучу кони, люди. В глазах рябили и мелькали руки, головы, ноги, пол, потолок.
Вернулась Римка — влажная, в халатике на голое тело.
— Ну, что? — с ревнивостью творца поинтересовалась результатом просмотра. — Углядел убийцу?
— С таким оператором углядишь! Не кино, чистый артхаус! Прям хоть сейчас на кинофестиваль. Золотой глаз Верхнеухрюпинска!
— У тебя и такой-то записи нет! — предсказуемо надулась моя помощница. — По ней хотя бы можно установить, кто там вокруг убитого находился-суетился. Очертить круг подозреваемых.
— А зачем нам, с другой стороны, убийство Бурагина? — примирительно протянул я. — Оно, конечно, интересно, почти что «смерть в прямом эфире», но нас его расследовать никто не нанимал. А то дело, на которое нас подрядили, мы, считай, раскрыли. Перед нами был поставлен вопрос: «Кто убил предпринимателя-госчиновника Порецкого?» И мы с тобой даем на него исчерпывающий ответ: его случайная любовница, медсестра Мачникова. Которая впоследствии, не в силах преодолеть нахлынувшее раскаяние, совершила суицид у себя на квартире, устроив себе передозировку наркотой. Всё! Дело закрыто, подписываем акт приемки-сдачи.