Автостанция отпадает. Придётся искать другие варианты.
Пройдя несколько кварталов частного сектора городка, Кречет приметил вариант, который поможет незаметно покинуть город и, хоть и не быстро, добраться в нужное место. Возле небольшого магазина стоял дамский, со скошенной рамой, велосипед зеленого цвета, который только что оставила у входа женщина, вошедшая во внутрь.
Кречет не вор. Нет, он в своей жизни воровал, конечно же. Но его профессия не предусматривала тайного похищения имущества. Он был шулер. Он зарабатывал либо, играя в карты, либо «разводя» лохов, которые распускали уши, слушая гениальные предложения Кречета о совсем небольшом вложении своих средств с обязательным обогащением, но потом, позже. Но скоро. Но без тяжелого и долгого труда. А когда «бриллиантовый дым» выветривался у лоха из головы, Кречета уже рядом не было.
И он никогда не «кидал» работяг и стариков (правда были на счету и старички — один престарелый директор конезавода с Северного Кавказа, возомнивший себя крутым игроком в преферанс на казенные деньги, и оптовый торговец-перекупщик меда, который «повелся» на вариант увеличения капитала за счет «покупки контрольного пакета акций Межрегиональной компании Мегамед»).
Быстро подойдя к магазину, Кречет, прижав ладонью велосипедный звонок, вскочил в седло и крутанув педали, скрылся за углом магазина.
Пару раз спросив у прохожих путь в сторону нужной ему Киянки, через двадцать минут добрался до окраины города и, на всякий случай, объехав через придорожную посадку экипаж ГАИшников, что-то втиравших водителю остановленного ЗИЛа, направился в нужном направлении.
Когда на дорогу спустилась ночь, ехать по дороге, идущей сквозь лес, стало практически невозможно.
Кречет был бывалым человеком. Приходилось по нескольку суток жить и в лесных шалашах, и в холодных, заброшенных домах. Поэтому, ночлег в придорожной автобусной остановке, больших неудобств ему не причинил. Теплая, летняя ночь, крыша и стены — что еще надо, чтобы скоротать остаток ночи и с первыми лучами солнца вновь отправиться в путь, который, по его прикидкам, не такой уж и долгий.
Остаток ночи он провел в полудреме, сидя на скамейке, прислонясь к стене остановки, вспоминая роскошные апартаменты в гостиницы «Медведь» в Коктебеле, куда он заехал на «гастроли» перед последней отсидкой.
Как только забрезжили первые признаки рассвета, он уже крутил педали. Поднявшись на очередной подъем и увидев длинный спуск, пустил велосипед накатом, давая ногам долгожданный отдых.
Неожиданно, на большой скорости, он влетел в полосу густого и вонючего тумана. Спазмы, по началу, сдавили горло, но быстро отпустили. Проскочила мысль о техногенной аварии с каким-нибудь химвеществом. Но рези в глазах не было, дыхание тоже стало нормальным, и Кречет успокоился. Туман становился все гуще. Пришлось остановиться. В сплошном «молоке» появилась какая-то наэлектризованность, раздавалось характерное потрескивание и сполохи.
Туман исчез минут через тридцать-сорок, и Кречет продолжил свой путь. Всего через пару километров, наконец-то он увидел белую табличку дорожного знака «Киянка».
На наручных часах было пять часов. На въезде в село дорогу ему преградило стадо коров, которых перегонял немолодой мужчина с помятым лицом.
— Эй, друг, подскажи, где Сапрыкины живут?
— Вон в ту улочку, — мужик кнутом указал направление, — шестой дом по левой стороне. Там еще забор шиферный.
— Спасибо, — и Кречет налег на педали, съезжая с асфальтовой на грунтовую дорогу.
Он опоздал.
Шлепнога и его жена были мертвы, но умерли они не очень давно, так как кровь, которой обильно был залит пол в их кухне, еще не начала подсыхать. На столе с нехитрой закуской, Кречет отметил четыре рюмки. Наклонившись к лицу жены Сапрыкина, он уловил запах спиртного, значит тоже пила, и гостей, вероятнее всего, было двое.
Предчувствие, что смерть хозяина дома связанна именно с вещью, за которой он так торопился, не оставляло голову. И что опередил его именно начальник режима его бывшей колонии Зуев, которому, еще с незапамятных времен, зеки дали кличку Щур, в переводе с малорусского — крыса. А вот сам он тут побывал или поручил кому-то, непонятно. И если сам, то с кем в доле?
Кречет знал, что покойник всегда устраивал тайник в подвале и откинув половик, поднял крышку, подперев ее лежавшим тут же колышком-подпоркой.
Спустившись вниз и подсветив себе зажигалкой почти сразу, как только глаза привыкли к полумраку, увидел отодвинутую в сторону деревянную бочку. Заглянув за нее обнаружил возле самого пола нишу в кирпичной стене, в которую был вмонтирован деревянный ящик. Тайник был пуст.
Единственная попытка в жизни, когда можно было сорвать большой «куш» без криминала, провалилась. Еще за год до того, как Кречет получил свой крайний срок, он был в гостях в Шлепноги с очередным визитом вежливости — когда-то давно, на зоне он попал в переделку, и Сапрыкин, рискуя не жизнью, так здоровьем точно, отбил его, и хозяин, в то его посещение, показал ему по-настоящему ценную вещь.
— Смотри, Кречет, — Сапрыкин начал разворачивать сверток, который вынес из дома, когда, после плотного ужина вышли во двор. — Раз покажу и только тебе. Ты человек свойский, подставы от тебя я не жду, а голова работает как надо. Может получиться у тебя достойно сбыть вещицу.
В свертке обнаружилась деревянная кобура пистолета Маузер. Шлепнога протяну ее Кречету. — Зацени вещь, кореш.
Откинув крышку кобуры, Кречет извлек Маузер С96. Это сейчас он знал и название, и марку пистолета. А тогда он понимал, что это пистолет, который он видел в множестве фильмов о гражданской войне, басмачах м махновцах. Но ценность была не в самом пистолете. Справа, на щеке магазина, был припаян знак с изображением ордена Красного знамени, а слева — серебряная табличка с гравировкой «Тов. Андрею Розенбергу за подавление мятежа в Кронштадте от РВС и тов. Троцкого». Пистолет был наградной и выглядел, как будто только из склада или музея.
— Рабочий?
— Я не спец. Патроны есть в нем, но я не стрелял. Ко мне он чистым пришел, а что там до меня было, не знаю. Ты человек со связями и покупателя найти достойного сможешь. А я, тут в деревне, только орехи им колоть могу, — улыбнулся Николай, — пошли еще по соточке опрокинем и спать. А ты уже теперь думай, как и кому его пристроить.
О маузере Кречет вспомнил сразу, как только в их зоновском бараке появился осужденный Розенберг, по прозвищу Падишах. Сел он впервые, хотя в криминальном сообществе знали его давно, потому что и сбывали хабар через него, и достать мог много чего. А тут нечистая подтолкнула его связаться с ребятами, которые были близки к бюджетным средствам. Часть средств прилипла и к не намозоленным рукам Роземберга, как раз в период какой-то ментовской операции, да еще в период смены власти в области. Вот на нем показатель перед вышестоящим руководством и сделали, на шесть лет лишив его свободы перемещения по земному шару. А Падишахом его прозвали за любовь к роскоши. Любимая его поговорка: «Попаду ж в рай, а там только яблоки и белые одежды! Тут повеселюсь, ибо там не дадут».
Вот ему и надумал Кречет втюхать пистолет. И фамилия подходит, и бабло имеется. Надо только красивую картинку клиенту нарисовать, да так, что б он сам наживку заглотнул и по пятам ходил, конечно же поднимая цену. И Кречет эту картинку нарисовал.
Вот только «ушла» информация на сторону. Вероятнее всего, что Падишах сам расхвастался, что он потомок революционера и героя гражданской войны. А тут еще и письмо от Шлепноги пришло, что здоровье у него не очень, а денег на лечение нет и очень просил его «наградного красавчика» по скорее пристроить. В общем, за день до освобождения к нему подошел Падишах и, с видом побитой собаки, признался, что к нему подкатил Щур с предложением этот ствол подогнать ему за чуток меньшую сумму. — Да и не в цене дело, Кречет, — оправдываясь мямлил Падишах, — деньги грязь. Он мне намекнул, что ссорится с ним не надо, а мне тут еще долго чалиться.
Хоть Шлепнога и указал на конверте не свой адрес, но у Щура возможности «пробить» адресата имелись.
Вот и торопился Кречет. Но опоздал.
Уже подойдя к лестнице, чтобы подняться наверх, он услышал шаги в комнате, и аккуратно, чтобы не скрипнуть ступенькой, выглянул из люка подвала. Вошедшего он не увидел, только колышущиеся занавески показывали, что он вошел в зал. Быстро, но тихо выскочив на верх, Кречет взял со стола нож, с хорошей наборной рукояткой из цветного плексигласа, и зашел в зал. А там стоял молодой мент.
«Вот и двойной «мокряк» на меня «повесят», — пронеслось в голове, — а за мента на пожизненное! Мочить его нельзя, Щур точно сольет информацию территориалам, чтоб со своих рук кровь на меня перекинуть».
— Зря ты, мусорок, сюда приперся! — неожиданно для молодого милиционера сказал Кречет и, когда тот обернулся на голос, расслабив пальцы, дал выскользнуть ножу клинком вниз, который до этого держал обратным хватом.
— Ну почему же зря? Как раз вовремя. Участковый и должен первым прибывать на место происшествия.
«А мент хоть молодой, но не ссыкливый. Голос не дрожит, руки не трясутся», — с сожалением подумал Кречет. Эффект неожиданности, подкрепленный ножом на фоне двух трупов, не сработал.
— Зеленый ты для участкового. И глупый.
— Это утверждение можно оспорить? — спокойно, но как-то вызывающе, но в то же время иронично, спросил мент и, крутанув в руке кочергой, пошел на Кречета.
Еще сидя в вокзальном буфете, Кречет пересыпал в карман плаща из солонки соль и красный молотый перец, который без жадности был насыпан в дно обрезанной пластиковой бутылки. Позже, туда же, добавил табак из пары сигарет, который предварительно перетер пальцами до состояния пыли. И вот смесь пригодилась. Резким движением руки, он бросил горсть в лицо участковому и сразу же нанес ему удар ногой в живот. Мент, выронив кочергу и обхватив руками лицо, отлетел в сторону дивана и, издавая воющие звуки, съехал на пол.